На створке ворот конюшни-без-лошади: я сегодня написала тетушке Тэг.
Семья у меня большая, сложная и во всех отношениях совершенно нормальная. Просто… нет. Стоит подумать, как объяснить кому-то доброжелательному, но ничего о нас не знающему, я заранее пугаюсь.
У бабушки не было братьев и сестер, и ее растила ее тетушка Сил, потому что ее мать умерла. На самом деле даже еще сложнее. Чтобы разобраться, придется начать поколением раньше. Кэдуолдер и Марион (мама) Терисы перебрались в Абердэр из Западного Уэльса, где оставили много родни. Он стал работать на руднике, а она открыла школу для девочек, и у них было пятеро детей: Сильвия, Сюзанна, Сара, Суламифь и Сидни. Мне жаль бедняжку Суламифь, но что им было делать, если уж так начали подбирать имена, а рождались все девочки?
Сильвия так и не вышла замуж и растила детей остальных. Сюзанна вышла за мужчину, который оказался Тяжким Жребием. Он был шахтер. Он ее бил, и она от него убежала, забрав обеих дочерей. Но в те времена позором считался побег, а не побои, поэтому она оставила дочек, Гвендолен и Олвен, у тетушки Сил и уехала в Лондон, нанялась там в услужение. Тетушка Гвенни выросла жуть какой женщиной, вышла за дядю Теда, и у них было две дочки и пять внуков, таких идеальных, если ее послушать, что невозможно было их не возненавидеть. Тетушка Олвен стала сиделкой и начиная с тридцатых годов жила с другой сиделкой, тетушкой Этель. Они были совсем как супружеская пара, и все к ним так и относились.
Сара вышла за священника по имени Августус Томас. Для нее это был шаг вверх по социальной лестнице. Они познакомились, когда он служил кюре при церкви Св. Фэганса, это наша местная церковь, но поженились, когда он поселился на Говере рядом со Сванси. Он увез туда Сару, и она родила сына, которому тоже дали имя Августус, но называли Гусом и которого отец привез на воспитание к тетушке Сил, когда умерла бедная Сара. Дядя Гус был герой войны и женился на медсестре по имени Эстер, которой мы все не нравились. Моя бабушка из всех кузенов любила его больше всего, просто насмотреться не могла.
Суламифь вышла за Мэтью Иванса, шахтера. Она была матерью моей бабушки, а до свадьбы работала учительницей, как раньше ее мать. Закон запрещал замужним работать учительницами, но содержать школу для девочек можно было, потому что дети приходили к вам на дом. Она родила ребенка, который умер, потом мою бабушку, Ребекку, а потом сама умерла.
Сидни открыл магазин тканей в поселке, а позже стал мэром. Он женился на Флоренс, а она умерла, родив тетушку Флосси. У самой тетушки Флосси было трое детей, а потом ее муж умер от Черной Смерти, которую подхватил от крысы. Тогда тетушка Флосси снова стала учительницей, а детей сдала тетушке Сил – воспитывать новое поколение, так что моя кузина Пип, шестью годами старше меня, родилась в 1958-м и стала последней из малышей Сильвии, когда первой из них, тетушке Гвенни, было уже шестьдесят, она родилась в 1898-м.
Вы подумаете, что уж очень многие умирали, и будете правы, но это происходило в Викторианскую эпоху, у них не было антибиотиков и плохо обстояло с гигиеной, а существовала только микробная теория инфекций. Хотя в общем я думаю, они все были болезненные, потому что как глянешь на семью Фелпсов, разница налицо. О тех я напишу в другой раз. Тетушка Флорри, дедушкина сестра, во всем винила их образованность. Не вижу, каким образом образованность могла их убивать – и ведь тетушка Сил была образованной не меньше других, а прожила восемьдесят с лишним лет. Я ее помню.
