Что ещё отличало тогдашнюю жизнь от теперешней – о том, что такое смерть, узнавать приходилось довольно рано. Этого было не избежать. Мы разводили и резали кур и свиней, охотились и рыбачили, так что постоянно сталкивались со смертью. В таком разе, думается, мы уважали жизнь сильнее, чем иные уважают её теперь, и обрекать собаку на бесплодные страдания было никак нельзя.

В деле, подобном случаю с Тоби, ожидалось, что ты исполнишь всё сам, а не станешь сваливать ответственность на других. Негласно, но чётко понималось, что Тоби – это наш пёс, а значит, мы за него и в ответе. И раз уж на то пошло, то это была моя прямая ответственность, потому что я был старше.

Подумал было я обратиться к маме – она собирала в курятнике снесённые с вечера яйца, – но ведь знал, что это ничего не даст. Мама всё равно будет того же мнения.

Мы с Том немного поплакали, а потом выкатили из амбара тачку и уложили на неё Тоби. У меня уже был свой собственный двадцать второй калибр для охоты на белок, но для такого дела пошёл я в дом и вместо него взял однозарядный дробовик шестнадцатого калибра, чтобы совсем уж уменьшить страдания. Дети по тем временам росли рядом с ружьями, с малых лет учились относиться к ним с почтением и обращаться с ними надлежащим образом. Ружьё было для нас столь же обычным предметом, как мотыга, плуг или маслобойка.

Ответственность или не ответственность, но всё-таки мне едва исполнилось двенадцать, а Том – так и вовсе девять. Мысль о том, что придётся вот так запросто выстрелить Тоби в затылок и смотреть, как осколки его черепа разлетаются во все стороны, меня нисколько не радовала. Я велел Том оставаться дома, но она отказалась. Заявила, что пойдёт со мной. Знала ведь, что мне нужен кто-то, чтобы помочь собраться с духом. Так что я не особенно старался её отговаривать.

Том прихватила с собой лопату – хоронить Тоби, – закинула её на плечо, и мы покатили старого пса по дороге; он поначалу поскуливал и тому подобное, но потом затих. Лежал себе смирно в тачке, а мы толкали ее по тропинке: спина у Тоби слегка выгнулась, а голову он поднял и всё принюхивался.

Вскоре он стал принюхиваться всё старательнее, и мы поняли – почуял белку. Тоби всегда по-особому оборачивался и смотрел на нас, когда чуял белку, а потом указывал головой в том направлении, куда хотел бежать, взлаивая своим густым собачьим басом. Папа говорил, так Тоби даёт нам знать, откуда исходит запах, прежде чем мы потеряем его из виду. Ну вот, именно так он и обернулся, и я знал, что́ мне, по идее, надо с ним сделать, но решил пока сохранить голову Тоби в целости.

Мы устремились туда, куда он рвался, и довольно скоро оказались на узкой тропке, усыпанной сосновой хвоей. Тоби надрывался как бешеный. Наконец мы подкатили тележку вплотную к дереву гикори.

На ветвях у вершины резвились две крупные жирные белки – будто бы дразнили нас. Я подстрелил обеих и швырнул в тачку к Тоби, и провалиться мне на этом самом месте, если он тут же не подал знака и не залаял снова.

Непросто было толкать тачку по комковатой земле, но мы всё же толкали, совсем позабыв о том, что должны сделать с Тоби.

К тому времени, как Тоби перестал нападать на беличий след, уже почти стемнело, а мы забрались глубоко в чащу с шестью белками – неслыханный успех! – и вконец умотались.

Хоть Тоби и стал калекой, а я не видал ещё, чтобы он охотился лучше. Похоже, Тоби знал, что его ждёт, и пытался оттянуть неизбежное, загоняя добычу.

Уселись мы под большим старым амбровым деревом, а Тоби оставили в тачке вместе с белками. Солнце садилось за деревья, будто крупная, мясистая перезрелая слива, вот-вот готовая лопнуть. Вокруг нас, точно смутные человеческие фигуры, отовсюду поднимались тени. Охотничьего же фонаря у нас не было. Только луна, а она ещё не взошла как следует.

– Гарри, – сказала Том. – Как будем с Тоби?

– А ему вроде уже и нисколько не больно, – ответил я. – Вон, целых шесть белок загнал.

– Ага, – кивнула Том, – но спина-то у него ещё переломана.

– Есть такое.

