11

Явившись домой, я обнаружила, что отец уже лег. Это отчасти было даже хорошо – я была не в состоянии обсуждать что-либо прямо сейчас. Я развесила мокрую одежду у печки – посушить, выпила стакан воды и пошла к себе в комнату. Включив ночник, я увидела, что у кровати кто-то поставил баночку с букетом диких цветов – розовые песчаные гвоздички, голубой чертополох, «заячьи хвостики». Нелепый и трогательный жест со стороны отца, обычно не склонного демонстрировать свои чувства; я заснула не сразу – лежала и пыталась понять, что все это значит, потом наконец сон одолел меня, и через секунду настало утро.

Проснувшись, я обнаружила, что Жан Большой уже ушел. Он всегда был ранней пташкой – летом просыпался в четыре часа утра и отправлялся в долгие прогулки по дюнам; я оделась, позавтракала и последовала его примеру.

Я добралась до Ла Гулю часов в девять утра, и там уже было полно саланцев. Сначала я не поняла почему; потом вспомнила о пропаже святой Марины, о которой на время забыла вчера из-за потери «Элеоноры». Сегодня утром святую начали опять искать, как только позволил прилив, но пока что никаких следов не нашли.

Казалось, на поиски собралось полдеревни. Тут были все четверо Геноле – они обыскивали отмели, обнажающиеся с отливом, а на галечной полоске ниже тропы собралась кучка зрителей. Мой отец ушел далеко за кромку воды; вооружившись деревянными граблями с длинной ручкой, он медленно, методически прочесывал дно, время от времени останавливаясь, чтобы вытащить из зубьев ком водорослей или камушек.

На краю галечной полоски стояли Аристид и Ксавье – наблюдали, но не участвовали. Позади них нежилась на солнце Мерседес, читая журнал, а Шарлотта с беспокойным видом наблюдала за окружающими. Я заметила, что, хоть Ксавье и старается обычно не смотреть на людей, на Мерседес он не смотрит особенно старательно. У Аристида вид был злорадный – словно кого-то постигла беда.

– Не повезло с «Элеонорой», э? Ален говорит, в Ла Уссиньере с него просят шесть тысяч за ремонт.

– Шесть тысяч?

Вся лодка столько не стоила, и, конечно, Геноле такая сумма не по карману.

– Э, – Аристид кисло улыбнулся. – Даже Рыжий говорит, что овчинка не стоит выделки.

Я поглядела мимо него, на небо: желтая полоска меж облаками бросала болезненный отсвет на осыхающие отмели. По ту сторону приливного ручья немногочисленные рыбаки разложили сети и тщательно выбирали из них водоросли. «Элеонору» выволокли вверх по берегу, и она валялась в грязи, сверкая ребрами, точно дохлый кит.

Мерседес у меня за спиной картинно перевернулась на бок.

– Насколько мне известно, – отчетливо произнесла она, – было бы куда лучше, если бы она не лезла не в свое дело.

– Мерседес! – простонала ее мать. – Что ты такое говоришь!

Девушка пожала плечами.

– А что, неправда, что ли? Если бы они не потеряли столько времени…

– Замолчи сейчас же! – Взбудораженная Шарлотта повернулась ко мне: – Простите. Она очень чувствительная.

Ксавье, судя по его виду, было не по себе.

– Не повезло, – тихо сказал он, обращаясь ко мне. – Хорошая была лодка.

– Хорошая. Мой отец ее строил.

Я поглядела через отмели туда, где все трудился Жан Большой. Он ушел уже на добрый километр, крохотная упрямая фигурка, почти неразличимая в дымке.

– Сколько времени они уже ищут?

– Часа два. Как только отлив начался. – Ксавье пожал плечами, избегая моего взгляда. – Она сейчас может быть уже где угодно.

Геноле, судя по всему, чувствовали свою ответственность. Из-за того что они потеряли «Элеонору», поиски святой были отложены, а поперечные течения с Ла Жете довершили дело. Ален решил, что святую Марину занесло песком где-нибудь в заливе и найти ее можно лишь чудом.

