4. Первый раз

– Макс… Макс…

Ничто никогда так не дурило Максу голову больше, чем эти вот захлебывающиеся стоны. Он как будто эту дурынду уже трахал, настолько её вело, насколько она казалась опьяненной. Вот много когда себя Максим Ольховский помнил перевозбужденным, надроченным, но чтоб вот так, как сейчас – не бывало ни разу.

Да и ни разу он не оттягивал собственно момент секса так упорно, как сегодня. Ведь даже гулять Макс Аленку все-таки потащил для того, чтобы посмаковать предвкушение того, как он затащит уже Санни в какой-нибудь скрытый от посторонних глаз уголочек, сдерет с неё этот белый симпатичный сарафанчик… А может, и не будет, оприходует прямо в нем, смотря же как припрет в штанах. Хотя этой дурной девицей хотелось насладиться сполна, вытрахать её досуха, в конце концов, она слишком много сделала, чтобы Макс обошелся чем-то более умеренным. Нет уж. От Санни он возьмет свое по максимуму. В конце концов, зря что ли уже полгода у него толковые отношения никак не могли завязаться, просто потому, что он сравнивал девушку, с которой начинал общаться, с Санни. Сам охренел, когда понял, насколько, оказывается, его бесят все эти капризные ломаки. И не менее охренел, когда понял, с кем он на самом деле сравнивает все свои «варианты». С девочкой из интернета, блин. Которую и знал только по фоткам из соцсети.

Если лет в двадцать все, о чем думал Макс – это как бы девушку затащить в постель поскорее, чтобы побыстрее её «вкусить», и как бы презерватив не оказался бракованным – чтоб свободная холостая юность не оборвалась слишком быстро, – то сейчас он чувствовал себя гурманом и растягивал свою «дегустацию», растягивал, растягивал, растягивал…

Вообще, это было пресловутое «ну, куда ты вообще торопишься», смещенное в сторону ближе к постели. Макс не сомневался, что он Аленку поимеет. Сегодня же, не откладывая столь приятный процесс в долгий раз. И столько раз оприходует Аленку во время этого её отпуска, сколько вообще успеет. Но вот сейчас – сейчас ему ужасно нравилось просто приникать к её губам, скользить по ним языком. Таким нежным, сладким губам, и получать удовольствие от того лишь, как в груди вздрагивало сердце. Находить в её рту язык, сталкиваться с ним, касаться – раз за разом, ощущая, как тихонько вздрагивает и крепче жмется к нему Аленка. Боже, как она его волновала – ну капец же. И нельзя было придавать женщине такое значение, но почему казалось, что именно этой – как раз можно?

Кто спорил с тем, что шея женщины была самой эрогенной зоной? И дурак был тот мужик, что этим не пользовался. Макс, увы, не мог сейчас, еще на улице перед гостиницей, снова залезть Аленке под юбку, но выцеловывать её шею он вполне мог. И пусть все проходящие мимо ханжи и гомосеки испытывали бы от этой публичности отвращение. Их задача была такая – морщиться, отворачиваться и завидовать. А задача Аленки была – задыхаться, тихо хныкать от того, насколько сильно в ней с каждой секундой разгорался нетерпеж, и глядеть на Макса и на весь окружающий их мир все более туманящимся взглядом. Таких удивительно красивых каре-зеленых глаз. Таких теплых, как майский полдень.

Боже, какой чувственный экземпляр – уже тихонько постанывает, того и гляди кончит от одних только поцелуев. Век бы от этой шеи не отрывался, в перерывах между сексом. Лишь бы вот так, скулила и таяла от него – от Макса.

