Глава 2. Юлий

М-м-мать. Мать-мать-мать-мать!

Я смотрю на часы и понимаю, что “легкое опоздание” уже вот-вот превратится в “сильное опоздание”. А если прикинуть, сколько времени нужно, чтобы закинуть Антона к няне и добраться до университета, я имею все шансы пролететь мимо назначенной встречи.

Может, хоть на ступеньках пересечемся?

Если нас впустят в кабинет хотя бы в ближайшие десять минут.

– Антипов, – школьный психолог выглядывает из-за двери, – ага. Привел отчима. Заходите.

– Ну, пойдем, – я поднимаюсь и нашариваю плечо Антона. Он…

Ну конечно, он никуда не хочет идти. Уперся пятками, напружинился.

– Ну нет, брат, – выдыхаю невесело, – так нельзя. За свои поступки надо нести ответственность.

Антон пыхтит и багровеет. Еще чуть-чуть и из ушей дым пойдет.

– Ты ведь понимаешь, что чем раньше мы зайдем, тем раньше свалим?

Антон зыркает на меня из-под тонких светлых бровок.

Мол, ну чего ты брешешь, знаешь ведь, что ТАМ мозг полоскать могут как полчаса, так и час.

Знаю, увы.

Красноречие школьной психологини зашкаливает за все немыслимые границы. В том и беда.

Снова обеспокоенно зыркаю на часы.

На мое счастье, третьей попытки увещевать Антона не требуется. Пасынок наконец-то оттаивает и решительно шагает к приоткрытой двери кабинета психолога.

Чтоб она треснула со всеми своими тридцатью тремя вариантами декольте! И пусть в ту трещину выльется излишек её болтливости!

– Юлий Владимирович, – Мария Аскольдовна уже, конечно, за столом. По уши в делах, когда мы заходим – поднимает голову, – мы стали часто видеться в последнее время.

– Разве можно сожалеть о лишней встрече с красивой женщиной?

Флирт получается вымученным, неуклюжим. Я на самом деле его из себя давлю, потому что точно знаю, что пара комплиментов сильно укорачивают обычно длительность наших “консультаций”. А искренность?

Да больно нужна этой возрастной разведенной матроне моя искренность!

Я оказываюсь прав – она кокетливо зашторивается густыми ресницами, начинает теребить кулончик, явно пытаясь привлекать внимание к груди.

Так и хочется сказать: “Мария Аскольдовна, мы с вами уже почти год плотно общаемся. С первого раза ваши достоинства вполне себе разглядел. И если не оценил, могли бы и смириться”.

Но я, конечно, не говорю. У нас вообще-то дисциплинарное взыскание. И если мы не будем ходить к психологу или испортим с ней отношения – нас попросят из этой гимназии. А этого мы не хотим.

Ну или… Я не хочу.

Тут углубленка по математике, индивидуальный подход, интересные проекты даже для начальной школы.

Еще в прошлом году Антону здесь безумно нравилось, он приносил домой дракончиков из пластилина и рисовал котов “как на уроках” на всех пригодных для рисования поверхностях. В этом году…

В этом году мы не сдали итоговые тесты. И потому сейчас, в начале июля болтаемся на дополнительные занятия, чтобы хотя бы со второй попытки этот переводной тест сдать. И не только на занятия…

– Мария Аскольдовна, я очень тороплюсь, мы не могли бы уже начать, – выдыхаю я, бросая очередной кислотный взгляд на часы. Минутная стрелка, кажется, возомнила себя секундной.

– Ох, ну конечно, конечно! – психологиня откликается моему настроению и откладывает в сторону листок, в котором явно описан сегодняшний инцидент. – Юлий Владимирович. Я знаю, что Антону не просто в этом году. Мы все это понимаем. Но жалобы на его поведение не прекращаются. Сегодня он опять подрался. На уроке! Вы понимате всю глубину проблемы?

Смотрю на пасынка, вижу, как он сосредоточенно изучает носки ботинок. Губы плотно сжал, явно сдерживает крик.

– Ну и? С кем на этот раз? – невесело интересуюсь я.

Выражение лица у психологини – самое скорбное. Плохо. Все очень плохо. Чую седалищем.

– Вы ведь знаете Веригина?

