9

В столицу мы вернулись ближе к обеду: стоило только слегка посветлеть горизонту, как Рэндалл настоял на том, чтоб выехать без промедления. Нас провожал Ингимар, и я так и не смогла понять, отчего его потряхивает: от звенящего утреннего мороза или от опасения, что все их дело сорвется из-за нездоровья Элеанор? Ведь известно всем, король добр к своей будущей невестке, и если он решит, что ей стало дурно из-за недостаточно хорошего обращения сандеранцев, никакая выгода не спасет дело лорда Вильгельма и подручных.

Я всю ночь не сомкнула глаз, сидела у постели Элеанор, протирала ее лицо влажными полотенцами, поила ее самой чистой водой, которую только смогли найти в этом городе, насквозь пропахшем огнем и металлом. Я даже сняла кольцо из холодного железа, чтоб и случайно не коснуться им сухой и воспаленной кожи Элеанор.

Мне было жаль ее.

И я сама не могла поверить в свои чувства, но, увидев истинное, болезненное лицо Элеанор, я больше не могла ее презирать. Жалость и снисхождение были сильнее.

Всю ночь я напевала самые старые песни, которые только могла припомнить, чтоб хоть капелька древних чар просочилась к Элеанор, поддержала в ней жизнь, сохранила ее ребенка. Веточка вереска или ольхи подошла бы лучше, но где ж их взять посреди зимы?

Она пришла в себя только в дороге, когда в воздухе исчезла горечь угля и железа, а страх снова сжал мое сердце ледяными пальцами добрых соседей. Солнце вставало прямо перед нами, и колючие звезды померкли, только серп луны еще висел над головой полупрозрачной льдинкой.

Первым делом она спросила про Гленна. Я не хотела расстраивать ее и потому сказала, что не видела его утром. Не стоит ей знать, что ходил ее нареченный, как во сне, с глазами мутными то ли от выпитого вина, то ли от туманных чар, и Рэндалл проявил больше заботы о ее здоровье, чем ее жених. Старшего королевича я видела только мельком, но мне почудилось, что ему совестно за то, что привез он Элеанор к железной дороге.

– Право слово, королевна, – тихо говорила ей я, – вам не стоило тратить столько сил, чтоб образумить жениха.

– О нет! – с жуткой страстью в голосе отвечала она, и посеревшие, потрескавшиеся губы ее кривились в горькой улыбке. – Это и жизни моей бы стоило!

Мы смотрели друг на друга и понимали, что обе ясно ведаем, о чем идет речь. Ибо я снова надела кольцо из холодного железа, и чем ближе мы подъезжали к столице, тем сильнее оно обжигало холодом, и теперь даже Элеанор его ощущала.

В замке уже знали: посыльный Рэндалла прибыл раньше нас, и потому сэр Гилмор успел созвать медиков. Спальню Элеанор жарко натопили, около ее кровати поставили пахучие масла с ароматом сильным и свежим. Даже у меня от них едва не закружилась голова. И лишь после того как Элеонор успокоили, что Гленн еще не прибыл, что королевичи вернутся позже, к вечеру, она позволила себя осмотреть. Но все равно вскакивала и порывалась искать жениха.

Я стискивала ее горячие пальцы и убеждала, что он сразу же придет к ней, как только вернется, а как же иначе? Она улыбалась, но по суетливому, тревожному взгляду ее я понимала – она мне не верит. Не верит, что смогла накануне вновь наложить чары.

Элеанор не отпустила меня, когда медики осматривали ее, ощупывали живот, слушали дыхание сквозь тонкую, полупрозрачную сорочку. Багряный румянец стыда маками цвел на ее щеках, но с каждым часом сказочная ее красота к ней возвращалась, окутывая ее хрупкое тело плотной вуалью чар.

– Который час, милая Джанет? – спрашивала она то и дело, хоть и сама видела – ленивое зимнее солнце еще не торопилось окрасить небеса закатным пурпуром.

