Глава 9. Терпкий

Алекс…

Ну вот ты мне и соврал.

В первый раз, да.

Знаешь, я б с удовольствием бы сказала то же, что и всегда, что так не бывает, что ты – ненавидишь ложь. Но вот.

Ты обещал вернуться.

Не смог.

И все, что было в моей душе живого – в лохмотья, в клочья, в кровавые лоскутки. Мне чертова куча лет, а все что хочется – это забиться в угол, и выть, выть, впиваясь ногтями в собственные щеки. Так чтобы до крови, до боли, чтобы дать выход этой мучительной горечи, разрывающей сердца на мириады частиц..

Нет, я знала, я понимала, с кем связываюсь, и когда человек на двадцать лет старше тебя – это так-то уже критично. Но… Рано. Рано, очень рано. Я верила, что Он проживет вечность. По нему никогда особенно и не казалось что ему столько лет, и что у него сын – мой сверстник.

Вот почему нельзя как в сказке, чтоб взяли и умерли в один день? Почему мне нужно сейчас продолжать жить, когда Его больше нет. Нельзя. Я была для него, он – для меня. Не было в мире больших совпадений. Не было в жизни моей мужчины, который был готов ради меня на столько. И ради которого я была готова на все.

Я бы хотела чтобы сейчас над моей головой бушевала гроза. Чтобы так, будто небеса раскалывались на осколки. Я бы хотела, чтобы вокруг меня бесновался ураган. Выворачивал бы деревья с корнем, швырял машины в стены многоэтажек. Желательно – чтобы всему миру сейчас в принципе настал уже проклятый апокалипсис, который как всегда запаздывает.

Напиться… Напиться – это хорошая идея. Хотя бы какая-то. Потому что в моей голове сейчас категорически нет никаких мыслей. Я не представляю, как мне сейчас возвращаться домой. Там в шкафу – все еще висят отглаженные Его рубашки. Там много всего, с чем соприкасались его пальцы. И оставаться наедине с этим – невыносимо больно. Хоть все это поливай бензином и сжигай на ритуальном костре. Мне надо как-то дожить до утра, а как это сделать – я пока не поняла…

Алекс… Вот что ты натворил вообще? Зачем так въелся в душу? Сама дура, конечно, сама сделала тебя своим личным божеством, своей вечной слабостью, но вот почему…

Ехали мы неожиданно долго, хотя я не особенно заметила этого времени, на вкус оказавшегося как серый кисель. Просто сидела и смотрела в окно. Надо было – на пролетающие мимо машины, многоэтажки, светофоры, а получалось – сквозь. Сейчас Антон мог завезти меня даже в какой-нибудь лесочек, придушить там и прикопать под сосенкой. Я бы даже особо не сопротивлялась.

– Приехали. Выгружайся, – наконец заявил Антон, и мне пришлось собрать мысли в кучку, чтобы походить на человека, хотя бы отчасти.

Я выгрузилась. Огляделась. Втянула в себя отнюдь не свежий московский воздух, выдыхая из груди эмоции. Хоп, выключили истеричку, включили доспех и алкоголичку. Господи, как паршиво сейчас пытаться быть сильной, но выбора особо не было. Все лучше, чем задыхаться от пустоты, сдирающей кожу с души.

Огляделась. Нет, не лесочек. Сосенки в поле зрения нашлись только на горизонте. Жаль.

– Куда ты меня притащил вообще? Это не похоже на бар!

В профиль это походило на особняк на Рублевке. Я не то чтобы часто тут бывала, в конце концов, журналистов тут не очень жаловали, но очертания местных выпендрежных домишек знала. И тут был шикарный такой мини-замок из светло-коричневого камня с витражами на окнах, и даже с парой башенок. Ну надо же какие мы крутые, понты аж из ушей выливаются. Мажором был, мажором и остался.

– Слушай, Света, ты что мне предлагаешь, чтобы я смотрел, как ты пьешь, или чтобы меня потом дровами в такси грузили? – едко поинтересовался Антон, склонив голову набок. Ой ты божечки, у него что, зубы есть? Куда делся мудак Антошенька, который бесил меня все эти пять рабочих дней? Этот даже отчасти походил на мужика. На полтютельки.

– То есть дровами в такси должны грузить меня? – устало уточнила я. – Я против, я пьяная и от тоски могу изнасиловать таксиста.

– Света, будь любезна, посчитай количество этажей, – рыкнул Антон. Боже, неужели я его достала? Не прошло и полгода, что ли? А я уж думала, что потеряла форму.

– Два…. Или три… Извини, я не в форме для высшей математики.

–Это в принципе не важно, что на двух, что на трех этажах точно должна найтись пара кроватей. Разойдемся где поспать.

– Почему не ко мне тогда? У меня тоже есть, чем нажраться.

