3. Запретный плод

Разворачивается ко мне Викки медленно, бледная и дрожащая от кипящей в ней ярости. Впрочем, я этот взгляд выдерживаю спокойно. Никак иначе она сейчас смотреть на меня не может. Еще слишком рано.

Тем более, сейчас, когда она от меня даже сбежать не может.

– Суд уже на следующей неделе, – я роняю ладонь и справа от лица Викки – склоняюсь к её лицу еще ближе, – дай мне встретиться с Машей. Сейчас ведь я ничего не успею провернуть, ничего из того, чего ты боишься. За одну неделю невозможно убедить ребенка, что со мной ей будет лучше. Так что прекращай. Я хочу с ней просто погулять. Можешь присутствовать, убедишься, что никакой крамолы я ей не говорю и против тебя не настраиваю.

Так будет даже лучше.

И Машутка любит, когда мы оба с ней рядом, да и в моих интересах, чтобы моя Викки была рядом со мной. Куда больше удобных возможностей открывается.

Я надеялся услышать ответ – положительный хотя бы, хотя на самом деле сошел бы хоть какой. Он бы уже означал, что мы сдвинулись с мертвой точки её беззвучного игнора моей персоны. Невозможно выиграть в споре, если твой оппонент никак не вступает с тобой в дискуссию.

Вот Викки и пользуется этим паскудным правилом. Молчать до конца, до победного, не унижаться ни на какие просьбы, ведь я надолго её не удержу – буду просто вынужден отпустить её по истечении перерыва.

Поэтому она упорно молчит, настолько язвительно улыбаясь, что яснее некуда: хоть какого-то ответа я от неё добьюсь только пытками.

Не хотелось бы.

Ну – или хотелось бы…

Если быть откровенным до конца, немалая часть меня надеется, что Викки продолжит упрямиться и что мне удастся претворить в жизнь ту часть моего плана, что считается сомнительной с точки зрения морали, но точно будет действенной.

Ну, не сможет она вот этот фортель мне спустить беззвучно. Она – взорвется. Я её знаю.

Да, она повзрослела, научилась держать свой буйный темперамент в узде, но не такая уж и крепкая та узда. И уж я-то примерно представляю, чем высвободить наружу весь этот тайфун.

Но пока нет, пока держимся и даем шанс на «мирное» разрешение конфликта.

– Вик, я ведь не выпущу тебя до тех самых пор, пока мы не обсудим нашу с тобой ситуацию, – замечаю я спокойно, тайком любуясь её красивыми, такими мягкими губами этой упрямицы. Боже, дай мне повод. Пусть она и дальше молчит…

Молчит…

Как же ты меня радуешь, Викки!

– Ну что, хочешь, чтобы я начал добиваться от тебя ответов по-плохому? – я старательно прячу в своем голосе предвкушение. – Милая, я ведь прекрасно помню, как решаются проблемы твоих бойкотов. Неужели ты думаешь, я забыл, как это делается?

У Викки расширяются глаза – она помнит. Боже, какой же это кайф, что она помнит. Все это настолько мне на руку, что я бы счел это невозможным, если б сам не видел.

Викки пытается сделать шаг назад, только ходить сквозь двери не по силам даже такой умнице. А дверь я успел заблокировать, черта с два она теперь выйдет, пока я не введу код электронного замка.

– Не убежишь, не-а, – шепчу я, с удовольствием касаясь пальцами упрямого подбородка бывшей жены. А потом скольжу вниз, ожидая, что вот сейчас она взорвется, вспылит, снова попробует меня ударить. У неё есть все возможности, и я даже уворачиваться не собираюсь, но пока она этого не сделала, у меня есть её нежная кожа под самыми кончиками пальцев, краешек воротника блузки и маленькая белая пуговка, за которую я успеваю зацепиться перед тем, как становится совершенно невозможно видеть что-то кроме этих бездонных, таких красивых – и таких оторопевших глаз.

А потом – будто гром гремит.

Три недели игнора.

Пока мы были женаты, самый её максимум был дня три. Потом я терял терпение.

Сейчас – я теряю контроль.

Хотя исход в любом случае – один и тот же…

Викки коротко вскрикивает, будто я не губами впиваюсь в её шею, а вонзаю кинжал прямо в сердце, не промахиваясь. Этот вскрик – будто тревожный глас набата: скоро, безумно скоро Викки вырвется из плена своего ступора, и снова все станет плохо. Может быть, даже еще хуже, хоть это и сложно представить.

Так что терять уже совсем нечего.