В записи это выглядит сложнее, чем есть. Может, надо было нарисовать схему. Но не стоит. Вам не обязательно помнить их всех. Я только хотела сказать, что когда принадлежишь к такой большой семье, где все всех знают и помнят о каждом даже то, что случилось до твоего рождения, и о тебе тоже знают и многое могут порассказать, то ты всегда не просто Мор, а «Мор Люка и Бекки» или «внучка Люка Фелпса». И еще, когда тебе кто-то нужен, кто-нибудь да найдется. Не обязательно родители или даже дедушка или бабушка, но, если случится беда, найдется, кому тебя вырастить, вроде тетушки Сил. Но она умерла раньше моей бабушки, а когда мне понадобился кто-то, эта семейная сеть, на которую я рассчитывала и на которой можно было скакать, как на батуте, уже распалась, вот я и грохнулась о землю. Они не хотели признавать, что с моей матерью что-то не так и что мне нужно как-то помочь. А раз я обратилась в социальную службу, чтобы от нее уйти, они уже ничего не могли сделать, потому что для соцслужбы тетушки, которых вы знаете с рождения, никто в сравнении с отцом, которого вы никогда не видели.
У него тоже была семья.
Честное слово, Джеймс Типтри мл., «Теплые миры и другие рассказы», потягается со вторым томом «Двенадцати румбов ветра» за те же деньги. Я бы сказала, что Ле Гуин все равно впереди, но не так далеко, как я думала. Остальные две книжки в отцовской посылке – Желязны. За них еще не бралась. «Создания света, создания тьмы» ужасно странные.
«Девять принцев Амбера» и «Ружья Авалона» – полный блеск. Два дня ничего не делала, только читала. Тени – это здорово придумано, и Козыри тоже, но самое лучшее – это голос Корвина. Надо почитать еще Желязны.
Сегодня пришло письмо от тетушки Тэг, похоже, она очень рада узнать, что я в порядке. Вложила в конверт фунтовую бумажку. Много семейных новостей. Кузен Арвель поступил на новую работу: Британские железные дороги, в Ноттингеме. Тетушка Олвен ждет очереди на операцию катаракты. У кузины Сильви опять ребенок – и Гэйл на втором не остановится! Дядя Родри женился. О моей матери ничего не пишет. Я и не ждала. Я тоже не писала. И не призналась, что променяла искусства на химию. Она преподает искусства; ей не понять. У меня три любимых предмета: химия, физика и латынь, хотя самые высокие оценки по занудному старому английскому – как всегда. Мы читаем «Наш общий друг» – я его про себя называю «Наш общий дух». Переписать бы его под этим названием, а общим знакомым сделать «некого Райдерхуда».
Отец моего дедушки, француз, приехал в Британию из Ренна, а мать его – из Индии. Все говорят, что он был очень смуглый, как мой дед и его сестры: темноволосые, темноглазые, и кожа смуглее, чем обычно у европейцев. И мать у меня такая. Дедушка нашу кожу презирал, мол, обгорает на солнце. Александр Ренн сменил имя на Фелпс, когда женился на моей прабабушке Анабель Фелпс, потому что она поставила такое условие. Он работал на руднике. Одна из восьми детей, сама она родила семерых, из которых пятеро выжили, и всегда была тираншей. Она умерла в девяносто три, за год до моего рождения, но я росла на рассказах о ней.
Поскольку Александр был француз, дома у них говорили по-английски, не то что в семье бабушки, где при наличии выбора переходили на валлийский. Пятеро выживших детей все переженились и тоже обзавелись потомством.
Старший мальчик, Александр, женился перед Великой войной[3] и отправился в окопы, оставив беременную жену. Назад он не вернулся, телеграмма сообщила, что пропал без вести в бою. Его молодая жена, моя тетушка Бесси, перебралась к тестю и теще, родила ребенка – моего дядю Джона и в общем и целом, как и тетушка Флорри, считалась у бабушки за бесплатную прислугу. А много лет спустя, в 1941-м, на автобусе в Абердэр прибыла молодая женщина с двумя серьезными мальчиками, моими дядями: Малькольмом и Дунканом. Она пришла к бабушке и объявила себя вдовой ее сына Александра. Тот вовсе не погиб, а остался в армии, и отправился в Индию, и там женился, не потрудившись развестись с тетушкой Бесси.