– Три пополудни, – отвечала я терпеливо. И: – Колокол на Часовой башне пробил пять раз. – И: – Близится к шести, и скоро уже сядет солнце.

Чем ближе подступал ночной час с острой улыбкой месяца и колючими глазами звезд, тем сильнее нервничала Элеанор, кусала до крови губы, терзала пальцами кружевной платок, пока вовсе не разорвала его на клочки.

Наконец в коридоре послышались мягкие, почти кошачьи шаги, и Гленн распахнул дверь, замер на пороге, словно с трудом понимая, где он. Элеанор вскинулась, отмахнулась от медика, считавшего ее пульс, и жадно, тревожно вгляделась в лицо королевича.

– Вон, – низким, не своим голосом прорычала она, сверкнув на медика злыми глазами, – все вон!

Никто ведь не должен видеть, как очаровывают королевича.

Я уходила последней и, прежде чем закрыть за собой дверь, успела заглянуть в лицо Гленну, пытаясь разглядеть за фальшивым, навеянным чарами счастьем его настоящего. И не смогла – только мерцающая поволока осталась в его глазах, и пустота за ней.

Может, оно и к лучшему.

Не уверена, что я готова была снова столкнуться с прежним Гленном.

Кажется, все хорошее, что в нем было, зародила чарами добрых соседей Элеанор.

Рэндалл ждал меня у окна в галерее, ведущей к центральным залам. Стоял, прислонившись к стене, постукивал задумчиво ногтем по стеклу, и оно отвечало ледяным звоном, словно докладывало, чтó видят в замке его братья и сестры. Я знала, мимо мне не пройти, ведь не случайно опустела всегда людная галерея.

Я приблизилась, смиренно склонив голову, до последнего момента в сердце лелея надежду, что поджидает королевич не меня. Но едва моя тень коснулась его сапог, и Рэндалл обернулся, надел привычную маску с ленивой, хищной усмешкой на тонких губах.

– Поведайте мне, юная Джанет, как вам поездка? Мне показалось, паровоз вас впечатлил.

– Не более чем вас, Ваше высочество. – Я присела в реверансе, не желая смотреть ему в лицо.

– Весьма перспективное начинание, должен сказать. Дорога, позволяющая быстро перемешаться из одного края страны в другой… Звучит почти сказочно, не находите? Это свяжет разрозненные провинции воедино и принесет свежее дыхание прогресса даже в самые темные и дремучие уголки. Такие, как владения вашей матери, например.

Я стиснула зубы и промолчала. Как можно назвать горький воздух и его масляный привкус – «свежим»? Уж не очарован ли сам наследник железным чудищем, как его брат – чарами?

– Но больше всего меня волнует одно наблюдение, – отвернувшись к окну, продолжил Рэндалл гораздо тише. Белесый, призрачный свет луны пятнами лег на стекло, отразился в его глазах. – Гораздо менее значительное, должен сказать, которое, конечно же, никак не сравнится с паровозом, но которое заметили и вы.

– Ваш брат, – едва слышно произнесла я, жалея, что губы не онемели от холода.

– Мой брат, – благодушно согласился Рэндалл, оборачиваясь, и его голос дрогнул от едва сдерживаемого гнева. – Можете ли вы объяснить мне, милая Джанет, что случилось вчера в ратуше? Как мой влюбленный до одури брат позволил себе оскорбить пренебрежением прелестную Элеанор, словно не он сам накануне слагал гимны в ее честь? Словно она не возлюбленная его, а невеста, навязанная отцом против воли?

Потому что она и навязана ему против воли. Только не отцом, а добрыми соседями, что заботливо вложили клубок чар в хрупкие пальцы Элеанор.

Но королевичу, конечно же, я сказала другое.

