Глава десятая

Дом Эвана представлял собой тускло окрашенную коробку, сделанную из какого-то неизвестного материала под названием бетон. Само здание, правда, было очень высоким, и входить туда пришлось через некий портал (лифт), действующий явно с помощью магии и еще каких-то сложных механизмов, но Попрыгунья ничего этого словно не замечала.

Должен сказать, меня вообще несколько удивляло ее отношение к магии как к чему-то обыденному. А ведь этот мир был буквально соткан из различных разнонаправленных энергий, таинственной магии и колдовских заклинаний! Однако все ее мысли – по крайней мере в данный момент – были по-прежнему заняты в основном одеждой, школой и различными изображениями животных. По-моему, во всем этом не было ни малейшего смысла. И во мне постепенно начинала крепнуть уверенность, что у нее и нет никаких особых прав на то тело, которое нам с ней с некоторых пор приходится делить; что мне без нее было бы гораздо лучше – ведь тогда это тело оказалось бы в полном моем распоряжении.

Я, наверное, мог бы попытаться и силой его отнять, если бы дело дошло, скажем, до поединков разума, – но пока что я все же нуждался в ней, своей «квартирной хозяйке», хоть временами она, если честно, изрядно меня раздражала. И, вероятно, буду нуждаться в ней до тех пор, пока не научусь обходиться в этом мире без ее помощи. Историю моих многочисленных попыток приспособиться к жизни различных обществ и социальных групп в лучшем случае можно было бы назвать пестрой и далеко не всегда удачной; а уж если бы другие обитатели этого мира узнали о моем незаконном пребывании внутри Попрыгуньи, то мы с ней, вполне возможно, вскоре оказались бы в таком месте, которое, согласно внутреннему лексикону моей хозяйки, именовалось «психушкой», и я, проведя небольшое расследование, убедился, что жизнь там весьма далека от пасторальной.

Я осторожно прикинул, каковы могут быть мои планы на следующий день. Попрыгунья уже в определенной степени научилась читать мои мысли, а мне вовсе не хотелось вызывать в ней излишние подозрения. А потому я старался вести себя тихо и скромно, хотя вопросы так и роились в моем мозгу, и в первую очередь вопрос о том, что представляет собой тот тип, к которому мы сейчас направлялись за консультацией. Попрыгунья, правда, представила мне его мысленный образ, и я пришел к выводу, что характеры у нас с Эваном, пожалуй, весьма схожи. Хоть она и считала его своим закадычным другом, а ее уважение к нему было поистине безграничным, он, похоже, был, как и я, склонен к грубоватым шуткам и розыгрышам. В общем, я прямо-таки нутром чуял, что мы с ним вполне можем оказаться родственными душами. Из-за этих-то моих мыслей мне и пришлось испытать настоящий шок, когда мы наконец вошли в квартиру Эвана (квартира – какое странное слово для помещения, возвышающегося над окрестностями, подобно мосту Биврёст!) и я увидел его самого. Передо мной оказался отнюдь не мудрец и не могучий воин, а совсем еще молодой человек, сидевший в каком-то странном металлическом кресле и даже не подумавший встать, когда мы вошли. Он лишь насмешливо посмотрел на нас и спросил:

– Ну, какая еще драма с тобой приключилась?

Я огляделся. По сравнению с домом Попрыгуньи пресловутая квартира имела поистине спартанский вид, хотя стен почти не было видно – они скрывалась за бесконечными рядами книг; такого количества книг я ни разу в своей жизни не видел. На письменном столе тоже высились стопки книг. У окна на столике стоял компьютер. Комната и кухня являли собой как бы единое пространство, не разделенное дверями; посреди просторной кухни высилась, подобно острову, широкая стойка для подачи пищи и рядом с ней – к моей большой радости – холодильник. Со слов Попрыгуньи я знал, что этот парень живет с матерью, которая работает в местной больнице. Я также заметил некое животное – скорее всего, собаку, – спавшее в корзине. Заметив, что Попрыгунья чем-то отвлеклась, я быстренько прокрался в ее мысли и за запертой дверцей с надписью ЭВАН обнаружил целую серию мысленных образов, которые послужили мне, так сказать, введением в тему: там я увидел этого парня куда более юным, но в том же металлическом кресле, хотя иногда он все же с ним и расставался; с Эваном было также связано очень много ролевых компьютерных игр и отсылок к ним (все это я пометил как нечто весьма скучное и утомительное), а еще – целый клубок различных чувств: любовь, нежная привязанность, откровенное восхищение, переходящее в восторженное преклонение, и некая необъяснимая печаль; кроме того, я мельком заметил несколько грубоватых шуток (одна, насчет утки, пирожков и школьного пожарного шланга, показалась мне очень даже недурственной), но это я отложил на потом; и, разумеется, там было множество всяких обрывочных воспоминаний, сценок из прошлой жизни, многие из которых, кстати, были странным образом связаны с той загадочной песенкой про «кита, который по берегу бежит», оказавшей, похоже, столь сильное воздействие на Попрыгунью.