Сам слышу, как скрипят резко стиснувшиеся зубы. Да кто ж не знает мудозвона Веригина? Аж цельного мэра города Звенигорода. О нем знает каждый родитель, умудрившийся пропихнуть своего ребенка в московскую две тысячи сорок четвертую общеобразовательную. Потому что есть в этой школе те, кто прошли жесткий конкурс, как мы, а есть… Степочка Веригин, кусок дерьма на палочке, рассматривающий своих одноклассников исключительно как своих холопов и груши для битья.

Нам, увы, не повезло. Мы с ним в один класс попали. Я бился с директором за перевод в другой класс еще до начала зимы, но он только напомнил нам, что у нас испытательный срок и лучше бы нам не выеживаться.

А у Тохи со Степочкой конфронтация нарастала даже не от месяца к месяцу. А от дня ко дню.

– А он что, тоже не сдал переводные? – критически спрашиваю я.

Насколько я знаю, единственное, что не покупается в этой школе – это результаты экзаменов. У школы высокая планка, и всем шишкам, что хотят, чтобы их деточки получали хорошее образование, озвучено, что результаты экзаменов должны быть чисты от фальсификаций.

– О чем вы думаете, Юлий Владимирович! – психологиня театрально прижимает руки к щекам. – Ваш пасынок сегодня голову ему разбил. Швы пришлось накладывать.

Бросаю взгляд на мрачного Антошку. Тот сжимает кулаки, по-прежнему багровый. Раскаянья от этого парня ждать не стоит.

Интересно, почему Марина Аскольдовна смотрит на меня с таким выжиданием сейчас. Правда хочет, чтобы я вытащил ремень из брюк и покарал Антона прямо сейчас? Или достаточно погромыхать на весь кабинет, застыдить мелкого до слез? В этом случае кровожадность многоуважемой госпожи психолога будет удовлетворена?

Обидно! Я-то так надеялся, что высокая планка этой школы гарантирует человеческое отношение среди учителей. Антону оно нужно. Однозначно больше, чем Степочке Веригину.

– Я думаю, Мария Аскольдовна, что вы преувеличиваете ущерб, нанесенный моим сыном, – нарочно выделяю слово “сына”, потому что вот это её нарочитое пасынок, отчим – она будто отчаянно пытается до меня донести, что это не мой ребенок, и я вполне имею право избавить их и себя от такой тяжкой ноши.

Что ж, их я и избавлю.

Достали они меня за этот год.

Говорили про понимание много слов, но до демонстрации дело так и не дошло.

– Идем отсюда, – поднимаюсь из кресла и беру Антона за руку.

– Вы… Вы куда это! Мы же еще не обсудили извинения перед Веригиными… – лепечет Мария Аскольдовна мне в спину.

Я оборачиваюсь. Смотрю на неё в упор. Потом зажимаю уши Антону ладонями и в четырех словах объясняю, куда Веригину и его сыночку нужно запихнуть все свои влажные фантазии насчет наших извинений.

– Мы… Мы вас отчислим, – шепчет потерявшаяся от моей злости психологиня.

– Ни в чем себе не отказывайте, – роняю перед тем, как закрыть дверь. Хер его знает, успею ли я сейчас куда-то. Но терпеть вот этот весь цирк сил уже не было.

Кажется, с плеч Антона падает какой-то тяжелый груз. Стоит отойти от кабинета психологини, и он уже несется в сторону дверей вприпрыжку.

– На площадке меня жди!

Антон на бегу кивает головой – услышал, мол. Ну что ж, и то хлеб.

А я вздыхаю и поворачиваю по коридору налево. Глубины преисподней – секретариат находится там. Ведь нельзя просто топнуть ногой и хлопнуть дверью.

Нужно и заявление написать, и документы забрать, сделать запрос на характеристику. Кто это сделает, если я не сделаю?

Хотя я представляю, какой будет та характеристика. Её ж Мария Аскольдовна и будет писать.

Судя по всему, весть о нашем скандале с Веригиными расползлась во все стороны. Документы мне выдают быстро, приказ об отчислении Антона из этого элитного клоповника выписывают чуть ли не за пять минут. Кажется, они даже выпьют нам с Антохой на дорожку.

Матершина лютая, злая, булькает в моей груди, раскаляя с каждой секундой.