– Потому что в наличии второй кровати у тебя в квартире я сомневаюсь. А спать на каком-нибудь диванчике я не согласен.

– Я надеюсь, алкоголь у тебя приличней, чем твоя прическа, – вздохнула я, поймала взгляд Антона, развела руками. Ну кто ж тебя заставлял рождаться с этой вот соломенной башкой?

Собачиться сил не было. Я не ожидала, что меня так размажет на кладбище. Просто стоило увидеть тот ростовой портрет на мраморной стеле… Его – широкоплечего, с выпрямленной спиной… И ноги сами подкосились. В общем, все, что мне хотелось – напиться и уснуть.

Покажи мне свой интерьер, и скажу, кто ты. По корешкам книг в шкафу, по тому, как небрежно валяются на журнальном столике какие-то бумаги. Я не приглядываюсь, не мне лезть в чужую жизнь, а вот не сбрасывая туфель опуститься перед растопленным камином самурайский кодекс чести не мешает. На медвежью шкуру. Будь я в форме – я бы проехалась по этому характерно “брутальному” акценту. Вот как с какой-то шпаргалки списывал – шикарный домина, камин, шкура перед ним. Спроси – наверняка навешает мне на уши кучу лапши, типа “сам прикончил, перегрыз зубами медвежье горло, шкуру снимал с использованием самодельного перочинного ножа”. Сколько таких чудных историй я уже слышала… Хрен с ним. Сидеть нормально.

– Кто каминчик топил?

– Домработница, живет во флигеле, – откликнулся Антон и ушел куда-то в тьму собственного дома.

Вернулся быстро, не один – но в компании бутылки с джином, двух стопок и двух тарелок с нарезанной закуской на столике-подносе.

Джин… Довольно странный, но хороший выбор под ситуацию. Вино было бы не в тему, коньяк или абсент – слишком попсово, водка – сильно перебор, я её не любила. Либо у парниши хорошие осведомители, либо его вкусы в алкоголе удивительным образом похожи на мои.

Антон разливает неторопливо, глядя на пламя, пляшущее по поленьям.

– За Алекса?

– За него.

И не чокаясь…

Чистый джин – не очень-то популярен: слишком крепок, его куда чаще льют в коктейли. А я люблю эту травяную терпкость, раскатывающуюся по горлу. До сомелье мне далеко, с каких холмов собирали можжевеловые ягоды – ни за что не скажу, даже привкус вереска я едва разбираю.

И нет в этом мире сейчас ничего, только полумрак, что топит этот дом, боль – что мы разливаем на двоих по стопкам, и прогорающие поленья в камине.

На самом деле я не была права – после нескольких глотков джина становится очевидно, что Антон переживает из-за смерти Алекса. По своему, по-мужски, молча – но переживает. Возможно, сотрудничество с апельсинкой – младшим Козырем – не приносит ему особого удовольствия. Ой, только попадись мне, мелкий хрен, я тебе откручу все, что у тебя боле-менее выступает за пределы тела. За то лишь, что не дал попрощаться.

– Как вы с Козырем вообще познакомились? – спрашивает Антон после третьей стопки. Он уже содрал с шеи пижонский галстучек, расстегнул и закатал рукава на рубашке и вообще сидит на шкуре скрестив ноги. Расслабился. Я в своем платье ему немного завидую. Я-то так не могу.

– Ночь, притон, фонарь, аптека… – я пожала плечами, прихватывая с тарелки ломтик апельсина.

– Я серьезно, – недовольно буркнул Антон, снова наполняя стопки. – Если это секрет или компромат какой…

Да нет, это не был секрет. И тем более это не был компромат. Я вообще не могу представить, что могло бы оказаться компроматом на меня. И я была как раз настолько пьяна, чтобы болтать о личном с первым попавшимся под руку собутыльником.

– У меня была сессия в клубе, – протянула я, припоминая. – Когда я уже уходила – Алекс задел меня машиной. Отвез в больницу. Там было весело, кстати.

– Почему?

– Ну а представь! – я хихикнула. – Привозят в больницу сбитую малолетку. Двадцать три – это малолетка, отвечаю. Она такая снимает плащик, а под ним – кожаный корсет, ботфорты, а из сумки моей, пока я искала паспорт, выпал флоггер.

Одна медсестричка шлепнулась в обморок, а Алекс сидел и смотрел на меня, охреневая.

– А потом?

– А что потом? – голова уже дивно кружилась, и боль почти не плескалась в груди своим кислотным прибоем. – Две недели он навещал в больнице сломавшую руку меня. Потом – возил на учебу. К исходу второго месяца нашего с ним знакомства Алекс предложил мне место любовницы.

Ну точнее он меня тогда оприходовал на заднем сиденье своей машины. А я чуть не вышибла ему пяткой стекло. А еще через неделю мы съехались… Но это я не расскажу. Это – сугубо мое, сладкое, щемящее.