И целовать, целовать её шею до изнеможения, сверху донизу, особо даже не целясь, а ладонями – ладонями стискивать гибкое, желанное тело, прижимать её к себе так жадно, чтобы она хоть на толику ощутила, как я схожу с ума от неё. С каким бы удовольствием я сейчас измял эту дивную узкую юбку…

Ох, Викки, мой самый любимый запретный плод, так бы и вкушал, не отрываясь, пока сердце не остановится…

– Прекрати, прекрати, прекрати, – твердые кулачки Викки будто отрезвляющий град барабанят по моим плечам. Очнулась!

Ну, вот мы и заговорили!

Пусть, в ближайшие минут десять меня не ждет ничего любезного, по их истечении мы расставим точки над нужными мне буквами.

Приятно понимать, что я знаю её настолько хорошо. А вот возвращаться из забвения на землю – уже не совсем.

Русалочка версии Ярослава Ветрова – это когда ты делаешь один шаг назад – один, всего один – и уже когда твоя нога опускается на землю – ощущаешь ту самую тысячу ножей, впивающуюся в твою кожу.

Нет, дело не в том, что ступил я на землю, ступил я от Викки – и вот это и хуже всего на свете.

Не-на-ви-жу!

Каждый шаг, что приходится сделать от Викки, каждый вдох кислорода в грудь, что не пропитан запахом её волос…

Но мне приходится. Я должен сделать этот шаг, разжать свои руки – позволить Викки скользкой рыбкой ускользнуть между моих пальцев.

Она отшатывается на несколько шагов в сторону – пытается сделать так, чтобы расстояние между нами было «приличным».

Зря пытается. Оно не будет приличным, даже когда между нами будет несколько десятков километров. По крайней мере, мои мысли о ней станут только непристойней и настойчивей.

– Ты… Ты… – Викки тяжело дышит, встряхивает руками, будто пытаясь ими меня от себя оттолкнуть.

Нужный эпитет у неё не особенно подбирается.

– Наглец? Извращенец? Озабоченный? – ухмыляюсь я, подсказывая.

Озабоченный ею. Да, это мой диагноз.

– Гребаный псих! – отчаянно рявкает Викки, отступая от меня еще на шаг. – Ты… Как ты вообще посмел?!

– А разве ты оставила мне выбор? – я поднимаю брови, замечая, как наливаются алым яростные пятна на шее у Викки. – И потом, неужели тебе не понравилась моя маленькая провокация, дорогая? Такой стон… Я с большим трудом не зашел дальше.

Этих красных пятен становится на светлой коже Викки все больше.

Рванет…

Еще чуть-чуть и рванет.

– Понравилось? – Викки цедит это свистящим шепотом. – Да, дорогой, мне безумно понравилось. Позволь, я подробнее поделюсь с тобой впечатлениями?

Каюсь, я увлекся. Зрелище разгневанной Викки – это как извержение вулкана, удивительно завораживающе, совершенно смертоносно и абсолютно в своей удивительной красоте. Невозможно оторвать глаза и заметить хоть что-то.

По-крайней мере, когда она успела снять туфлю – я не заметил. До той самой поры, пока острый каблук, пущенный с размаха, не врезался мне чуть пониже ключиц.

Резко…

От второй туфли, метко пущенной мне в голову, пришлось уже уворачиваться. Иначе быть мне на суде во вторник с прекрасным фингалом от подошвы.

Ну, или с выбитым глазом.

Интересно, Машутка бы оценила папу-пирата?

Какая же все-таки жалость, что пока она со мной не разговаривает.

А тех трех слов, что она мне сказала «на прощанье» в тот единственный раз, когда взяла трубку, – лично мне хватит на то, чтобы как-нибудь качественно и насмерть отравиться.

Две туфли, одна из которых пролетела мимо цели, – это не все.

Викки никогда не удовлетворялась малой кровью. И в этот раз отступать приходится уже мне. За мой рабочий стол – увы, неверный маневр. На нем полно всякой рабочей мелочевки, от степлера и до имиджевых фиговин.

Мечтал ли я когда-нибудь получить сотрясение мозга от прилетевших мне в голову шаров Ньютона? Да нет, знаете, в моем жизненном списке были другие, более важные пункты.

– Викки, ну ты же юрист, зачем же нам решать проблемы таким путем? – миролюбиво предлагаю я. – В конце концов, ты же знаешь, как пишутся служебные записки, пожалуйся на меня Козырю, он сделает мне атата.