– Какой ответ вы хотите услышать от меня, Ваше высочество? – Я заставила себя поднять голову, встретить темный взгляд Рэндалла и безмятежно улыбнуться. – Боюсь, то, что я могу рассказать, вам опять не понравится.

– Тогда не утруждайтесь, я и сам угадаю: фейри, колдовство и отвар чемерицы?

Ледяной сквозняк коснулся моих волос, едва Рэндалл произнес имя добрых соседей, и я против воли вцепилась в кольцо, только в нем ища защиты.

– Вам не стоит называть их. – Как бы я ни старалась, но упрек все равно прозвучал в моем голосе, щедро сдобренный страхом. – И не стоит так неуважительно говорить о них, добрые соседи злопамятны.

Рэндалл усмехнулся, не сводя с меня испытующего взгляда, слишком пристального и жгучего, словно страх мой доставлял ему удовольствие:

– И все равно добрые? – Он коснулся моего подбородка, обхватил его пальцами, не позволяя мне снова опустить голову. Кожа его была теплой, как и должна быть правильная человечья кожа. Я и забыла, каким бывает в мире правильное. И мне не хотелось, чтобы он убирал ладонь. – Тогда скажите мне вот что, милая Джанет: из-за чего чары – не важно, колдовство или обаяние самой Элеанор, – на время утратили власть над разумом моего брата?

Что мне стоило промолчать тогда или солгать, легко отпустив с языка всего два слова – «не знаю»? Богиня не покарала бы меня, и я не утратила бы голос – в конце концов, я не давала клятвы королевичу Рэндаллу говорить одну лишь правду. Но я ответила как есть, завороженная его взглядом, слабая и потерянная, желающая лишь одного: чтобы он продолжал касаться меня и смотреть так, словно среди угрюмых стен замка я немного большее, чем безвольная тень.

О, если бы я знала, к чему приведет моя откровенность, я вырвала бы себе язык! Но тогда я еще не ведала, что есть чары, против которых бессильно даже мое кольцо из холодного металла.

– Все дело в железе, – хрипло, едва совладав с голосом, быстро сказала я. – В его близости и количестве. Там его столько, что дышать тошно, Ваше высочество, вы заметили? Вы заметили, как посерела сама Элеанор, как увяла ее красота, как она стала обычной? Вы презираете провинции, но там любой сказал бы вам: железо губительно для добрых соседей. Железо развеивает их чары. Хочешь защититься от них – положи гвоздь в карман, если уж рябину на шею надеть не можешь.

Я перевела дыхание и добавила еще тише:

– Слишком много железа там было, и чары исчезли. Какое-то время Гленн чувствовал и думал сам, а не как ему приказала Элеанор. Но стоило ей это заметить, и она поспешила исправить это, пусть и ценой своего здоровья.

– Вот, значит, как, – задумчивый взгляд Рэндалла соскользнул с моего лица на окно. Пока мы беседовали, небеса уже почернели, и даже месяца было не видать за набежавшими тучами. – Что ж, если сделать вид, что я вам поверил – только сделать вид! – то у меня появилась еще одна причина уговорить отца на строительство железных дорог по всей стране. Что ж вы не радуетесь этому?

Он отнял ладонь от моего лица, и мне потребовалась вся сила воли, чтоб застыть и не потянуться за его пальцами, словно кошка, оголодавшая по тихой ласке.

– Выбор между вечной горечью и тошнотой и вечным подспудным страхом. Я предпочту не выбирать.

– Не выбирайте, – милостиво согласился Рэндалл. – Ведь я все равно вам не поверил.

Он коротко кивнул мне на прощание и удалился, так и не стерев с лица насмешливую, злую маску. Я не шелохнулась, пока толстые стены замка не поглотили эхо его шагов. Сердце колотилось болезненно и быстро, а щеки горели, как от пощечин, и сколько бы я ни прижималась к ледяному стеклу – легче не становилось.

Я видела по его глазам – старший королевич мне поверил.

К добру ли?