Сегодня пришлось делать экстренную крикотиреотомию пациенту с ковидом. У него могли вот-вот отказать легкие и остановиться сердце. Я вызвал бригаду из ОРИТ, но у парня была слишком толстая шея, и реаниматолог-анестезиолог не смог найти нужное место и интубировать пациента достаточно быстро. Там были только я, анестезиолог, медсестра и мужчина, хватающий ртом воздух. Мне пришлось вмешаться и сделать экстренную коникотомию, чтобы обезопасить дыхательные пути и интубировать его, пока не стало слишком поздно. Я страшно испугался, потому что, если сделать что-то неправильно, если допустить хотя бы одну малюсенькую ошибку, можно заразиться. Мне пришлось сжать кулаки, чтобы унять дрожь в руках, прежде чем сделать разрез. Я уговаривал себя сделать все максимально быстро и правильно, чтобы как можно скорее убраться к чертовой матери из палаты и привести себя в порядок.

Когда все закончилось, мы с анестезиологом выскочили из палаты, как ошпаренные. Я успел снять все свое снаряжение в нужной последовательности и вымыть руки, прежде чем, потянувшись за антисептиком, понял, что медсестра осталась в палате, где воздух насыщен молекулами вируса. На вид ей было лет двадцать пять. Она гладила руку пациента, и я заметил, как она смахнула слезу со щеки несчастного, который крепко спал. Она разговаривала с ним, хотя пациент был под действием успокоительного и не мог ее слышать.

То есть я тут жалуюсь на то, что приходится делать разрез в бумажном скафандре, а она оказывала настоящую, реальную помощь пациенту.

И я подумал: она гребаный герой.

Не знаю, зачем я тебе это рассказываю. И все же мне приятно знать, что ты меня слушаешь.

Не могу сказать, как долго я просидела на главной улице Пуэрто-Вильямиля, перечитывая электронное письмо Финна вновь и вновь. Солнце припекает голову. Описание дел в городе и больнице кажется мне ужасно мрачным, нереальным. Как могло так многое измениться всего за сорок восемь часов?

Внезапно я понимаю, каким ребячеством выглядят со стороны мои переживания из-за того, что я живу не в забронированном мной отеле, или того, что мне нечего есть. Я ни за что на свете не стану жаловаться Финну на жизнь, а потому набираю на телефоне:

Здесь так красиво. Глаза разбегаются: вода тут такая прозрачная, что можно разглядеть рыбу, проплывающую по дну океана. Куски застывшей лавы такие картинно-причудливые, а пересекающие главную улицу игуаны такие неторопливые и спокойные.

Местный народ крайне дружелюбен.

Я рассказываю ему про морского льва на причале в Санта-Крус и про неспокойную поездку на пароме, но умалчиваю о толпе обезумевших туристов, встретивших нас на Исабеле.

Плохо лишь то, ну, кроме отсутствия связи, что рядом нет тебя.

Просто невыносимо осознавать, что я здесь, а ты – там, в самой гуще событий. Я хотела бы быть рядом с тобой.

Я не уточняю, что, даже если бы я и решилась вернуться домой, добраться до Нью-Йорка у меня нет никакой возможности.

Я нажимаю кнопку «Отправить».

Затаив дыхание, я вглядываюсь в экран телефона, пока на нем не появляется уведомление:

Подключение к Интернету отсутствует.

В сфере продаж произведений искусства видеопрезентации менее существенны, чем печатные каталоги. Гораздо важнее, чтобы ваши клиенты имели возможность внимательно изучить превосходные по качеству фотографии, прочесть провенанс, а также определить – по размещению в каталоге, – насколько тот или иной предмет искусства значим. Окончив программу «Сотбис», я получила степень магистра в области арт-бизнеса. После годичной подготовки в 2014-м меня взяли младшим каталогизатором в отдел продаж «Имп-мод». Моя работа состояла в том, чтобы придумывать подписи к фотографиям. Специалист заполучал картину для аукциона, но моей задачей было вдохнуть жизнь в тот или иной лот.