– Это тому Козырю, что тебе помог меня сюда затащить? – щерится Викки как голодная волчица.

Красивая, зараза…

И догадливая.

Хотя мне стоило больших усилий сделать Эда своим соучастником. И это был «первый и последний раз».

Позволив этой мысли удержаться в моей голове, я “зеваю” и чуть не получаю нокаут от пресс-папье в лоб. Уворачиваюсь только чудом – все-таки, я почему-то нравлюсь своему ангелу-хранителю.

– Это, между прочим, был антиквариат, – задумчиво замечаю, провожая просвистевшую в паре миллиметров от моего виска и улетевшую далеко в угол бронзовую псину взглядом. Мне она не была особо дорога, но совет директоров как-то презентовал, в память о каком-то очень сложном процессе, намекая на то, что верность в цене.

– Ничего, купишь себе другую безвкусную дрянь, – зло огрызается Викки и бросает взгляд на стол, пытаясь прикинуть, до чего же может сейчас дотянуться, – а может – две безвкусных дряни: одну на стол, вторую в постель. И оставишь, наконец, меня в покое…

Ох, дорогая, какая ты все-таки наивная…

Такие вещи загадывать бессмысленно, у меня просто не хватит на это сил.

Но отвлеклась она вовремя, все-таки я успеваю рвануться к ней, сгрести в охапку, увернуться от удара в пах – Викки таки успевает сгруппироваться, – а после закинуть её на плечо, преодолеть несколько шагов до дивана и уронить её на него. Вдохнуть любимый запах на один только вздох, запасаясь впрок.

И снова отступить, наслаждаясь оторопью на лице у сбитой с толку Викки. Да, милая, сейчас будет только это. Хотя ты, конечно, ожидала, что меня снова понесет, так ведь?

Увы, нет, нельзя. Пока – так.

– Ну, что ж, работы уборщицам ты сегодня обеспечила изрядное количество, – задумчиво замечаю я, отходя к столу и любуясь на устроенный бедлам, – что ж, пусть поработают для разнообразия. Может, все-таки поговорим?

– Мы поговорим в суде, Ветров, – Викки произносит это негромко и устало – будто уже сожалея, что дала волю эмоциям. Она всегда быстро брала себя в руки. Сейчас – делает это почти мгновенно. Вот только видеть её такой – будто выжженной дотла одной штормовой вспышкой – мне на самом деле больно. И это цена моего разговора. Интересно, я хоть когда-нибудь с ней расплачусь?

Вот только «поговорим в суде» – это не тот ответ, который я сейчас хотел бы услышать. Да и хорош бы я был, если бы отступался после одного отказа.

– Вик, давай просто сейчас оба подумаем о нашей с тобой дочери. Сделаем как лучше будет для неё.

Выражение лица у Вики получается сложное. Наверное, поэтому я до последнего цепляюсь за иллюзию, что надежда у меня все-таки есть. А потом Викки медленно начинает говорить – с таким выдержанным ядовитым хладнокровием в каждом слове, что для своих надежд я мысленно заказываю катафалк.

– Я и думаю о своей дочери сейчас, Ветров, – неторопливо и с глубокой горечью произносит Викки, все сильнее напоминая один только комок напряжения и ничего больше, – как думала семь лет назад, когда решила, что справлюсь без тебя. И патетичными речами ты меня сейчас не обманешь. Для тебя моя дочь – игрушка. Куколка, которую ты хочешь у меня отнять, просто потому, что ты можешь. И зачем? Чтобы поселить в красивый кукольный домик и наряжать принцессой. Все. Сам ты о Маруське не знаешь ничего. Что она беспокойно спит по ночам одна – не знаешь. Что у неё аллергия на шоколад – тоже. И она, кстати, на дух не переносит принцесс, но обожает мультики про монстров. И нам нечего здесь обсуждать, Ветров. Я не позволю тебе сделать из моей дочери статусную игрушку. Ты ведь уже, поди, и статусную мамочку для нее спланировал? Гувернантку из Парижа тоже заказал?

– Вик, – я говорю так же медленно, сознательно игнорируя большую часть высказанных мне претензий, – у тебя ведь не получится избегать этого вечно. Суд подтвердит мои права, и ты потеряешь право вот так мне препятствовать. Я смогу с ней встречаться. И буду это делать.

– Это будет не сейчас, – Викки покачивает головой, – и мы с ней обе будем к этому готовы. А сейчас Маруська сама не хочет с тобой говорить. Да и встречаться пока тоже не хочет. Мы обе не хотим сейчас давать лишнюю возможность навешать нам лапшу на уши. Обе, Ветров, понимаешь?