Нежная – как лилия, страстная – как кошка. Какая ж жалость, что здесь и сейчас она отвечала Максу взаимностью не из каких-то чувств, а просто… Просто потому, что любила трахаться. Зачем отказываться от халявного секса – так она как-то сказала. И лишь это сейчас сердце Максу выжимало насквозь. Это – на две недели. Потом – она уедет к себе домой. И эти условия он принял, когда с ней договаривался о реальной встрече. Пока она здесь – он позволит себе эту слабость. Потом… Ну, вот дойдет до «потом», и можно будет поговорить. Но думать сейчас о том, что она уедет и там в своих провинциальных широтах будет кувыркаться с кем-то еще, доводило Макса практически до бешеной трясучки. Настолько, что он аж переусердствовал – слишком сильно сжал Аленку за плечи, и она, охнув от неожиданной боли, уставилась на Макса, обиженно надувшись.

– Ты чего? – мрачно поинтересовалась она. Врушка. Ведь говорила же, что ей нравится пожестче… Хотя, кажется, именно тогда она уточняла, что «пожестче в постели» и «в жизни» – разные вещи, и что первое она принимает, а второе – ни в коем случае.

– Пошли уже в номер, дурында, – улыбнулся Макс, – кажется, больше терпеть я не смогу.

И Макс оказался прав – держаться не осталось больше сил. И в номере – их не осталось совсем. Ни капли. Даже на то, чтобы до кровати дойти. По крайней мере – как только вошли – Макс пяткой подтолкнул дверь к косяку, заставляя замок защелкнуться поскорее, сбросил с ног кроссовки и сгреб Санни в охапку, прижимая её к стене. Девушка протестующе пискнула – она-то разуться не успела, но это как раз были уже не проблемы Макса. Пускай разувается в процессе своего раздевания.

– Блин, почему рубашка, – выдохнула Аленка, путаясь пальцами в пуговицах, и Макс насмешливо фыркнул.

– Потому что ты должна страдать, – усмехнулся, спуская с неё трусы. Вот прямо так, внаглую, с достаточной резкостью, чтобы стянутые до уровня колен на пол они долетели сами. И вот теперь уже без всякого трепета запустил руку между ног Аленки. Легко, будто мимоходом, задел клитор, заставляя девушку вздрогнуть и податься бедрами навстречу ладони Макса.

– Я протестую против страдания в одиночестве, – дерзко фыркнула Аленка, и Макс просто толкнулся двумя пальцами внутрь девичьего лона, в тесный влажный жар.

– Ох, – вот так вот, дорогая, ты должна себя вести. Хотя чего греха таить, твои попытки показать зубы заводят сильнее, чем всякая безотказная податливость. С женщиной не должно было быть скучно, иначе нахрена она вообще была нужна? Если она не умела бросать тебе вызов, не заставляла шерсть на холке внутреннего голодного зверя вставать дыбом – если все, на что она годилась, это унылый перепих и капризы – да нахрен. Макс любил, когда девушки выпендривались вот так. Это было поинтереснее, чем спорить о том, насколько отвратителен анальный секс. Таких вот как раз получалось брать «на слабо», они любили что-то доказывать, они любили кусаться и царапаться – а ничего на свете не доказывало мужику, что он хорошо постарался ночью, чем пара отпечатков зубов на плечах или расписанная ногтями женщины спина.

Вот и сейчас Санни задыхалась, сжималась всем телом вокруг трахающих её пальцев Макса и мяла рубашку на его спине. Забралась одной рукой в волосы Макса – потянула за них, доставляя легкую боль. Сучка. Опять же дразнила, бросала вызов. Макс засадил пальцы глубже, и девушка ахнула – уже куда более громко. Ахнула, запрокинула голову, прикусывая нижнюю губу, а Макс скользнул пальцами свободной руки по голой шее, такой заманчивой, красивой шее. Сжал пальцы на горле Аленки – совсем легко, без давления, лишь чтобы ощутить, насколько она сейчас в его власти.

Девушка, кажется, была раскалена почти до предела. Она тянулась губами к его пальцам, в глазах была практически мольба, чтобы Макс ей засадил, но она все еще молчала. Именно это и была её ошибка. Макс охренеть как хотел, чтобы Санни открыла рот. И вслух попросила её трахнуть. Это была бы первая маленькая победа в списке побед над ней.