Библиотека «Сотбиса» на самом деле представляет собой ряды стеллажей с книгами, расставленных в коридорах каждого этажа нашего здания. Как каталогизатору, мне нужно изучить все доступные материалы, чтобы собрать воедино сведения о первоначальной рыночной стоимости произведения, стоимости аналогичных работ на рынке и любые пикантные подробности, чтобы разнообразить подписи к фотографиям. Легко привлечь внимание покупателей к тому или иному произведению с помощью детали, которая отложится в их сознании, – штрих, который выделит его из ряда подобных: то, что картина была написана за день до встречи художника со своим покровителем; то, что это была первая работа живописца маслом; то, что на сюжет оказали влияние Дега, Гоген или Сезанн. Каждый фрагмент описания того или иного лота был составлен, отредактирован и подан так, чтобы заинтересовать покупателя и держать в напряжении все то время, пока он перелистывает одну за другой страницы каталога.

На практике это означало, что в течение дня мне редко удавалось присесть, ну разве что иногда за компьютер, чтобы набрать текст. А потом я передавала макеты и правки от одного специалиста другому, после чего относила их в отдел по маркетингу и наконец оставляла в художественном отделе, где каталог готовили к печати. Кроме того, приходилось все делать в сжатые сроки, поскольку отправить каталог в печать было необходимо задолго до предстоящего аукциона.

Именно по этой причине как-то раз после трех лет работы в «Сотбисе» я решила воспользоваться лестницей вместо лифта. Мой тогдашний босс Ева Сент-Клерк к тому времени уже возглавляла отдел продаж «Имп-мод». Я должна была безотлагательно сообщить ей что-то крайне срочное и, поскольку лифт долго не приезжал, решила спуститься по лестнице. Но я так спешила, что споткнулась и полетела головой вперед, не расшибившись только благодаря тому, что выставила вперед левую руку.

Я пришла в себя уже на лестничной площадке: колготки порваны, на колене ссадина. Лежа на полу в странной неудобной позе, я решила быстренько сбегать наверх и надеть запасную пару колготок, которую храню в своем столе, чтобы Ева Сент-Клерк, едва взглянув на меня, разочарованно не вздернула бровь. Я попыталась выпрямиться и чуть не потеряла сознание от прокатившейся по всему телу волны жуткой боли.

Вновь обретя способность дышать, я вытащила телефон из кармана пиджака, набрала одной рукой сообщение: «На помощь» – и отправила его Родни.

К тому времени, когда он обнаружил меня на лестничной площадке, я уже сидела, прислонившись к стене, вытянув ноги перед собой и обхватив левую руку правой. Родни помог мне подняться и повел к ближайшему лифту.

– Мы едем в больницу, – объявил Родни и, взглянув на мое запястье, поморщился. – Выглядит жутко и неестественно.

– Я не могу просто взять и уйти. Ева…

– …вряд ли обрадуется судебному иску из-за того, что ты свалилась с лестницы, торопясь успокоить ее величество.

Мы спустились на первый этаж, и Родни повел меня через вестибюль к выходу. Отделение неотложной помощи Пресвитерианской больницы Нью-Йорка находилось всего в нескольких кварталах от нашего офиса. Мы постоянно слышали звук сирен «скорой помощи».

Приемный покой был заполнен лишь наполовину: там были матери, баюкающие плачущих малышей, пожилой мужчина с сильным кашлем, пара, яростно перешептывающаяся о чем-то на испанском, и молодой человек в костюме строителя, прижимающий окровавленное полотенце к ране на бедре. Медсестра на ресепшене записала мои данные, и через сорок пять минут меня вызвали.

– Хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил Родни; хотя мне очень хотелось ответить «да», я решила вести себя как взрослая девочка и покачала головой. – Отлично, потому что от этого номера журнала «Пипл» за две тысячи шестой год невозможно оторваться.

Меня провели через двойные двери в маленький кабинет и усадили на кушетку. Все это время я старалась лишний раз не трогать руку, которая словно бы полыхала от боли. На меня навалилось все и сразу: боль, горящие сроки по каталогу, возможный перелом. Слезы покатились по щекам, из носа потекли сопли, а когда я попыталась здоровой рукой дотянуться до пачки салфеток, стоявшей рядом с кушеткой, коробка упала на пол, и я разревелась.

В этот момент в кабинет вошел врач – высокий мужчина, чьи светлые волосы постоянно падали ему на глаза.

– Мисс О’Тул? Я доктор Колсон, ординатор в… – Он заглянул в мою карту. – Я так понимаю, вы упали… – Тут мужчина посмотрел на меня, и его брови моментально взлетели вверх. – С вами все в порядке?

– Если бы со мной было все в порядке, – всхлипнула я, – я бы не находилась сейчас в отделении неотложной помощи.