Да, это-то я понял по одному только «Я тебя ненавижу», сказанному мне в тот единственный раз, когда Машунька взяла трубку при моем звонке.

Один вопрос – и один приговор, после моего чистосердечного признания.

Ни один телефонный разговор в моей жизни не отравлял меня сильнее, чем этот.

Самое беспощадное наказание со стороны Викки было именно это: сказать нашей с ней дочери правду обо мне.

И ведь ей не понравилась эта правда…

Хорошо хоть, что рассказано было не все.

Пока что у меня есть еще надежда, что Машунька отойдет. Я смогу ей объяснить. Ей – еще имею шансы.

С Викки все будет сложнее, конечно…

Пока что её стратегия мне ясна, она пытается выиграть время и лишить меня возможности перетянуть дочь на свою сторону. Наверняка она даже попытается провернуть обещанный мне трюк с парой апелляций, чтобы этого времени у неё оказалось побольше.

Что ж, я надеюсь, мои контрмеры все-таки помогут избежать всей этой не нужной никому волокиты. И Викки наконец услышит то, что я пытался донести до неё еще три недели назад. Увы, она слишком меня сейчас боится, чтобы слышать и верить именно мне.

– Вик, ну что от тебя убудет от одной встречи? – устало пытаюсь я совершить свой последний заход, вырубив внутреннего юриста – он с Викки меня только подставляет – и пытаясь выехать хотя бы за счет искренности. – Никакой пыли в глаза, никаких пони и единорогов, я могу сводить Маруську в кино, там как раз сейчас мультик про каких-то йети крутят. И ты будешь рядом, проследишь, чтобы я ничего крамольного ей не сказал. Два часа в субботу! Я сам приеду к вам, и тебе не придется её никуда везти. И она может вообще со мной не разговаривать, просто дай её увидеть и все.

Судя по взгляду Викки, я её достал.

Судя по тому, что она прячет за этой досадой, мне все-таки удалось в ней что-то шевельнуть. И все-таки, она качает головой.

– Даже если бы я тебе поверила… Даже если бы прониклась твоими сказками, у нас все равно уже есть планы на эти выходные, и ты в них вообще никак не поместишься. Тебе придется подождать суда, Ветров, хоть ты и не из тех, кто любит ждать.

– Планы? Что за планы? У вас с Машей?

Я поднимаю брови, впиваясь взглядом в лицо Викки.

– У нас с Машей, – невозмутимо кивает она, – а вот какие – дело уже не твое. А теперь извини, но мне пора бы уже пойти обедать. Иначе я позвоню Эдуарду Александровичу прямо сейчас.

До неё таки дошло, что она это может. Что ж, пару очков трепета Эд в её глазах точно потерял – неудобно вышло. И у меня ни черта, вопреки всему этому, не вышло.

Ладно.

Этот разговор состоялся – это уже результат. Как бы мне ни мечталось, ситуация действительно сейчас не может сдвинуться с места, по крайней мере, в тех условиях, что у меня имеются. Я должен сначала склонить Викки в положительную сторону хоть как-то.

И продолжая её сейчас удерживать, я лучше для себя не сделаю.

Когда я подхожу к двери и без лишних споров открываю замок, Викки смотрит на меня недоверчиво – я вновь удивляю её отсутствием давления. А потом поднимается с дивана, на котором так и сидела.

– Туфли не забудь, дорогая, – насмешливо замечаю я, когда она шагает в сторону двери, – хотя босиком ты, конечно, очень хороша. Хотя беременной наверняка будешь еще лучше.

– Прекращай это, – раздраженно огрызается Викки, раздосадованная тем, что забыла об обуви, которой швырнула в меня во время своего эмоционального взрыва, – я уже знаю, что ты хочешь забрать у меня Маруську, хватит дурить мне голову. Я не поведусь.

Ох, как ты не права, дорогая. Мне нужны вы обе. Только тебе пока об этом знать рановато.

– Ты хотела пообедать, кажется, – ухмыляюсь я и на всякий случай отхожу от двери – вижу, с какой опаской Викки на меня поглядывает. Все еще опасается, что я на неё наброшусь, когда она пройдет мимо. Так что успокоим её хотя бы в этом.

В разгромленном кабинете я остаюсь один и с отсутствием результата в моих переговорах. Что ж…

Это не значит, что я собираюсь сдаваться.

Итак, значит, у нас планы на эти выходные. Осталось только узнать – какие именно?