– Сперва Ла Буш, потом «Элеонора», теперь это. – Это был Аристид – он все еще наблюдал за мной со злорадным торжеством. – А что, ты уже сказала отцу про Бримана? Или это будет очередной сюрприз?

Я ошарашенно поглядела на него:

– Про Бримана?

Старик осклабился.

– А я все думал, сколько времени пройдет, пока он начнет шнырять кругом? Место в «Иммортелях» в обмен на землю? Это он тебе обещал?

Ксавье глянул на меня, потом на Мерседес и Шарлотту. Обе внимательно слушали. Мерседес уже не притворялась, что читает, а смотрела на меня поверх журнала, слегка приоткрыв рот.

Я не дрогнула под пристальным взглядом старика, не хотела, чтобы меня вынудили лгать.

– Мои дела с Бриманом вас не касаются. Я не собираюсь их с вами обсуждать.

Аристид пожал плечами.

– Значит, я прав, – сказал он с горьким удовлетворением. – Речь идет о благе Жана Большого. Так всегда говорят, верно? Что это для его же блага?

У меня всегда был тяжелый характер. Я вспыхивала не сразу – пламя долго тлело под спудом, но стоило ему разгореться, и начинался яростный пожар. Я чувствовала, как он разгорается у меня внутри.

– А вы-то откуда знаете? – резко спросила я. – За вами, кажется, пока никто не вернулся ухаживать!

Аристид застыл.

– Это тут ни при чем, – ответил он.

Но я уже не могла остановиться.

– Вы на меня кидались с момента моего приезда, – сказала я. – Вы только одного не можете понять – что я люблю своего отца. Вы-то никого не любите!

Аристид дернулся, словно я его ударила, и в этот момент я увидела его таким, как есть, – не злобным людоедом, но усталым стариком, желчным и напуганным. Внезапно меня пронзили жалость и сочувствие к нему… и к себе. Я растерянно подумала: ведь я ехала домой, исполненная добрых намерений. Почему же они так быстро переродились?

Но Аристид еще не был окончательно сломлен: он посмотрел на меня с вызовом, хоть и знал, что я победила.

– Хочешь сказать, что ты не за этим сюда приехала? – тихо спросил он. – Да люди приезжают только тогда, когда им чего-то надо!

– Аристид, как тебе не стыдно, старый ты баклан! – Это Туанетта тихо подошла к нам сзади по тропе. Лица ее под крыльями quichenotte было почти не разобрать, но я видела глаза, яркие, блестящие, как у птички. – В твои-то годы слушать дурацкие сплетни! Пора бы и поумнеть.

Аристид вздрогнул и обернулся. Туанетте, по ее собственным расчетам, было под сотню; он в свои семьдесят был юнцом в сравнении с ней. Видно было, что он невольно уважает старуху и устыдился, услышав ее слова.

– Туанетта, Бриман был у них… – начал он.

– А почему ему там не быть? – Старуха шагнула вперед. – Девочка – его родственница. Что такое? Может, ты хочешь, чтобы ей было дело до твоих старых дрязг? Которые раздирают Ле Салан уже лет пятьдесят?

– Я все ж таки хочу сказать…

– Ничего ты не хочешь сказать. – Глаза Туанетты сверкали, как петарды. – И если я еще раз услышу, что ты распускаешь эти дрянные сплетни, я…

Аристид надулся.

– Туанетта, мы на острове. Тут и не захочешь, да услышишь. Я не виноват, если Жан Большой узнает.

Туанетта взглянула за отмели, потом на меня. В лице ее было беспокойство, и я поняла, что уже поздно. Аристид успел посеять ядовитые семена. Интересно, кто рассказал ему про визит Бримана, откуда он так много знает.

– Не переживай. Я его наставлю на путь истинный. Меня он послушает.

Туанетта взяла мою руку в свои ладони; они были сухи и коричневы, как пла́вник.

– Ну пойдем, – отрывисто сказала она, таща меня за собой по тропе. – Нечего тебе тут околачиваться. Пойдем ко мне домой.