– Расскажите, что с вами случилось, – попросил врач.

Пока я описывала свое падение, он осторожно коснулся моего локтя и запястья, а затем начал медленно их вращать, остановившись, когда я ахнула от боли. Его пальцы были такими теплыми и двигались с такой уверенностью. Врач задал мне несколько вопросов, проверяя на сотрясение мозга, затем осмотрел царапину на моем колене и синяк, образовавшийся на бедре.

– Вы всегда так торопитесь? – наконец поинтересовался он.

Его вопрос застал меня врасплох.

– Наверное, – нерешительно ответила я.

Впервые с начала осмотра наши глаза встретились.

– Полагаю, это не так уж плохо, если вы точно знаете, куда направляетесь, – заметил врач.

– Сегодня так говорят вместо «примите две таблетки аспирина и перезвоните мне наутро»?

– Нет. Без рентгена я вас не отпущу. – Он слегка улыбнулся одной стороной рта. – Плохая новость состоит в том, что у вас, скорее всего, сломана рука. Хорошая же новость состоит в том, что, если у вас все в порядке с чувством юмора, смерть в мою смену вам не грозит.

– Просто прекрасно, – пробормотала я.

– Так и есть, – согласился врач. – Я бы не хотел, чтобы пострадал мой рейтинг на yelp.com^[24]. – Он выглянул из кабинета и сказал что-то проходящей мимо медсестре, а затем вновь повернулся ко мне. – Вас отвезут на рентген и сделают снимок, а после вы вернетесь в этот кабинет.

Я кивнула, а затем добавила:

– Меня кое-кто ждет в приемном покое. Вы не могли бы сообщить ему, что меня везут на рентген?

Врач тут же выпрямился:

– Да, конечно, мы передадим новости о вашем состоянии вашему молодому человеку.

– Мы просто работаем вместе, – уточнила я. – Его зовут Родни. Это он привез меня сюда. Вы легко его узнаете – он единственный на весь приемный покой одет от-кутюр.

– Нельзя не любить героя в костюме «Прада», – ухмыльнулся врач.

На то чтобы сделать снимок моей руки и поставить диагноз, ушел целый час. Когда доктор Колсон вернулся в кабинет, я лежала на кушетке, стараясь не шевелить больной рукой. Он поднес к моим глазам планшет с рентгеновским снимком и указал на хорошо различимую линию перелома в моей кости.

– Перелом без смещения, – резюмировал врач.

– И что это значит? – отозвалась я.

– Это значит, что вам не нужна консультация ортопеда. Я наложу вам гипс, и можете идти.

Он показал, как именно мне следует вытянуть вперед руку и оттопырить большой палец, после чего надел на мою руку гипсовый лонгет, затем взял бинт и принялся обматывать им руку, словно я была мумией. Все это время доктор Колсон не переставал расспрашивать меня: как долго я работаю в «Сотбисе»? Изучала ли я историю искусств в колледже? Что мне больше нравится – современное искусство или импрессионисты? Врач также рассказал немного о себе: вот уже год как он работает ординатором в отделении хирургии, а в данный момент отрабатывает положенные две недели в неотложке. Затем он признался, что это был его первый гипс.

– Мой тоже, – сказала я.

Гипсовый лонгет почти застыл, когда доктор Колсон предложил мне выбрать цвет бинта для последнего слоя повязки: голубой, оранжевый, хаки или ярко-розовый.

– Я сама могу выбрать цвет? – изумилась я.

– Бонус для первых клиентов, – улыбнулся врач.

– Розовый, – уверенно ответила я. – Хотя Родни сказал бы, что он не подходит ни к одной вещи из моего гардероба.

– Выберите цвет, который вам не надоест в течение следующих шести недель, – предложил доктор Колсон. – Если вы любите все сочетать, выбирайте голубой, под цвет ваших глаз. – Сказав это, врач покраснел и опустил голову, сосредоточившись на последнем слое моей повязки.

Наконец он закончил перевязку, и я попробовала пошевелить рукой, чтобы оценить проделанную работу.

– Неплохо для новичка, – резюмировала я. – И точно заслуживает пяти звезд на yelp.com.

– Ух! – Врач смахнул со лба воображаемый пот и рассмеялся.

– Что ж, – я посмотрела на него снизу вверх, – я могу идти?

– Секундочку. – он достал из кармана своего белого халата черный маркер. – Можно мне расписаться на вашем гипсе?