Больше там, пожалуй, ничего интересного для меня не было, и я переключился на окружавшую меня реальную действительность. Несмотря на попытки Попрыгуньи отклонить тему завтрака, эта тема все же превалировала в моем сознании, и я не сомневался, что у Эвана непременно найдется чем перекусить. Я осторожно обогнул его кресло и двинулся к холодильнику. По дороге я машинально выглянул в окно, и у меня просто мурашки по телу поползли (видите, я уже начал воспринимать физическое тело Попрыгуньи как свое собственное), и я сильно вздрогнул, словно прикоснувшись к оголенному электрическому проводу.

Собственно, за окном был всего лишь холм. Вроде бы самый обыкновенный. На вершине этого холма виднелась приземистая каменная башня квадратного сечения, и от нее во все стороны тянулись вниз зеленые склоны, а вдали, на самом горизонте, я едва различал в тумане горную гряду с семью остроконечными вершинами. Вид, в общем, самый заурядный. Но меня и впрямь словно током ударило – столь острым было это ощущение узнавания, пронизавшее все мое тело до самых ботинок. Я был совершенно уверен, что не раз видел все это и раньше. Возможно, во сне. Но, безусловно, видел, и не раз – в этом никаких сомнений быть не могло.

– Что это там? – невольно спросил я вслух.

Попрыгунья, разумеется, тут же отреагировала, мысленно приказав мне: «Заткнись, пожалуйста, будь так добр. Можно подумать, ты никогда в жизни холмов не видел!»

Но Эван, моментально подъехав на своем кресле к окну, поинтересовался:

– Что именно?

– Ничего, – быстро ответила ему Попрыгунья. – Я просто…

– Как, кстати, насчет завтрака? – поспешно перехватил я инициативу, прежде чем Попрыгунья успела меня остановить. – Я просто умираю от голода…

Эван удивленно поднял брови.

– Правда? Ну, можно сделать тосты…

– Да-да, тосты! – подхватил я, не обращая внимания на Попрыгунью, которая предпринимала слабые попытки возразить. – Тосты и… сыр, и шоколад. А вот йогурт можешь на стол даже не ставить. От этой дряни меня просто тошнит.

Эван рассмеялся.

– Что-то ты сегодня странная. Да и ладно. Будь моей гостьей, черт побери! – И он подкатил кресло к холодильнику. Только теперь я обратил внимание на его глаза: с ними творилось что-то непонятное – они то ли неспособны были толком сфокусироваться, то ли попросту смотрели в разные стороны.

«Прекрати на него пялиться, – мысленно велела мне Попрыгунья. – Ничего особенного, просто у Эвана один глаз стеклянный. И не вздумай что-нибудь спросить у него про инвалидное кресло, понял? У него сегодня, должно быть, очень плохой день».

Плохой день? Видимо, это как-то соотносилось с их общим прошлым. Но в данный момент знать об этом мне было вовсе не обязательно. Хотя, если б я захотел, Попрыгунья очень быстро заполнила бы этот пробел в моих знаниях. А так я просто пожал плечами и принялся исследовать содержимое холодильника. Кое-какие продукты я уже узнавал, но было там и кое-что незнакомое. Эван с насмешливой улыбкой наблюдал за мной со своего кресла.

– Может, ты все-таки встанешь? – обратился я к нему, набив рот холодным яблочным пирогом.

Попрыгунья, страшно возмущенная, устроила настоящую бурю в нашем общем мысленном пространстве, однако я так и не понял, было ли ее возмущение связано с моим невинным вопросом или же она рассердилась на то, что я без спроса схватил и съел кусок пирога.

Эван опять усмехнулся и спросил:

– Ладно, говори, кто ты, черт побери, такой! И что ты сотворил с настоящей Попрыгуньей?

Глава одиннадцатая

Хвала богам! Он что-то понимает! А то мне уж стало казаться, что нечего и надеться, будто люди способны достаточно ясно просечь сложившуюся ситуацию. И ведь оказалось, что не зря Попрыгунья питает к Эвану такое уважение, граничащее, я бы сказал, почти с поклонением. Теперь и мне было ясно, что Эван действительно очень умен – возможно, почти так же, как я.

Я посмотрел на него. Он ухмылялся.

– Да, я тот самый Трикстер Локи, – честно признался я. – Сын великана Фарбаути и Лаувей. Тебе, вероятно, кое-что обо мне известно из старинных преданий, сказок или таких компьютерных игр, как «Asgard!».