Туанетта жила в однокомнатном домике на дальнем конце деревни. Дом был старомодный даже по островным стандартам – стены из дикого камня, замшелая черепица на низкой крыше, которую поддерживают почернелые от дыма балки. Окна и дверь крохотные, словно для ребенка, туалет – шаткая будка за домом, у поленницы. Подходя, я видела одинокую козу, щипавшую траву с крыши.

– Ну что, признавайся, ты так и сделала, – сказала Туанетта, распахивая дверь.

Мне пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку.

– Я ничего не делала.

Туанетта сняла quichenotte и строго взглянула на меня.

– Не увиливай, девочка, – сказала она. – Я все знаю про Бримана и его планы. Он и со мной пытался сделать ту же штуку, ну, знаешь, место в «Иммортелях» взамен моего дома. Даже пообещал заплатить за похороны. Похороны!

Она хихикнула.

– Я ему сказала, что собираюсь жить вечно.

Она повернулась ко мне, опять посерьезнев.

– Я знаю, что он за человек. Он и монашку уболтает трусы снять, если на них найдется покупатель. А на Ле Салан у него есть планы. Только никто из нас в этих планах не фигурирует.

Это я уже и раньше слыхала, у Анжело.

– Если и есть, я никак не возьму в толк, что за планы, – сказала я. – Он мне помогал, Туанетта. Больше многих саланцев.

– Аристид… – Старуха нахмурилась. – Не осуждай его, Мадо.

– Почему?

Она ткнула в меня пальцем, больше похожим на сухую веточку.

– Твой отец не единственный человек на острове, кто страдал, – строго сказала она. – Аристид потерял двух сыновей. Одного – в море, другого – по собственной глупости. Это его ожесточило.

Старший сын Аристида, Оливье, погиб на рыбной ловле в 1972 году. Младший, Филипп, прожил следующие десять лет в доме, превращенном в молчаливое святилище памяти Оливье.

– Он, конечно, слетел с катушек. – Туанетта покачала головой. – Связался с девицей-уссинкой, можешь себе представить, что его отец на это сказал.

Ей было шестнадцать лет. Филипп, узнав о ее беременности, запаниковал и сбежал на материк, оставив Аристида и Дезире объясняться с разгневанными родителями девушки. После этого в доме Бастонне было запрещено всякое упоминание о Филиппе. Еще несколько лет спустя вдова Оливье умерла от менингита, оставив Ксавье, своего единственного сына, на попечение бабки с дедом.

– Ксавье теперь их единственная надежда, – объяснила Туанетта почти теми же словами, что Гилен. – Стоит ему чего-нибудь захотеть, и он это получает. Все что угодно – лишь бы оставался тут.

Я вспомнила лицо Ксавье – бледное, лишенное всякого выражения. Гилен тогда сказал: если Ксавье женится, то наверняка не уедет. Туанетта угадала мои мысли.

– О да, его, можно сказать, сговорили с Мерседес, еще когда они были детьми, – сказала она. – Но моя внучка – та еще штучка. У нее свое мнение на этот счет.

Я подумала о Мерседес; о нотках в голосе Гилена, когда он о ней говорил.

– И она никогда не выйдет за бедняка, – продолжала Туанетта. – Стоило Геноле потерять лодку, и их мальчик потерял всякий шанс жениться на Мерседес.

Я поразмыслила над этим.

– Вы что, хотите сказать, что Бастонне приложили руку к «Элеоноре»?

– Я ничего не хочу сказать. Я не разношу сплетен. Но что бы с ней ни случилось – именно ты не должна лезть в это дело.

Я опять подумала про отца.

– Это была его любимая лодка, – упрямо сказала я.

Туанетта поглядела на меня.

– Э, может, и так. Но это на «Элеоноре» Жан Маленький вышел в море в последний раз, и это «Элеонору» нашли дрейфующей в тот день, когда он погиб, и с тех пор твой отец каждый раз, глядя на эту лодку, наверняка видит брата, который его зовет. Поверь мне, теперь, когда лодки не стало, ему полегчает.

Туанетта улыбнулась и взяла меня за руку маленькими пальцами, сухими и легкими, как осенние листья.

– Мадо, не переживай за отца, – сказала она. – Он справится.