Хорошо, дорогая. Добавим. В ход пошел третий палец, и стоны Аленки стали еще ярче, еще откровеннее. Она снова цеплялась в плечи Макса, прищипывая кожу практически до синяков, заводя зверя в груди еще сильнее. Дикая кошка. Кусачая. Потрясающая.

– Ну, давай уже, попроси, – билась в голове Макса мысль, а в его руках билась сама Аленка, распаленная, дрожащая с каждой секундой все сильнее, сама подмахивающая ему, насаживающаяся на его пальцы. Давай, милая, давай.

Аленка не попросила. Она кончила – совершенно неожиданно, с хриплыми воплями, так ласкавшими слух Макса, забарабанив его по плечам раскрытыми ладонями, обмякнув всем телом.

– Ну ты даешь, – усмехнулся Макс, разглядывая её офигевшее лицо, осторожно поглаживая нежные нижние губки. Девушка от этой его ласки тихонько вздрагивала, еще не заводясь второй раз, но направляясь мыслями в нужную сторону.

– Ты… – Аленка с легким возмущением уставилась Максу в лицо. – Почему ты меня просто не трахнул, в конце концов?

– Потому что, – фыркнул Макс. Пояснять он не собирался. Вечер только-только начался, ночь впереди была длинная, никакого разочарования по поводу облома у Макса не было. Какой облом, он сегодня еще все получит, а вот то, что Санни кончила в его руках – только от пальцев, – вот это самооценке очень понравилось. Не всякая девушка так могла. Это все-таки означало, что Аленке очень-очень хотелось – и сегодня именно Макса. Отличная новость же.

– Хорошо было? – насмешливо шепнул Макс в губы Аленке.

– Охренительно-о-о, – томно протянула девушка, глянула на Макса сквозь прищуренные ресницы, а затем подалась вперед, толкая Макса в плечи. Теперь уже оказалась очередь Макса впечатываться лопатками в дверь.

– Твоя очередь, – улыбнулась нахалка, опускаясь перед Максом на колени и глядя сверху вниз своими хитрыми глазищами. С ремнем на джинсах Макса пальцы Аленки справились эффективнее, чем с пуговицами на его рубашки.

С козырей пошла, дорогая?

5. Не возвращай меня на землю

«Блин».

Бывают мужики, которые себе льстят и всячески преувеличивают свои размеры, и обязательно хвастаются, даже если нечем. Макс в основном эти углы в разговорах огибал, на провокации не велся, но как-то раз проболтался, что у него, мол, «крупный». Никакой конкретики, паразит, конечно же, не дал. Ну и сейчас Аленка поняла, что это был тот самый редкий случай, когда лести самому себе не было сказано не слова. Как там было в Камасутре?

«Мужчины различаются по своим признакам, как «заяц», «бык» и «конь».

Это «бык» или «конь»?

А ладно, разберемся. Раз уж встала на колени – то что, вставать, округляя глаза: «Прости, Макс, но я не уверена, что твой член в моем рту поместится». Кажется, это не главное, так ведь? Главное – это начать – скользнуть языком вдоль по всей длине твердой мужской плоти. Лизнуть головку, «обнять» её губами, осторожно «подбирая зубы», насадиться ртом на член. Раз, другой, третий. Кожица под языком была такая тонкая – просто тактильное наслаждение. Аленка не особенно понимала брезгливости перед минетами. Чего тут брезговать? И член хорош – такой не грех и «воином» назвать – про себя, Алена, только про себя, нахрен метафоры, ты ж помнишь? Ничего прекраснее слова «член» для именования мужского достоинства не придумали, и синонимы тут просто были не нужны.