– Может, спрячем его где-нибудь тут в лесу, будем каждый день к нему приходить, кормить и поить.

– Не думаю. Так он останется на произвол судьбы. Тут его чёртовы клещи и прочие кровососы заживо сожрут. – Об этом я подумал, потому что по всему телу ощущал укусы и знал, что перед сном придётся некоторое время просидеть у лампы со щипцами – повыдергать их отовсюду, принять керосиновую ванну, затем ополоснуться водой. Летом мы с Том проделывали этот ритуал чуть ли не каждый вечер.

И правда, клещей было так много, такими гроздьями скапливались они на концах травинок, поджидая добычу, что травинки гнулись под их весом. В лесу кишмя кишела кусачая мошкара, особенно если подойти к реке, а голодным зудням не было счёта. А иной раз на закате в воздух поднимались такие комариные полчища, что, казалось, из поймы вырастает чёрная туча.

Чтобы уберечься от клещей, мы обвязывали вокруг лодыжек пропитанные керосином тряпки, только не сказать чтобы это особо работало, разве что сами эти тряпки паразиты действительно не трогали. Клещи пробирались на одежду, а там и под неё и к ночи уютно обустраивались в самых интимных уголках тела – упивались там кровью и оставляли красные волдыри.

– Темнеет, – сказала Том.

– Вижу.

Я посмотрел на Тоби. Он лежал в тачке, и в сумраке его было видно только частично. Пока я смотрел, пёс приподнял голову и пару раз ударил хвостом по деревянному днищу тележки.

– Вряд ли я на такое решусь, – говорю я. – По-моему, надо отвезти его назад, к папе, да показать, насколько ему лучше. Может, спина у него и переломана, но головой он двигает, а теперь ещё и хвостом, так что весь целиком пока что не умер. Не надо его убивать.

– А ну как папа не согласится?

– Может, и нет, но нельзя же просто взять его да пристрелить, даже не дать последнего шанса. Чёрт возьми, да ведь он шесть белок загнал! Вот мама-то порадуется! Отвезём его домой!

Мы встали и собрались идти. И вот тут-то поняли, что случилось. Мы заблудились. Так увлеклись всей этой погоней за белками, следуя указаниям Тоби, что забуровились в самую глушь и перестали понимать, где находимся. Нет, мы, конечно, не испугались, во всяком случае вот так вот сразу. Мы всю жизнь бродили по этим лесам, но сейчас стемнело, а непосредственно то место, куда мы попали, было нам незнакомо.

Луна взошла немного выше, и я смог определить стороны света.

– Вон туда нам надо, – объявил я. – Так или иначе выйдем или к дому, или к дороге.

Мы двинулись в путь, толкая тачку, спотыкаясь о корни, рытвины и упавшие ветки, при этом то тележка, то мы сами то и дело врезались в деревья. Было слышно, как природа вокруг нас живёт своей жизнью, и я вспомнил, что говорил Сесиль насчёт ягуаров, а ещё подумал про диких свиней: не встретится ли нам какой-нибудь кабан, ищущий жёлуди в земле? Вспомнился также ещё и вот какой рассказ Сесиля: на этот год, мол, выдалась вспышка бешенства, и многие звери подхватили эту заразу; от всех этих мыслей я так встревожился, что пощупал карман – остались ли там ещё патроны для дробовика. Патронов осталось ровно три штуки.

Чем дальше мы шли, тем больше рядом в зарослях что-то шевелилось, и немного погодя я понял: что бы там ни было, оно движется с нами вровень. Мы замедлялись – и оно замедлялось. Мы ускоряли шаг – и оно ускоряло шаг. И не так, как животное, и даже не как плетевидный полоз, который иногда увязывается за человеком. Это было что-то покрупнее полоза. Шло по нашему следу, как ягуар. Или как человек.

Мы шли дальше, а Тоби вскидывал голову и рычал; шерсть у него на холке встала дыбом.

Я оглянулся на Том, и лунного света, проникающего сквозь ветки, как раз хватило, чтобы различить её лицо и увидеть, как она перепугалась.

Хотел я что-нибудь сказать, прикрикнуть на существо, что таилось в кустах, но побоялся, что мой крик может его, наоборот, привлечь, и тогда оно на нас кинется.

Чуть раньше я в целях безопасности отстегнул у дробовика ствол, сложил в тачку и толкал его вместе с Тоби, лопатой и белками. Теперь я остановился, вынул дробовик, проверил, на месте ли патрон, защёлкнул затвор и положил большой палец на курок.