Его вторая жена Лиллиан была англичанка, выросла в Индии и своих денег почти не имела. Она привыкла к жаркому климату и слугам. Бабушка с дедушкой оставили ее у себя, и кое-кто считал это очень добрым поступком, но ей самой жить с ними оказалось очень нелегко. Позже она сговорилась с тетушкой Бесси, у которой была небольшая вдовья пенсия, и они смогли позволить себе собственный маленький домик. К моему рождению этот скандал устарел – я знала, что они вдовы одного и того же мужчины, ну и что из этого? Все равно он умер. Две вдовы отлично поладили. В войну они вязали носки для солдат, а после открыли магазин – продавали шерсть и изделия домашней вязки прямо у себя в гостиной. В ней стоял странноватый звериный запах, который они пытались заглушить сушеной лавандой из садика тетушки Флорри – там я впервые увидела лавандовые подушечки.
У дедушки было три сестры, все замужние и с детьми. Одна, тетушка Моди, опозорила себя, выйдя за католика и уехав в Англию, где родила одиннадцать детей, кончая Монголом, и еще четверых усыновила, в том числе двух африканцев. Я не вижу в этом скандала, раз она могла о них о всех позаботиться – а она могла. Она всегда была дедушкиной любимицей, но теперь они ссорились при каждой встрече. Она пошла в свою мать. Не вижу позора в католицизме, если сравнить с двоеженством, которое покойному Александру все простили, или в лесбиянстве тетушки Олвен, о котором не говорили, а молча смирялись.
У тетушки Бронвен было три сына и дочь, а муж работал в шахте. Тетушка Флорри жила совсем рядом с нами, и мы очень часто ее видели: бабушка просила ее присмотреть за детьми. Ее муж, рудничный рабочий, погиб на войне. Два мальчика – мой дядя Клем, попавший в тюрьму за фальшивки, и дядя Сэм, которого, кажется, никогда не бывало дома. Она однажды увидела дьявола, загнала его молитвенником на самый верх жилья и заперла в кладовке. Потом она попросила дедушку заложить эту дверь кирпичом, чтобы дьявол не вырвался. Много лет спустя, после ее смерти, он разобрал кирпич, и мы, сгорая от любопытства, вошли. Там стоял печатный станок. Дедушка его выбросил, но мы успели прихватить множество пустых бланков и порядочно свинцовых буковок.
Мой дедушка Люк был младшим в семье и женился на моей бабушке Бекки, и у них было двое детей, Элизабет и Тэган. Моя мать Лиз вышла замуж за моего отца и родила нас. Тетушка Тэг замуж не выходила, потому что была занята – помогала нас растить. Во многом она больше походила на старшую сестру, чем на тетю.
Я по ней очень скучаю и по дедушке тоже.
Прекрасный день, лучший с тех пор, как я сюда попала.
Я успела в город до закрытия библиотеки и хотела записаться. Мне не позволили. Я проявила изумительную выдержку, не кричала, не повышала голос, ничего такого. Они сказали, что нужна подпись родителей и документ о месте жительства. Я объяснила, что из Арлингхерста, как будто они сами не видели по школьной форме. На выход мы должны надевать синие сарафаны в складочку, такой же джемпер и школьный плащ-дождевик (когда идет дождь, но дождь идет всегда, кроме сегодня, сегодня солнце) и форменную шляпку. Зимняя шляпка – берет, летняя соломенная. Шляпы для меня истинное наказание: норовят свалиться с головы на каждом шагу.
Библиотекарь, мужчина, совсем молодой, сказал, что в Арлингхерсте я могу пользоваться школьной библиотекой. Я сказала, что я и пользуюсь, но там нет того, что мне надо. Он тогда посмотрел на меня, поправил очки на носу, и я уже думала, что победила, но нет.