Эван, продолжая улыбаться, подбодрил меня:

– Ну-ну, дальше.

– Мне удалось проникнуть в телесное «я» той, кого ты называешь Попрыгуньей, благодаря одному из притоков реки Сновидений. И в итоге мы с ней теперь делим общее физическое тело и общее мысленное пространство, хоть наши мысли и существуют независимо друг от друга. Тебе также, видимо, следует знать, что я поклялся освободить моих товарищей и избавить их от тех пыток, которым они в настоящее время подвергаются, после чего мы устроим в Валхалле пир на весь мир. И это несомненно! – Последнее я прибавил для придания моей краткой речи большей весомости, а еще потому, что Попрыгунья была уверена, что примерно так и должны вещать настоящие боги Асгарда.

Эван рассмеялся.

– Звучит здорово! Отличная идея для игры, – сказал он. – Итак, где здесь ключевая фраза?

– Что-что?

«Он тебе не верит, тупица, – сказала Попрыгунья. – И это несомненно!»

– Но, по-моему, тебе нравилось, когда так выражаются? – удивился я.

«Нравилось? Мне? Ты что, спятил?»

– Значит, он на самом деле мне не поверил?

«Естественно, он тебе не поверил! – пожала плечами Попрыгунья. – Ты рассказал ему какую-то сказку о том, что мной, его лучшим другом, завладело допотопное скандинавское божество, и теперь надеешься, что он радостно воскликнет: «О да, это несомненно! Давай же войдем в царство Смерти и освободим наших сородичей»?»

Ну, если честно, как раз на это я и рассчитывал. Так что, признаюсь, был несколько разочарован.

А Эван, явно все еще чего-то от меня ожидая и выказывая большую заинтересованность, заявил:

– Очень хорошая игра! Можно я буду Тором?

– Мне бы очень этого не хотелось! – с нажимом возразил я, и Попрыгунья тут же поспешила вмешаться, вновь перехватив контроль над нашим общим голосом, что ей удалось только потому, что я на минуту отвлекся, изучая содержимое холодильника:

– Ох, погоди, ради бога! Давай я все тебе хорошенько объясню.

В общем, она тут же принялась рассказывать, делая вид, что совершенно не голодна, хотя физические потребности нашего общего тела в пище удовлетворить все-таки требовалось; мне, например, было явно маловато того куска яблочного пирога, который я уже слопал, и хотелось хоть чем-то дополнить столь легковесный завтрак. В холодильнике я обнаружил еще какой-то холодный пирог, который Попрыгунья назвала пиццей, но по ее тону я сразу догадался, что уж эту-то пиццу ей точно запрещено даже в рот брать. Именно поэтому я моментально откусил кусок, и оказалось, что вкус у пиццы просто замечательный.

Кстати, и собака, все это время притворявшаяся крепко спящей, тут же заинтересовалась и подошла ко мне в надежде получить подачку. С виду это была самая глупая собачонка из всех, какие мне доводилось видеть: белая, кудлатая и с таким длиннющим языком, что, казалось, он и до Нифльхейма дотянется. Я бросил ей кусочек корочки, который она с удовольствием проглотила, и наконец решил прислушаться к тому, что там рассказывает Эвану Попрыгунья.

– В общем, – жалобным тоном говорила она, – либо я окончательно спятила, а значит, жизнь моя кончена, либо это твоих рук дело. Признайся, ты вчера ничего такого в мой стакан не подливал? Ну, я не знаю, кислоты там или еще чего? Может, я тогда все-таки с ума не сойду? Только, пожалуйста, пожалуйста, признайся прямо сейчас, потому что это для меня очень важно и вовсе не смешно!

Ого, ничего себе! Она еще и ревет!

Попрыгунья говорила с такой лихорадочной поспешностью, что я едва успевал проглатывать куски пиццы. Пришлось сделать ей замечание:

– Говори, пожалуйста, помедленней. Я вообще-то ем.

– Отзынь! Чтоб тебе провалиться! – рявкнула Попрыгунья и выплюнула мою пиццу прямо на пол. Собака, разумеется, тут же все с удовольствием подчистила.

Возникла недолгая пауза. Затем Эван сказал:

– О’кей. Сядь. Перестань кричать. И отойди, наконец, от холодильника и от этой гребаной пиццы.

Его голос звучал настолько спокойно, что я послушался и отошел. И потом, довольно трудно наслаждаться едой, если в твоем внутреннем жизненном пространстве практически устраивают мятеж. Попрыгунья полностью доверяла Эвану, хотя отлично знала, что такого доверия он не заслуживает. Она доверяла ему где-то на уровне подсознания. Я отчетливо читал это в ее мыслях. И вспоминал, между прочим, что и сам некогда примерно так же относился к одному знаменитому богу. Братья по крови^[24]