Как оказалось, они и впрямь говорили всерьёз.
На следующий, последний в учебном году, день папа Милтона ждал его на автобусной остановке. Несмотря на (очень громкие) первоначальные протесты Милтона, папа отвёз его в туристический магазин, где они до вечера выбирали походную обувь, разгрузочный пояс, новёхонький полевой дневник и даже соломенную шляпу с павлиньим пером под лентой. Милтону пришлось признать, что это был поистине великолепный головной убор. К тому же папа впервые за весь год так много улыбался.
– Это будут лучшие каникулы в твоей жизни, Милт, – сказал папа, когда они подъехали к дому. – Жду не дождусь, когда смогу услышать рассказы о твоих приключениях.
На следующий день, за день до предполагаемого вылета, мама Милтона не работала из дома и не разговаривала по телефону, как это обычно бывало по субботам. Вместо этого она помогала Милтону упаковать вещи в холщовый рюкзак.
Точнее, именно она в основном и паковала его вещи, а Милтон (надев свой великолепный головной убор) пытался отговорить её от сбора своих пожитков.
– Такие каникулы – то, что тебе сейчас нужно, – сказала мама, прежде чем выйти из его комнаты и отправиться спать. Её голос звучал совсем не резко, руки она положила ему на плечи, а глазами искала его глаза, спрятанные под низко опущенными полями шляпы. – То, что нам всем сейчас нужно. Поверь мне.
Той ночью Милтон никак не мог уснуть. Впрочем, в этом не было ничего необычного. Ночью, в темноте и тишине, когда приставка была выключена, у Милтона в голове включались мысли.
Мысли о том, что теперь его папа живёт в той городской квартире.
Мысли о том, как его родители ругались и бросались едкими словами (а иногда даже выкрикивали их), после чего папа переехал в ту городскую квартиру.
Мысли об Инциденте под названием «Птичьи Мозги» и бывшем лучшем друге.
Совершенно Ужасно Кошмарно Гнусно Гадкие мысли.
Большинство ночей Милтон проводил, пытаясь отвлечься от подобной гадости сценариями из Острова Дебрей. Он представлял себя Морским Ястребом, залезающим на верхушки пальм, покрытых паукообразными листьями, чтобы добыть кокосы, или воображал, как Милая Леди ДиДи приносит ему ящериц с откусанными головами и мурчит что-то на языке, понятном только ему. То, что он притворялся Морским Ястребом, не всегда помогало ему уснуть, но это было лучше, чем быть Милтоном П. Грином.
Но сегодня, как бы он ни старался, ему не удавалось отвлечься. Сегодня он не мог перестать думать о том, что не хочет, чтобы его отсылали за тридевять земель, лишь бы избавиться от него ненадолго.
Не мог он перестать думать и о том, каково это – быть отосланным за тридевять земель.
Мысли в его голове звучали громко и путались. Они пугали его, повергали в отчаяние и причиняли боль. А когда он, наконец, уснул, ему так и не удалось даже приблизиться к тому, чтобы в них разобраться.
На следующее утро, когда мама Милтона везла его в аэропорт, где его встретил папа, мысли роились у него в голове всё той же беспорядочной кучей-малой. Они вместе прошли досмотр и проводили его к терминалу, и Милтон оглянуться не успел, как родители уже обняли его на прощание, а затем стюардесса повела его по трапу.
Хотел он того или нет, он отправлялся на Одинокий остров.
Во время первого полёта Милтон пересёк всю страну на среднем самолёте. Он играл в Остров Дебрей и цедил виноградную газировку из крошечного пластикового стаканчика. Это всё, чего он смог добиться от стюардов, несмотря на несколько (весьма красноречивых, по его мнению) просьб принести ему целую банку. Милтон никогда раньше не летал. И, несмотря на скупердяйство в отношении виноградной газировки и большие сомнения по поводу поездки в целом, он нашёл путешествие по воздуху вполне приятным.
Следующим рейсом Милтон вылетел из страны на огромном самолёте с крошечными телевизорами на спинках сидений и восемью туалетами с голубой водой. На этот раз Милтон применил новую тактику. Он сказал стюардам, что больше не нужен своим родителям и они отправляют его жить на необитаемом острове, что было почти/вроде/немного правдой. Милтон не был уверен, что стюарды ему поверили, но они дали ему одну из этих крошечных подушечек, одеяло и столько банок виноградной газировки, сколько он пожелал (а пожелал он семь). Свернувшись калачиком на своём сиденье, он попивал газировку и играл в Остров Дебрей, нажимая рестарт каждый раз, когда Морского Ястреба в очередной раз постигала безвременная кончина.