– Тебе понадобится подпись одного из родителей на этом бланке и письмо от школьного библиотекаря, подтверждающее, что тебе нужно пользоваться этой библиотекой, – сказал он. За его спиной уходили вдаль полки с книгами. Он даже побродить вдоль них не позволил.
Зато я нашла книжный магазин и маленькую толкучку. Торговый квартал в Освестри – это две улочки с рынком на перекрестке. Библиотека – типично викторианское здание – почти рядом. В прошлый раз я дальше нее не пошла – автобусная остановка под холмом, а библиотека у самой вершины. Но от нее дорога поворачивает влево, и я решила, что она выведет к остановке кружным путем. Не вывела, а завела в жилые кварталы, и я уже думала возвращаться, но за следующим поворотом открылся пруд с утками и белыми лебедями в окружении деревьев, а на другой стороне шеренга магазинов и среди них книжный.
Я купила «Тритон» Сэмюэла Дилэни. Может быть, у отца он уже есть, мне все равно. Стоил 85 пенсов. Продавщица очень милая. Фантастику она не читает, но старается обеспечить хороший выбор. По сравнению с кардиффским «Лирсом» выбор бедный, а так очень неплох. Я собираюсь попросить у отца карманные деньги на покупку книг. И чтобы он подписал библиотечный бланк. Он почти наверняка не откажется. Насчет письма от мисс Кэрролл я не так уверена.
Рядом с книжным был магазин подержанных товаров, и в нем три полки книг, все старые и потрепанные. Я купила за 10 пенсов «Я захватываю замок» Доди Смит. Мне нравится ее далматинский цикл, например «Звездный лай», который Мор всегда называла «Звенящими одеждами». Я и не знала, что она пишет исторические романы. Отложу книжку, пока не придет настроение штурмовать замок.
У меня еще осталось пять пенсов. За пять пенсов там ничего не нашлось. Третья лавочка в ряду оказалась булочной и кофейней. Я зашла, потому что Шарон меня просила купить булочек. Вот как это делается: ты сам покупаешь булочки, или кто-то покупает их для тебя. Потом передаешь пакет на кухню с запиской, и их добавляют к воскресному ланчу указанным получателям. По правилам купить надо не меньше двух, только для себя покупать нельзя. Популярные девочки каждую неделю получают целые горы разных плюшек. Я обычно ни одной. У Дейдры мало денег, а Шарон еврейка. Но на этой неделе Шарон решила купить, потому что она хорошая. Я к тому, что со стороны Шарон это особенно мило, потому что сама она их есть не может. Иудеям полагается особая пища. Особая пища Шарон выглядит куда соблазнительнее нашей школьной. Ее приносят на подносе. Интересно, мне бы тоже дали, скажи я им, что иудейка? Но вдруг я недостаточно иудейка и от нее умру или заболею? Прежде чем пробовать, надо поговорить с Шарон. Так или иначе, Шарон просила меня купить булочки для себя, Дейдры и Карен, еще одной ее подруги. Так что я купила булочки – они продавались по десять пенсов за штуку или четыре за 35 пенсов, так что я добавила своих пять и купила четыре. Они были медовые, еще теплые, и я прогулялась к пруду и съела одну. Объедение.
У пруда стояли скамейки, вокруг росла трава, и ивы макали ветки прямо в воду. Листья на склоненных ветвях уже желтеют. Мне всегда казалось, что «плакучая ива» им очень подходит, но и «вавилонская» тоже. Ивы любят воду, а вязы не выносят. Дорога через лощину Кроггин называется «Хеол-и-Гверн», «Вязовая дорога», потому что вдоль нее посадили вязы, чтобы было надежно и сухо. Считается, что еще в неолите. Наверняка до римлян. История нашей долины – потрясающее чтение. Не знаю, смогу ли принимать ее как само собой разумеющееся, вернувшись обратно.
О проекте
О подписке