Я улыбнулась и кивнула.

Доктор написал на моем гипсе свое имя – Финн – и номер телефона.

– На случай осложнений, – пояснил он, встретившись со мной взглядом.

– Мне кажется, это нарушение врачебной тайны или чего-то в этом роде.

– Только если вы являетесь моим пациентом. Но к счастью для меня, – он протянул мне бумаги для выписки, – вы больше не мой пациент.

Прежде чем я вернулась в приемный покой, мы договорились пообедать следующим вечером. Я практически не чувствовала боли в своей руке. Родни все еще ждал меня, лежа поперек четырех стульев. Он посмотрел сначала на меня, затем на подпись на моем гипсе и сказал:

– Девочка моя.

Прочитав письмо Финна, я решаю во что бы то ни стало вернуться в Америку, даже если для этого мне придется переплыть океан. Я иду к себе в комнату, чтобы собрать вещи, а затем возвращаюсь в Пуэрто-Вильямиль. Исабела почти не подает признаков жизни, но все же в городе больше шансов найти способ добраться до аэропорта на Бальтре.

Я торчу на пристани уже около часа, когда наконец замечаю вдали маленькую лодку с пыхтящим двигателем. С такого расстояния мне трудно разглядеть сидящего в ней человека. Размахивая руками, я быстро сбегаю вниз к причалу. Из лодки выпрыгивает мужчина и, даже не взглянув в мою сторону, начинает швартоваться.

– Hola, – осторожно начинаю я, не зная, хватит ли моего испанского для того, чтобы озвучить просьбу.

Мужчина тем временем выпрямляется, вытирает влажные руки о шорты и наконец поворачивается ко мне – и тут я понимаю, что передо мной вчерашний незнакомец из Центра разведения гигантских черепах, который был так груб со мной.

– No es cierto^[25], – бормочет он и на секунду прикрывает глаза, словно молясь, чтобы я исчезла.

Что ж, по крайней мере, я знаю, что он говорит по-английски.

– Еще раз здравствуй, – с улыбкой повторяю я. – Я хотела спросить, не могу ли я взять твою лодку напрокат?

Он лишь качает головой.

– Прости, но это не моя лодка, – отвечает он и, словно не замечая меня, проходит мимо.

– Но ты только что был в… – Я пытаюсь его нагнать. – Слушай, я понимаю, что наше знакомство прошло не совсем гладко. Но у меня чрезвычайная ситуация. – (Он останавливается, скрестив руки на груди.) – Я заплачу. – Я не собираюсь сдаваться. – Я заплачу, сколько скажешь, только отвези меня, пожалуйста, на Санта-Крус.

У меня не так много наличных, но в Пуэрто-Айоре наверняка есть банкоматы.

– А что там, на острове Санта-Крус? – прищурившись, уточняет незнакомец.

– Аэропорт, – отвечаю я. – Мне нужно домой.

– Даже если ты попадешь на Санта-Крус, аэропорт тебе не поможет. Все рейсы и туда, и обратно отменены.

– Пожалуйста! – умоляю я.

Наконец он смягчается или мне так только кажется.

– Я не могу отвезти тебя туда. На острове строгий карантин. За его соблюдением следят федеральные власти.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься.

– Я знаю, ты считаешь меня глупой туристкой. Я должна была уехать на последнем пароме, ты прав, – признаю я. – Но я не могу оставаться здесь бог знает сколько времени, пока люди, которых я люблю, находятся в… – Слова застревают у меня в горле; я пытаюсь сглотнуть и продолжаю: – Неужели ты никогда не ошибался?

Он вздрагивает, как будто я влепила ему пощечину.

– Послушай, мне все равно, что станет со мной, – отвечает незнакомец. – Но если тебя арестуют за поездку на Санта-Крус, домой ты все равно не попадешь. – Он меряет меня взглядом, от макушки до кончика кроссовок. – Надеюсь, ты что-нибудь придумаешь, – добавляет он и, коротко кивнув, уходит прочь.

Я остаюсь одиноко стоять на причале.

Ближе к вечеру, хотя моя голова все еще забита мыслями о том, чтобы выбраться с острова, я начинаю размышлять над другим вопросом: как много людей осталось на Исабеле вместе со мной?

