Медленно, постепенно самая высокая гора осветилась, ее коснулись солнечные лучи, яркие и золотые; снег на вершине был чист, не тронут светом дня.

Ты поднимался вверх, оставляя далеко внизу маленькую деревушку, гомон земли – кузнечики, куропатки и другие птицы запели свою утреннюю песню, гимн дню, начали его пышное почитание. Когда солнце наконец взошло, ты был частью его сияния; ты оставил позади все, что породила мысль. Ты полностью забыл себя. Душа освободилась от всех своих борений и страданий. И пока ты поднимался, не было никакого чувства отделенности – даже чувства, что ты человек.

Утренний туман медленно собирался в долине, и ты был этим туманом, – становясь все плотнее, все больше и больше сгущаясь в наваждение, в небылицу, в глупость человеческой жизни. Ты долго был наверху, а потом начал спускаться обратно. Там был шепот ветра, насекомые, голоса множества птиц. Пока ты спускался, туман таял. И вот уже улицы с магазинами, и великолепие рассвета быстро улетучилось. Ты вернулся к своей каждодневной рутине – к привычным оковам своей работы, к спорам с людьми, к разделению и отождествлению, к враждующим идеологиям и подготовке к войне, к своей собственной внутренней боли и нескончаемой человеческой печали.

Пятница, 11 марта 1983 г.

Стояло прохладное, свежее утро, и свет был таким, какой бывает только в Калифорнии, а именно в южной ее части. Это поистине совершенно необыкновенное освещение.

Мы объехали весь мир – по крайней мере большую его часть, – и видели самое разнообразное освещение и облака в разных частях Земли. В Голландии они очень близко; здесь же, в Калифорнии, облака на синем небе могут словно бы светиться вечно тем особым светом, который присущ именно этим огромным особенным облакам удивительной формы.

Утро было прохладным и очень приятным. Ты взбирался вверх по каменистой горной тропе все выше и выше, смотрел сверху на долину и видел ряды апельсиновых деревьев и авокадо, холмы, которые опоясывали долину, и казалось, что ты больше не принадлежишь этому миру: все осталось позади – и усталость, и уродливые человеческие взаимодействия. Все осталось далеко внизу, а ты поднимался все выше и выше по каменистой тропе. Далеко внизу осталась людская суета, гордыня, вульгарность униформ с медалями во всю грудь, нелепая вычурность странных одеяний священнослужителей. Ты оставил все это позади.

Поднимаясь по тропе, ты чуть не наступил на маму-перепелку с выводком из двенадцати или более птенцов. Они с щебетаньем разбежались по кустам. Когда ты ушел вверх от них и оглянулся, мама уже собрала их вокруг себя, и теперь, под крылом матери, они были в безопасности.

Ты карабкался несколько часов кряду, прежде чем оказаться на огромной высоте. Иногда ты видел неподалеку медведя, но он не обращал на тебя внимания. Оленей на другой стороне ущелья твое присутствие тоже не беспокоило. Наконец ты вышел на каменистое плато. К юго-западу за горами виднелось море, такое синее, такое спокойное – и такое бесконечно далекое. Ты сел на гладкий камень, который век за веком выжигало безжалостное солнце, прорезая на камне трещинки. В маленьких трещинах сновали взад и вперед какие-то крошечные существа. Царила совершенная тишина, полная и бесконечная. В небе кружила очень большая птица – здесь ее называют кондором. Природа была неподвижна, не считая этой птицы в небе и крошечных букашек в трещинах камня. Стояло безмолвие, свойственное лишь тем местам, где не ступала нога человека, – полное умиротворение.

Все осталось далеко внизу, в той маленькой деревушке, буквально все: твое «я» (если оно вообще было), твои пожитки, ощущение, что тебе принадлежит твой опыт, твои воспоминания о вещах, которые что-то для тебя значили, – все осталось позади, внизу, среди сверкающих рощ и фруктовых садов. Здесь же было абсолютное безмолвие, и ты был совершенно один.

Стояло изумительное утро; тебя овевал прохладный воздух, который становился все холоднее, и ты был полностью потерян для всего. Это было ничто и то, что его превосходит.

Слово «медитация» следует забыть. Смысл этого слова искажен. Общепринятый его смысл – «размышлять, думать о чем-либо» – банален и тривиален. Если вы хотите понять, что такое медитация, вам нужно забыть это слово, потому что невозможно измерить словами неизмеримое, находящееся за рамками всех измерений. Никакие слова, никакие системы, никакие способы мышления, никакие практики или дисциплины не могут передать его смысл. Медитация – или следует подобрать другое слово, которое не так изуродовано, искажено, превращено в банальность и в средство для зарабатывания денег, – если отбросить это слово, ты начинаешь тихо и мягко ощущать движение, которое не принадлежит времени. Но слово «движение» опять же подразумевает время – имеется в виду движение, не имеющее ни начала, ни конца. Движение, подобное волне: волна за волной, не зарождающиеся нигде, не разбивающиеся ни о какой берег. Это бесконечная волна.