Третий, и последний, билет оказался на заполненный припасами кукурузник, настолько ржавый и дребезжащий, что Милтон был абсолютно уверен: всего одна миллисекунда отделяет его от того, что он развалится на тысячу кусочков и отправит его прямо в центр Атлантического океана.
– Всемогущие кроты и полёвки! Я хочу обратно на материк! – застонал он, когда у него в желудке поднялась волна выпитой им виноградной газировки. В кукурузнике не было гигиенических пакетов, так что он держал наготове свою шляпу путешественника, а приставку благоразумно спрятал в рюкзак.
Надо было протестовать сильнее.
Надо было запереться в комнате и отказаться выходить.
Как бы он хотел всё ещё учиться в пятом классе, иметь лучшего друга и женатых родителей.
Он стонал, мечтал и держал свою шляпу путешественника прямо под подбородком, как вдруг…
Он увидел в иллюминатор его: Одинокий остров.
Остров вырастал из океана, словно зелёный драгоценный камень: яркий, покрытый буйной растительностью и…
Он двигался! На долю секунды Милтону показалось, что весь остров был в движении: он дрожал и извивался, словно что-то постоянно растущее, что-то живое.
– Соколиные крылья меня подери! – прокричал Милтон, прислонившись носом к иллюминатору. – Что бы это значило… Ах-х-х!
Самолёт начал снижаться.
Треща и подёргиваясь, кукурузник опускался всё ниже, ниже и ниже, приближаясь к длинной заасфальтированной полосе на дальнем краю Одинокого острова, после чего совершил зубодробительную посадку, во время которой на борту всё полетело кувырком: ящики, мешки с почтой и пассажиры в соломенных шляпах.
– Мы прибыли? – охнул Милтон П. Грин, лёжа на полу самолёта.
Милтон потратил несколько минут на то, чтобы восстановить дыхание, после чего собрал свой рассыпавшийся скарб и сошёл с самолёта. Вновь ступив на твёрдую землю, он испытал невероятное облегчение. Также он испытал невероятное облегчение, потому что его не вырвало в новую шляпу, потому что солнце светило очень-очень ярко, а ещё потому, что ему действительно нравилась эта шляпа.
Дядя Эван ждал его, как и обещал. Он стоял под пальмой, увешанной кокосами, в футболке, которая когда-то была белой, и широкополой шляпе (но даже близко не такой классной, как у Милтона или Морского Ястреба). Его кожа загорела и обветрилась, а в чёрной бороде появились седые волоски. Он оказался маленьким, очкастым и, если говорить совсем откровенно, даже близко не таким эффектным, каким Милтон представлял его последние семь лет.
– Ахой, дядя Эван! – прокричал Милтон. – Я как никогда рад тебя видеть. Но ростом ты пониже, чем я помню.
– Это ты стал выше, – произнёс дядя Эван. Он говорил тихо, а уголки его губ изогнулись в самую крошечную из всех крошечных улыбок. – Как прошли полёты?
– Кошмарно, – ответил Милтон. – Ужасно. Очень-очень гадко.
– Что, настолько плохо, да?
– У меня очень чувствительный желудок, – посетовал Милтон. – И если уж совсем честно, я был не в восторге от всего этого плана провести лето на Одиноком острове.
– Что, правда? Ну, одет ты как раз для лета на Одиноком острове, – сказал дядя Эван, оглядывая ансамбль, в который нарядился Милтон: покрытые карманами отстёгивающиеся штаны, жилет в нашивках (в их числе была и нашивка Федерации Флоры и Фауны), туристические ботинки и разгрузочный пояс, в котором имелись бутылка с водой, фонарик, пневматический гудок, складной нож, водонепроницаемые часы, спички и другие важные для походов по дикой местности вещи. Неоново-зелёный бинокль, который родители купили Милтону, когда ему было пять лет (он так и не смог убедить их купить ему очень дорогой бинокль Увеличитель‑2000), висел у него на шее.