Мне начинает казаться – пусть это и полная чушь, – что я последний человек на земле. После стычки с тем засранцем в Центре разведения гигантских черепах я не видела ни единой живой души. В той части дома, где живет Абуэла, нет ни движения, ни света. Пляж совершенно пуст. Допустим, из-за угрозы коронавируса на Исабелу не пускают туристов, и все же мне кажется, что я попала на съемочную площадку очередной антиутопии. Декорации превосходные, но в них дико одиноко.

Я вдруг понимаю, что бреду в том же направлении, что и вчера, к Центру разведения гигантских черепах, вот только сегодня я, похоже, заблудилась и вместо черепах вижу перед собой деревянную дорожку, ведущую в мангровый лес. Скрученные ветви деревьев надо мной, словно руки с длинными пальцами, согнутыми в костяшках, кажутся какими-то бесцветными. Здесь пустынно и как-то причудливо красиво, словно я в сказке и из-за дерева вот-вот должна выскочить ведьма. Вот только в этом лесу я совсем одна, если не считать игуаны на деревянных перилах, зубцы на гребне которой встают дыбом, когда я прохожу мимо.

Я замечаю указатель на Конча-де-Перла, и что-то щелкает в моей памяти: помню, как отметила это место в путеводителе, который затерялся вместе с моим багажом, как интересное для нас с Финном. Кажется, Конча-де-Перла подходит для снорклинга, поскольку застывшая лава, обхватив небольшую часть океана, словно пара рук, превратила ее в естественную лагуну. У меня нет с собой необходимого снаряжения, но я вся вспотела и умираю от жары, а потому мечта о том, чтобы нырнуть в прохладную воду, становится чем-то вроде навязчивой идеи.

Памятуя об отравленных яблоках, я оглядываюсь в поисках запрещающих знаков, но не нахожу никаких предупреждающих об опасности табличек. Деревянная дорожка заканчивается небольшим крытым причалом, который выходит прямо к воде. Два морских льва распластались на досках, и вокруг них, словно контуры на месте преступления, темнеют влажные следы. Животные никак не реагируют на мое приближение, а я, перегнувшись через перила, вглядываюсь в водную гладь: зеленоватую, но прозрачную, – в этот момент прямо подо мной проплывает семейство морских черепах.

Что ж… Если я последний человек на земле, мне повезло оказаться не в самом худшем месте.

Я скидываю с себя кроссовки, стягиваю носки и прячу их под скамейкой на крытом причале. Словно эксгибиционист, я раздеваюсь, но здесь никого больше нет, а у меня слишком мало одежды, чтобы намочить ее. В спортивном лифчике и трусиках я начинаю спускаться по лестнице в воду. Погрузившись в воду по колено, я делаю небольшую паузу, а затем ныряю в лагуну.

Вода приятно холодит кожу, и когда я стою, то пальцами ног почти касаюсь песчаного дна. По краю лагуны растут мангровые деревья, а сквозь рябь воды можно различить черные тени застывшей лавы. Кое-где бугорки лавы выглядывают над поверхностью воды – острые, как зубы какого-то гигантского животного. Несколько мгновений я топчусь на месте, а затем беру курс на эти лавовые островки. Солнце жарит так сильно, что мне кажется, будто я нахожусь совсем рядом с ним. Я ложусь на спину и плыву, глядя на облака, неспешно движущиеся по небу.

Внезапно я чувствую, как меня кто-то тыкает в бок. Вздрогнув, я ухожу под воду, а когда выныриваю, наглотавшись воды, вижу перед собой парочку пингвинов, которые, похоже, совсем не ожидали встретить меня здесь, впрочем, как и я – их.

– Приветики, – шепчу я, ухмыляясь.

Каждый из них размером с мое предплечье, окрас напоминает смокинг, а вместо глаз – желтые точки. Я осторожно протягиваю руку, приглашая подплыть поближе. Один из пингвинов уходит под воду и почти тут же выныривает где-то слева от меня.

А второй клюет меня так сильно, что выступает кровь.

– Господи! – вырывается у меня, и я тут же пытаюсь отплыть от пингвина как можно дальше, зажимая рукой рану на плече.

Рана вроде бы пустяковая, но болит довольно сильно.

Я вспоминаю детские рассказы о пингвинах, которые заставляют нас считать их дружелюбными и милыми животными. Быть может, они просто ревностно защищали свою территорию? Быть может, я нарушила какие-то невидимые границы и случайно заплыла в их часть лагуны? В попытке дистанцироваться от агрессивных птиц я отплываю все дальше от причала, в сторону зарослей мангровых деревьев с их запутанными корнями.