На вкус он – чуть солоноватый, на вкус он – нежный, так бы скользила и скользила по этой чувствительной плоти губами, и никакого мороженого не надо. Макс хрипло дышит, и каждый приглушенный слабый стон Аленка засчитывает за личную победу. Нет, ну надо же, ведь захотел же! Хотя… Зря она сомневалась в Максе, обещал же пару раз «отодрать так, что встать не сможешь». Кажется, пришла пора получать… заслуженное наказание. И как бы Аленке сдержаться и не попросить завернуть ей два «наказания» по цене одного? Ну – сразу не попросить, дать Максу хотя бы чуточку выдохнуть. Потому что она-то его вполне могла и заездить, зря, что ли, Вадик презрительно именовал Аленку нимфоманкой? Так, нахрен Вадика, тут Макс!!! Охренительный, сногсшибательный Макс, который точно не на всякую женщину обращает внимание. Но обратил же, обратил! И никого не должно быть в мыслях Аленки кроме него. И уж точно – рядом с ним в голове Аленки не должен соседствовать ни один мудак. Там должен быть лишь только Макс, который сейчас тихо постанывал от того, как его ласкала Аленка, заставляя девушку лишний раз гордо улыбаться – в мыслях, конечно, потому что рот был занят членом.

Никогда в жизни Аленка не получала такого удовольствия от минета. Казалось бы, чем гордиться – стоишь на коленях, вроде как унижаешься, и все удовольствие доставалось мужчине, а вот хрен. Это было охренительное чувство – ощущать лишь, что одним лишь движением языка, одним лишь прикосновением губ ты заставляешь мужика – взрослого, здорового, опытного мужика – вздрагивать, слабеть, забываться, хватать воздух ртом, как выброшенная на песок рыба. Да он не мог сейчас ничего делать, лишь только касаться Аленкиного затылка подталкивая её к себе чуть сильнее, чем она сама делала. И эта его слабость безумно будоражила, заставляла собственное самолюбие удовлетворенно усмехаться. Она могла заставить этого потрясающего мужчину думать только о ней и ни о ком большем. Ничто не имело значения – только это. Она могла впиваться пальцами в эту подтянутую задницу, с которой самолично стянула и трусы, и джинсы. Ей-богу, эмоционально Аленка могла кончить и второй разик, чисто от того, насколько ей в кайф было ощущать отдачу. Не чью-нибудь – Макса Ольховского отдачу.

Нужно сказать, в какой-то момент Макс попытался Аленку притормозить, но она нетерпеливо дернула плечом, лишь ускоряя движения ртом. Он довел её до конца, и она доведет…

– Боже, Санни…

Теплое солоноватое вязкое семя ударило в небо, на краткий миг затмевая своим специфичным вкусом все прочие ощущения. Аленка глянула на Макса снизу вверх, чудом не улыбаясь. Ей понравилось заставлять его кончать. Как бы этим не увлечься. Язык Аленки скользнул по губам, облизывая их.

– Зараза. – Выдохнул Макс и, прихватив одной рукой джинсы, натянул их заново – хотя лучше бы снял, понятно же, что долго на нем не удержатся. После этого Макс прихватил Аленку за плечи и дернул вверх, поднимая в колен. Вжал в стену, снова – в соседнем номере, наверное, охреневали уже. Хотя им сегодня предстояло охренеть еще больше.

Жадные до невозможности губы впились в Аленкин рот. Это был настолько агрессивный поцелуй, что у Аленки в животе голод выкрутился в какой-то невозможно плотный и болезненный комок. Ей-богу, будто сожрать хотел заживо, и плевать, что во рту у Аленки все еще оставался его, Макса, привкус. И даже этот поцелуй заставлял хныкать в предвкушении. Ей смертельно хотелось, чтобы он ей засадил. Вот этот вот его член – который, к удивлению Аленки, уже воспрял и упирался ей в живот, заставляя внутри него растекаться все большему количеству раскаленного жара.

– Макс, ну трахни уже меня, – выстонала Аленка, вырываясь из жадного плена его рта. Терпеть сил не осталось.

– Ох, с удовольствием, – прорычал Макс, подхватывая Аленку под задницу и заставляя её вцепиться в его плечи, пользуясь случаем, еще и уткнуться в его шею носом, втянуть в себя его запах. Какой-то горьковатый парфюм, который Аленка теперь могла зафиксировать в памяти как запах Макса.