– Покупка этого снаряжения была частью хитроумного плана моих родителей убедить меня поехать сюда, – сказал ему Милтон. – Но, несмотря на это, мне оно очень нравится. И смотри: они даже купили мне самый настоящий походный дневник, – он вытащил тетрадь из одного из многочисленных карманов на молнии на штанах и показал её дяде, чтобы тот оценил.
– Это настоящий дневник натуралиста, – сказал дядя Эван, одобрительно кивая. – Готов поспорить, этим летом он тебе понадобится. Здесь есть на что посмотреть, – он замолк и, прищурившись, глянул на небо. – Нам лучше поторопиться. Ты немного опоздал, а так близко к экватору солнце садится довольно быстро.
Милтон последовал за дядей Эваном вниз по склону вдоль, по правде, довольно труднопроходимой дорожки, обрамлённой с обеих сторон пальмами. Он вспотел практически мгновенно, а вокруг него начал жужжать рой из миллиона жуков (три из них вдобавок залетели ему в рот!). Он почувствовал облегчение, увидев спрятавшееся в листве бетонное здание.
– Это твой дом? – спросил он. – Давай зайдём внутрь и посидим там часов двадцать?
– Это исследовательская станция, – ответил дядя Эван, оборачиваясь через плечо. – Не знаю, многое ли ты помнишь с моего последнего приезда, но я работаю тут с небольшой группой учёных. Сегодня все уже ушли, но завтра ты встретишься с ними, когда будешь гулять по острову.
Милтон попытался сказать: «Уверен, это будет здорово», – но изо рта у него вырвался лишь полуох-полустон.
– Мы почти на месте, – заверил его дядя Эван. – Видишь? Вон там причал.
Оказавшись по другую сторону здания, Милтон сумел различить проблеск тёмного аквамарина и вспышку белой пены, а затем, через несколько шагов, его взору открылся побитый штормом причал.
– Зачем нам причал? – спросил Милтон. – Разве мы не на месте?
– Дома находятся на другой стороне острова, – объяснил дядя Эван. – Нам придётся взять мою лодку.
Похоже, дни Милтона на твёрдой земле были сочтены.
Проведя всего пять минут в открытом море, Милтон уже поглаживал свой живот и стонал. Единственным утешением служило то, что его красивая шляпа была в безопасности: у него был целый океан, куда можно вырвать.
Дядя Эван, как мог, пытался его отвлечь.
– Знаю, ты, должно быть, немного переживаешь из-за своей поездки сюда, – сказал он, правя моторной лодкой в открытом море. – Нужно немного привыкнуть к тому, чтобы жить вдали от цивилизации. Это одна из причин, по которой Одинокий остров был необитаем и не изучен, пока пятьдесят лет назад сюда не приехала доктор Парадис. Помнишь, я тебе рассказывал про доктора Парадис?
– Уф! – простонал Милтон.
Дядя Эван, похоже, расценил это как «нет».
– Она скончалась вскоре после того, как я приезжал к вам в гости, – произнёс он, повышая голос, чтобы его можно было расслышать сквозь шум ветра и волн. – Прежде чем приехать сюда, она открыла тысячи новых видов, исследовала самые недоступные уголки мира и опубликовала дюжины книг и работ.
– Ох! – простонал Милтон.
– Однако остров очаровал её, – продолжил дядя Эван. – Во что только не пытались его превратить путешественники, исследователи, пираты и разработчики на протяжении столетий: в новую страну, курорт, военную базу. И все они в конечном итоге сдались и уехали. Но не доктор Парадис.
– Буэ! – прокричал Милтон.
Дядя Эван согласно кивнул.
– Да, она была гением, – сказал он. – Куда гениальнее меня. Прошло уже девять лет, а я всё ещё не разгадал этот остров. Впрочем, может, ты сумел бы мне помочь, Милт? Что думаешь?
Милтон ответил бы ему (если бы содержимое его сокращающегося желудка не поднималось вверх по пищеводу), что он не совсем уверен, сможет ли помочь, и спросил бы, скоро ли они приедут, потому что его желудок находится в крайне плачевном состоянии, но всё, что он сумел из себя выдавить, это: «Буэ!»
Затем лодка дяди Эвана повернула, и его взору открылась вторая половина острова.
О проекте
О подписке