Не за себя обидно, не за ярлык «недостойные пристижной школы», что к нам прилепится сейчас. Мы держались за эту школу как за якорь. Тихая гавань, тонкая ниточка к привычному миру, зона хоть какого-то комфорта. И тут…

Какой комфорт?

Наглому индюшонку дали в руки канистру и разрешили поливать Антошкину жизнь бензином. И плевать, что там и так-то все уже давно горит.

У нас с Антоном на диво разные оказываются настроения.

Я – иду от школы чуть ли не с ощущением сброшенных с шеи колодок.

Свобода!

Долой это дерьмо!

Пацан – насупленный, ерзает на своем месте, пока я устраиваюсь на водительском. Теребит ремень, зыркает на меня то так, то эдак…

– Ну что, может, расскажешь, как дело было? – спрашиваю спокойно. Хочется выстроить в голове картинку. – Как ты ему голову пробил?

Сзади доносится громкое сопение.

Кошусь назад – вижу, как Антон недовольно крутит туда-сюда пуговицу. Говорить не хочет. Ладно, попробуем наводящие вопросы.

– Ты его ударил?

Резко дергает подбородком. Нет!

– Бегал за ним с топором?

Тоха зыркает на меня как на чокнутого.

– Должен же я убедиться, что ты меня слушаешь, – фыркаю я, – а что тогда? Толкнул? Он ударился обо что-то?

Антон сжимает губы и покачивает головой.

Классика. В каждой школе найдется две дюжины историй, и в каждом классе будет минимум одна-две парты, окропленные кровью ранее учившихся.

Ладно, кажется, разговор не складывается. Надо уже ехать, а то… А то даже запах её духов из кабинета Васнецова выветрится.

– Этот жиртрест обзывал маму уродкой, – неожиданно сознается Антон.

Его голос звучит надломлено, взволнованно, в нем чувствуется концентрированная боль и злость.

И все-таки, нам нужен нормальный психолог. Тот, который сможет помочь Антону пережить эту потерю. Потому что я не вывожу – это очевидно.

– Мы с тобой ведь как-то говорили про это, – говорю, потому что не могу упустить момент, когда Антон еще не закрылся. Иногда после скандалов в школе он молчал и по два дня. Психолог советовал не упускать таких вот зацепов.

– Веригин не видел твою маму, Антош, – старательно истребляю в голосе все, что могло бы звучать как обвинение, – так что слушать его…

– Видел, – отрывисто бросает Антон, обнимая себя руками, – фотку в интернете нашел. На телефоне показывал. Издевался. Говорил, она похожа на лысую обезьяну.

На пару секунд в машине ничего не слышно. Только мои глубокие вдохи и выдохи.

И вот за это они предполагали, я должен был заставить сына извиняться?

Да я вполне готов добраться до Степиного папаши и выписать ему путевку к его дорогому стоматологу. Да кто бы мне дал…

Я понимаю.

Понимаю, что враг не по моим возможностям, понимаю, что таким поведением разрушу карточный домик нашей с Антоном жизни, которая и без таких вот штормов ходуном ходит и на соплях держится.

– Пусть скажет спасибо, что отделался двумя швами, – наконец произношу, и завожу машину, – ты молодец, Антоний. Ты защищаешь маму. Кто если не ты?

Мы наконец-то отъезжаем. Ужасно поздно, но я уже думаю об этом почти со смирением. Значит…

Слово “не судьба” не желает даже появляться в моих мыслях.

– Папа, – голос Антона еле-еле шелестит, как и всегда, когда он так меня называет, – а можно как-то ту фотку… убрать из гугла.

Тяжелый вопрос. Потому что на самом деле – это сложно, с учетом того, что рекламные мероприятия по сбору средств на очередной сеанс химиотерапии были грандиозными…

Интересно, какими весами отмеряется, кому от рака жить, кому умирать? Кто-то борется и умирает, кто-то бухает и живет абы как десятки лет подряд.

Вера была из тех кто борется. Сражалась до последней секунды жизни, лишь бы не оставлять Антона, но…

Жизнь – жестокая мразь.

И любит уязвимых пинать в живот ногами.

И ведь не защитишь от неё. Не убережешь. Все что могу – разбираться с уроном. Из раза в раз. Не успеваю предотвратить.