Время, как бы медленно оно ни шло, весьма утомительно. Время означает рост, эволюцию; время – это становление, достижение, обучение, изменение. И при этом время не является средством достижения того, что лежит далеко за пределами слова «медитация». Время не имеет к этому никакого отношения. Время – это действие воли, желания, а желание никогда не сможет [одно или несколько слов, которые невозможно расшифровать на аудиозаписи] – оно выходит далеко за рамки слова «медитация».

Здесь, на этой скале, ты сидишь с синим небом – оно изумительно синее, – и воздух так чист. Далеко за этой горной грядой раскинулась пустыня. Она хорошо просматривается отсюда – на много миль вперед. Это по-настоящему безвременное восприятие того, что есть. Только при таком восприятии можно сказать: это есть.

Ты сидел там и смотрел; казалось, что ты сидишь много дней, много лет, много веков. Когда солнце пошло вниз к морю, ты начал свой спуск обратно в долину. Все вокруг тебя полыхало – и лезвия трав, и сумах [дикорастущий кустарник], и возвышающиеся эвкалипты и цветущая земля. Для спуска, как и для подъема, нужно время. Однако то, у чего нет времени, не может быть измерено посредством слов. Медитация – лишь слово. Истоки рая – в глубоком непоколебимом безмолвии.

11 марта 1983 г. (продолжение)

Стояло восхитительное ясное утро. На каждом листе блестело по росинке. Солнце поднималось медленно, тихо распространяя свое сияние по всей прекрасной земле. В долине царил покой. На апельсиновых деревьях висели плоды – маленькие, но их было много. Постепенно солнце осветило каждое дерево, каждый апельсин на ветке. Ты сидел на этой веранде, обозревая долину; тени были по-утреннему длинными. Тень дерева так же прекрасна, как и само дерево. Мы хотели выбраться на прогулку – не поехать на машине, а пойти пешком среди деревьев, вдыхая свежий воздух, наполненный ароматами апельсинов и цветов, и слушая звуки земли.

Потом ты вскарабкался на самую вершину горы и оглядывал всю раскинувшуюся внизу долину. Земля не принадлежит никому. Это территория, на которой нам всем суждено жить много лет, возделывая почву, пожиная плоды и разрушая ее.

Ты всегда гость на этой земле и следует быть воздержанным, как и подобает гостю. Воздержанность – это нечто гораздо более глубокое, чем владение лишь немногими вещами. Само это слово было испорчено монахами, санньясинами, отшельниками. Когда сидишь один на высоком холме в одиночестве, среди множества вещей, множества камней и мелких животных, и муравьев, это слово теряет всякий смысл.

Далеко-далеко за горами было широкое, сияющее, сверкающее море. Мы поделили землю на «твою» и «мою»: твоя нация, моя нация, твой флаг, их флаг, наша религия и чужая религия… Весь мир, вся земля разрезаны, поделены. Из-за этих кусков земли мы пререкаемся и воюем, и политики, торжествуя, пользуются своей властью, чтобы поддерживать это разделение, никогда не воспринимая мир как единое целое. У них отсутствует глобальное мышление. Они не способны даже на миг ощутить головокружительную возможность того, что можно жить без национальности, без разделения; они никогда не смогут почувствовать, как уродлива их власть, их положение, их ощущение собственной важности. Они – такие же люди, как ты или как любой другой человек; они просто оказались у власти со своими мелочными, эгоистичными желаниями и амбициями. Так было всегда, пока существует человечество – это дикарское отношение к жизни. Они не обладают сознанием, свободным от принципов, идеалов, идеологии, – сознанием, которое вышло бы за пределы расовых, культурных и религиозных разграничений, выдуманных человеком.

Государства должны существовать, пока человек не станет светом самому себе, пока не станет жить упорядоченно, внимательно, усердно трудясь, наблюдая, изучая. Но он предпочитает, чтобы ему говорили, что нужно делать. Ему говорили это предки, священники, гуру, – и он подчиняется их указаниям, разрушительной дисциплине, навязываемой каждым из них, словно все они – боги этой земли и знают все об этой невероятно сложной жизни.

Когда сидишь здесь, высоко над вершинами деревьев, на камне, у которого, как и у любого живого существа на этой земле, есть свой собственный звук, когда смотришь в синее небо – ясное, безоблачное небо, – задумываешься о том, когда же, наконец, человечество научится жить на этой земле без распрей, без склок, войн и конфликтов. Человек создал конфликт, разделив землю по поверхностным признакам – по признаку языка, принадлежности к той или иной культуре. Ты думаешь о том, когда же, наконец, человек, эволюционировавший в течение стольких веков, проходивший через страдания и горе, через заботы и радости, страх и конфликты, примет иной образ жизни.