– Ты была ему ванильной любовницей?

– Ванильной, поначалу, да, – я кивнула. – Без порок и даже без воспитания. Только мы же все равно не удержались.

– Ты знала, что у него семья?

– Антон, ты меня поишь или исповедуешь? Какая семья? У него сын мой сверстник. Даже старше, если я правильно помню. Ладно бы там было что разрушать и кому наносить моральные травмы, тогда я бы поугрызалась совестью. Хотя, судя по всему, я его переоцениваю. У юноши явно куча моральных травм образовалась.

– Ну, допустим. А жена?

– Антон, – я вздохнула. – Ты же сам Дом, если, конечно, не врешь. Ты же должен понимать – у садистов есть потребности. И что лучше – садист, который пытается сдерживаться, а потом срывается на нормальной жене, или садист и мазохист, которые помогают друг дружке получать необходимые эмоции. Алекс был садистом. Его жена мазохисткой не была. Она просто не могла обеспечить его потребности, и это же хорошо, что он не бил её, а искал удовлетворения там, где мог его получить и не навредить кому-то.

Это была очень длинная речь, но во мне, чем больше я целовалась с джином – тем больше просыпалось красноречие и желание поучить одного конкретного раздолбая жизни.

Антон промолчал, а потом залпом опустошил еще одну стопку. А бутылка-то почти обмелела…Хорошо мы её уговорили.

Я глянула на профиль Антона и обомлела.

То ли это джин мне здорово влиял на зрение, то ли так странно играли отсветы огня на лице Антона, но…

Он был похож на Алекса. В профиль это было особенно заметно. Еще бы волосы были потемнее (этот хаер цвета пшеницы жутко меня раздражал) и рост чуть пониже… Божечки…

Хорош… Может, мне больше не наливать? Но… Бутылка еще не пустая. И сыр еще тоже остался, и даже пара долек апельсина.

В какой-то момент я заметила, что не только я украдкой поглядываю на лицо Антона, гадая – это мне так в алкогольном кумаре кажется, или, может, он Алексов внебрачный сын. Сам Антон пялился на мои ноги. Причем почти не отрываясь.

Я бы пошутила, что мои глаза гораздо выше, но решила, что просто не выговорю эту шутку до конца. Язык завязался бы в узел на первом же слове.

– Я все думаю… – медленно произнес Антон. – Почему на фотографии не было татуировки.

О-о-о. У меня пьяной развязывался язык еще сильнее, чем обычно, у Антона – просыпались мозги. Ну, надо же, как бывает. Света, окстись, нельзя так по-издевательски думать про собутыльников. Хотя он прав. Татуировки действительно тогда не было. Ни одной. Наблюдательны-ы-ый!

– Фотографиям почти три года, – неторопливо протянула я, отчаянно борясь с желанием растянуться на бедном медведе, раз уж он тут валялся, – татуировке – год.

– Радикально. А если бы Козырь вернулся? Разве тебе бы за это не досталось?

Я прикрыла глаза и все-таки легла. Пьяная – не всегда бревно. Даже наоборот. От слез меня сейчас отделяли только мои же веки. Если бы…

– Я – мазохистка, Антон, – медленно произнесла, раскрывая глаза, и уставляясь в потолок. – У меня есть потребность в боли. Два года эту потребность приходилось удовлетворять без Темы. Уж как справлялась. Но я бы перед ним ответила, ты же понимаешь?

Антон ложится рядом. Шкура широкая – мы помещаемся.

– Ну и где там твоя не одна кровать? – фыркаю я, перекатываясь на бок и подпирая голову локтем.

– Мы не дойдем, – отвечает Антон мне в тон и сам ко мне поворачивается.

Вот сейчас он смотрел мне в глаза. Все так же пристально и упорно, и взгляд не скользил ниже.

У тишины есть разные сорта. Есть тот, который звенит горем и пустотой, сжимает пальцы на твоем горле, выдавливает из твоей души вздохи – до последнего.

У этой – которая сейчас вибрирует между мной и Антоном – вкус разбавленной горечи одиночества. Я могу все что угодно говорить о нем, но сейчас я ему благодарна.

И все-таки похож… Плевать на светлые волосы и глаза, но форма носа, очертания губ…

Когда ладонь Антона ложится на мое бедро – замираю я, замирает и он, пытливо вглядываясь в мое лицо, будто высматривая в нем протест.

Смешной. Предсказуемый – донельзя, я догадывалась, что он провернет этот маневр, и даже планировала, как пошлю его нахрен, но…

Усталость и тоска сжимают меня в тиски. Я знаю – он мне ни для чего не пригодится, слишком мажор, слишком бабник, местами все-таки мудак, да и просто не в моем вкусе, но… Снова это «но». И никаких оправданий я себе не дам. Даже «два года не было секса» – не повод. Повод совсем в другом.