– Ох, – Макс Аленку на кровать практически швырнул. Швырнул, навис над ней с угрожающей улыбкой.

– Ну что, продолжим, сладкая моя?

Ой, Ольховский, напугай меня еще!

– Давай, котенок, ложись на бочок…

Аленка чуть не захихикала от этих ласковых интонаций, но потом только спохватилась, что это вообще было не смешно, а очень клево – то, что Макс с ней так нежен. Что, было бы лучше, если бы он обкладывал её матом, без особой причины называл шлюхой – потому что ему нравилось во время секса оскорблять партнершу, и вообще никак не церемонился? Не-е-ет, этот мужчина брал вкрадчивым штурмом обходительности, водопада ласковых слов и нежных комплиментов, обаятельной как у чеширского кота улыбкой, и своими бесстыжими лапами, которые уже и нашли, и расстегнули молнию сарафана на Аленкиной спине, и даже содрали с Аленки абсолютно всю одежду, которая на ней была. И все было бы нормально, если бы при этом Макс не оставался одетым. В какой-то момент Аленка заметила, что он будто нарочно уворачивается от её рук, тянущихся к пуговицам рубашки. Свинтус. То есть Аленка тут перед ним валялась голышом, а он её баловать видом собственного тела не собирался? Ух, как жаль, что она этого с полчаса назад не знала – ух откусила бы этому скрытнику кое-что…

Впрочем, совесть у Макса была. Потому что, даже не выдавая Аленке своих секретов (что у него там, пузико, что ли, намечалось?), он все равно беспокоится о её удовольствии, тиская Аленкино тело ровно столько времени, чтобы у Аленки перед глазами сложилась из цветных пятен целая палитра. Алёнка уже не знала, как ей умолять, чтобы Макс наконец перестал оттягивать, хотя все в его ласках было прекрасно. И то, как покрывал поцелуями чувствительную кожу груди, как втягивал в рот Аленкины соски – это было чуть болезненнее, чем поцелуи, и гораздо нежнее, чем укусы, и Аленка от этой непривычной ласки слегка сходила с ума. Все, что делал Макс – было охренительно. Вот только чего он, блин, ждал, трех оргазмов от одних только прелюдий? Даже сейчас, когда Аленка уже лежала рядом голышом, а в её ягодицу упирался твердый мужской член, Макс все еще медлил, все еще оттягивал, все еще плясал пальцами по Аленкиному лобку, по половым губам. Аленка от этого перегрева могла взорваться с минуты на минуту. С секунды на секунду.

– Рассветет скоро, – насмешливо заметила Аленка, – а мы еще даже не приступили.

– Женщина, не порти мне наш первый раз, – фыркнул Макс, – и не преувеличивай, еще даже закат не отгорел.

– Рассвет, закат, какая разница, давай уже, – Аленка вильнула бедрами, прижимаясь к члену плотнее, заставляя Макса чуть вздрогнуть.

– А скажи «пожалуйста», – мурлыкнул Макс Аленке на ухо, сжимая пальцами бусинку клитора. Аленке не хотелось говорить, Аленке хотело уже хныкать – она уже дышать не могла, в легких клубился раскаленный пар от её перевозбуждения.

– Пожалуйста, Макс… – через силу выстонала. Ладонь Макса же скользнула по её бедру, заставляя Аленку слегка приподнять правую ногу.

– Люблю послушных девочек, – шепнул Макс, осторожно касаясь головкой члена чувствительного входа в лоно.

– Ах, какой же облом, я-то непослушная, – хихикнула Аленка, и именно в этот момент Макс толкнулся членом внутрь неё… Аленка же захлебнулась воздухом от этого сладкого взрыва. Все… Слов не было. Остались одни стоны. Нечленораздельные глухие стоны и искры, которые очень хотели посыпаться из глаз и ушей.