Тоби уже не на шутку расшумелся, от рычания перешёл на лай.

Я глянул на Том, она забрала у меня тачку и стала толкать. Было видно, что ей непросто управлять тележкой на такой рыхлой земле, но у меня не было другого выбора, кроме как вцепиться обеими руками в ружьё, а Тоби мы бросить не могли – слишком уж многое мы вместе с ним пережили.

Что бы это ни скрывалось там в кустах, некоторое время оно шло за нами, только еле слышно шуршали листья, по которым оно ступало, а потом стало тихо. Мы набрали скорость, и больше его было не слыхать. Не ощущалось также никакого чужого присутствия.

Я наконец набрался храбрости, снова отцепил ствол от дробовика, сложил в тачку и принялся толкать.

– Кто это был? – спросила Том.

– Не знаю, – говорю я.

– По звуку – кто-то большой.

– Это да.

– Человек-козёл?

– Папа говорит, нету никакого Человека-козла.

– Да, но ведь он же иногда ошибается, правда же?

– Да почти никогда, – отвечаю я.

Мы продвинулись ещё немного, нашли место, где речка сужалась, и перешли на другой берег, еле управившись с тачкой. Переходить реку нам было незачем, но это было удобное место для переправы, ну а я был напуган и хотел оторваться от неведомого существа.

Шли мы довольно долго и в конце концов набрели на какие-то колючие заросли: они переплетались между деревьев, кустов и лиан в неприступную шипастую стену. Стена эта состояла из дикого шиповника. Некоторые побеги были толстенные, что твой канат, шипы – совсем как крючковатые когти, а цветы под дуновением ночного ветерка пахли сильно и сладко, почти так же сладко, как пахнет при варке сорговый сироп.

Тянулся чапыжник сколько хватало глаз в обоих направлениях и обступал нас со всех сторон. Мы забрели в настоящий шипастый лабиринт – слишком обширный и густой, чтобы идти в обход, слишком высокий и когтистый, чтобы перелезать; вдобавок побеги шиповника сплелись с низко нависшими ветвями, образовав над нами колючий потолок.

Подумал было я про братца Кролика и терновый куст, но я-то, в отличие от братца Кролика, родился и вырос не под терновым кустом, и оказываться в нём мне совсем не хотелось бы.

Порылся в кармане, нашёл спичку – осталось ещё с того раза, когда мы с Том пробовали курить самокрутки из кукурузных рылец и виноградной лозы, – чиркнул о большой палец, помахал немного вокруг и увидел широкий проход, прорубленный в чапыжнике.

Согнулся, продвинул спичку слегка вперёд. Разглядел, что в стене чапыжника открывается что-то вроде лаза высотой и шириной около шести футов. Было не видно, как далеко он уходит, но ясно, что на порядочное расстояние.

Я затушил спичку, пока руку не обожгла, и говорю Том:

– Можем пойти назад, а можем – вот по этому лазу.

Том внимательно рассматривала чапыжник.

– Нет, назад я не хочу, там ведь это страшилище. И лезть в этот лаз тоже не хочу. Мы тут с тобой как крысы в трубе. Может, эта тварь знала, что загонит нас в такую вот ловушку, и вот теперь сидит и ждёт у другого конца, прямо как то чудовище, про которое нам папа читал. Ну которое ещё на одну половину человек, а на другую – корова.

– Полубык-получеловек, – поправил я. – Минотавр.

– Ага. Вот, может, оно там сидит и ждёт нас, Гарри!

Я уже, конечно, об этом подумал.

– По-моему, нам лучше выбрать лаз. Там оно не сможет напасть сбоку. Придётся либо спереди подходить, либо сзади.

– А других лазов там внутри быть не может?

Вот такую вероятность я не рассматривал. Там и правда в любом месте могли быть проделаны выходы. И если дальше лаз сужался, то этому человеку, зверю, Минотавру или кто он там такой, всего только и оставалось, что подойти да сцапать меня или Том.

– У меня ружьё, – говорю я. – Если сможешь толкать тачку, Тоби будет нас вроде как стеречь и даст нам знать, если вдруг кто подкрадётся. А если кто-нибудь на нас выскочит – раскрою` его надвое.

Я вытащил дробовик и подготовил к бою. Том приняла ручки тележки, протиснула её сквозь проход в чапыжнике, и мы углубились в лаз.