– Я напишу тому волонтеру, что занимался сборами для твоей мамы, малыш. Попробуем удалить, – обещаю устало. Слышу с заднего сиденья облегченный вздох.

Конечно. Все уязвимые места умные божьи твари прячут. Под жестким панцирем, под колючими иглами. Обидно, когда карту больных твоих точек можно скачать без регистрации и СМС.

Радуюсь я зря. Примерно через семь минут Антон заговаривает снова. И на этот раз уже расстроенно, почти со слезами в голосе.

– Ты на меня злишься? Из-за школы?

– Черт с ней, с этой школой, Антоний. Другую найдем. Получше!

– Тогда почему ты меня к Але везешь? – хнычет Антон и эмоционально начинает барабанить по кожаной обивке кулачками, – у тебя же отпуск. Ты говорил, не будешь ездить на работу. Что мы гулять будем. Играть.

Интересно, все десятилетки с родителей такой точный отчет спрашивают? Или это мне бонус за то, что приемный? Вечная проверка на вшивость и “не хочешь ли ты, папаша, в детдом меня отправить”?

– Я обещал все это, конечно, Антоний, – киваю серьезно, – но вообще-то предполагалось, что ты еще будешь и занятия посещать. Кто-то их сорвал сегодня. Не знаешь кто?

Пыхтение на заднем сиденье приобретает тональность “Мы ж обсудили все, и ты сказал что все в порядке. Чего начинаешь-то?”

– Мне совсем ненадолго надо в университет, малыш, – сознаюсь честно, – туда приезжает… один человек, с которым я очень хочу обмолвиться парой слов.

– Девочка или мальчик? – насупленно интересуется Антон.

– Девочка, – вздыхаю, с обреченностью.

– Как ты или как я?

А вот это, похоже, вопрос касаемо возраста.

– Где-то между нами, – сомневаюсь, что Антон понял принцип пропорции, но громкого и недовольного пыхтения с заднего сиденья становится в три раза больше.

Я с трудом удерживаю в себе слова: “Это просто встреча”.

Не к лицу оправдываться перед десятилетним пацаном, особенно – настолько фальшиво оправдываться.

Моя встреча с блудной Холерой никак не может быть “просто встречей”. Даже если мы просто в одной комнате молча постоим у противоположных стен.

А я хочу этой гребаной встречи отнюдь не для того, чтобы молчать. У меня к Катерине Алексеевне есть пара грандиозных вопросов!

– Не вези меня к Але, пап, – снова Антошка переходит на свой едва слышный словесный шелест.

– Тебе у неё нравилось.

– Раньше, – коротко откликается Антон, отворачиваясь к окну, – а сейчас она постоянно в инете сидит и орет, что я ей мешаю к экзаменам готовиться.

Вот черт!

Еще и бэби-ситтера нам придется менять, похоже.

Везти с собой на работу ребенка – плохая идея. Отвратительная идея – везти ребенка на встречу, которую он может сорвать. Но какой у меня выбор?

Впрочем, мой позор так и остается несовершившимся.

Когда я наконец выруливаю к университету – застаю на рабочей парковке только Егора, который, кажется, послал весь мир на пять минут и перекур себе устроил.

– Уехала Иванова, – не дожидаясь моего вопроса, сообщает он, когда я рядом притормаживаю, – деловая девочка стала. Не может ждать, пока ты изволишь найти на неё пять минут.

– И что теперь? – задаю один из самых глупых вопросов в своей жизни. – Вы договорились о второй встрече для вручения сертификата?

– Говорю же, девочка наша стала очень деловой фифой, – Васнецов криво ухмыляется и отправляет в небеса длинную дымную затяжку, – ехать второй раз не хочет, оставила адрес, попросила прислать курьера в гостиницу.

Пару секунд смотрю в пространство перед собой, потом передергиваю плечами.

– Адрес у тебя где, Егор?

Мой друг слегка закатывает глаза, но вынимает из кармана брюк вчетверо сложенный бумажный квадратик.

Курьер? Зачем курьер? Я сам отвезу Холере её документ. Задам ей все интересующие меня вопросы. А потом – отпраздную с Антоном наше освобождение из придурочной школы.

Почему бы и нет?