Он всегда неплохо считал. Перетаскиваемые мешки на мельнице, обороты большого жернова, количество стоптанных ступеней высокого крыльца… Выждав точное время, Эйден добавил в свой особый котёл измочаленные ростки скумпии и очищенный от грязи корень змеевика. Теперь оставалось кипятить смесь триста три счёта, потом снять с огня и остудить отвар. После – принимать горький, вяжущий напиток раз в час, до того, как болезнь отступит. Хорошо чистит кровь, кишки и голову – так говорил об этом средстве тот самый Коновал, что лечил его перебитые ребра. Эйден усмехнулся. Сейчас ему многое казалось забавным. И то, как ополченцы вроде него, вчерашние крестьяне, коверкали имя смуглого лекаря из Дахаба. Маленького улыбчивого человека звали Оннавал, самое обычное имя в его краях. Смешным выглядело и то, что также пренебрежительно именовали собрата по ремеслу и местные, бирнийские медики. А когда полуживого юношу, растоптанного лошадьми, нашли среди павших после погрома под Элрином – именно этот Коновал сумел извлечь обломки рёбер из пробитых внутренностей. Эйден смотрел в огонь и думал. Он давно не хотел верить в какие бы то ни было высшие силы, и тем не менее собирал, смешивал и отсчитывал всё именно так, как учил глубоко верующий лекарь из Дахаба. Мысль о том, что само зелье и ритуал, связанный с его приготовлением, вполне практичны и не имеют никакого отношения к вере или магии – только зарождалась в его голове.

Солнце постепенно розовело и склонялось всё ниже. Яркие осенние цвета смешанного леса немного поблекли, в то же время, подсвеченные с запада, стали казаться ещё глубже и многообразнее. Тёмные пятна елей, встречающихся там и тут, напоминали затенённые провалы в пёстрой стене лиственных деревьев. Эйден пару мгновений поводил пальцем над горсткой наколотых орехов, собранных ещё по утру, отправил в рот самый маленький из оставшихся, хотя отличить один от другого было практически невозможно. Хотелось ещё немного потянуть время, но делать этого было нельзя. С каждой минутой света становилось всё меньше, а сидя на толстом бревне без штанов он чувствовал себя особенно беззащитным и неуклюжим. Окровавленная повязка, пропитанная тем же отваром, что он принимал внутрь, легко отстала от раны. Образовавшаяся корочка могла бы радовать, если бы не красноватый отёк. Эйден прислонился вплотную, рассматривая рваные края раны и предвкушая неприятную процедуру. Для начала – надо было удалить старые швы, кое-где разорвавшие кожу, когда он бежал из лагеря. Прокалённая изогнутая игла подцепила первую нить, вытягивая ее из буро-коричневой массы, размягченной теплым отваром. Не хватало ножниц или ножа, не хватало чистой воды, не хватало перевязочного материала. Но четкое понимание важности момента было на месте. Эйден закончил промывать рану и принялся накладывать швы. Со стороны он выглядел спокойным, собранным, сосредоточенным. И не только выглядел. Размеренные точные движения успокаивали. Вспышки боли, словно позвякивания туго натянутой короткой струны, вспыхивали и затихали где-то на периферии сознания, оставляя после себя неприятное, но не способное помешать работе эхо. Прямая, рубленая рана теперь разрослась разветвленной сетью мелких разрывов, плотно перехваченных аккуратными стежками. Вид худого бледного бедра, перепачканного засыхающими потеками размазанной крови, со свежим шрамом длиной в полторы ладони, мог вызвать приступ тошноты у неподготовленного человека. Но Эйден смотрел на результат своих трудов с нескрываемой гордостью. За последние дни он неплохо набил руку на сослуживцах и хорошо понимал, что справился не хуже настоящего медика. Вздохнув, он укоротил свою куртку еще на пару дюймов, оторвав снизу длинную полосу ткани. Перевязывая ногу, невольно сравнил шрамы на бедре и левом предплечье. Удовлетворенно хмыкнул, уверенный, что теперь-то не пропадёт, и смахнул упавшую на лоб прохладную каплю.

Тёмный, враждебный лес шумел как морские волны, разбивающиеся о прибрежные скалы. Постоянный шелестящий гул бесконечного множества тяжёлых капель оглушал, дезориентируя и вводя в некое подобие транса. Узкая тропа, протянувшаяся на две дюжины шагов от небольшой ели до корявого, толстого пня, темнела на фоне серебристо-стальных отблесков промокшей насквозь ночи. Эйден дошел до конца короткой тропки, развернулся и похромал обратно. В который раз. Его зубы отбивали звонкую неровную дробь, а рука с посохом сильно дрожала. Костерок потух так давно, что воспоминания о его уютном тепле казались плодом воображения. Проходя мимо, юноша кинул на горстку углей тоскливый взгляд, словно видел остывший трупик маленького, дружелюбного существа. Шлем с остатками целебного отвара он попытался спрятать под широкими лапами ели, но ливень был такой, что кроме дождевой воды там уже ничего не осталось. Эйден дошёл до пня и развернулся. Двадцать три шага в одну сторону… Двадцать три в другую. Окоченевшая рука крепче сжала ореховую палку, по телу снова пробежала волна дрожи. Хотелось идти ещё быстрее, чтобы хоть немного согреться, но нельзя было тревожить и без того беспокоящую рану.

Серый встал на задние лапы, чуть вытянул шею, задумчиво нюхая воздух. Странное существо не сходило с узкой тропки, продолжая двигаться то в одну, то в другую сторону. Такое поведение было непонятно Серому. Неровная, напряженная походка могла означать, что существо больно, но чуткий влажный нос не улавливал искомого запаха. Передние лапы шевелились сами собой, нетерпеливо взъерошивая промокший мех на костистых предплечьях. Узкие, тёмные ладони были горячими, как всегда перед атакой. Лишённая шерсти вытянутая морда – выражала беспокойство. Инстинкт призывал тут же, не раздумывая, броситься на жертву, нагнать в два прыжка, подмять под себя, перегрызая хрупкие позвонки у основания черепа. Но опыт нашёптывал – тут что-то нечисто… Странное существо снова дошло до дерева, остановилось, вглядываясь под ноги, резко дёрнулось. Громко звякнул металл. Серый припал к земле скалясь, готовый нападать или отступать, чувствуя, как дыбится холка. В его сознании металл чётко ассоциировался с опасностью, с угрозой. Зачем существо прячет угрозу? Готовит засаду? Западню? Острое ухо дрогнуло, ловя звуки далёких шагов. Повернув безволосую морду в сторону источника звуков, Серый раздраженно запустил когти в мягкую почву, пропуская жирную грязь между сильными пальцами. Прислушавшись – различил шесть пар волчьих лап, рыщущих неподалеку голодным челноком. Взглянув в последний раз на странное существо, он кинулся в ночь широкими, мягкими скачками. Нагнать волков не составляло труда, порвать одного-двух – тоже. Нужно было напомнить стае – чья это территория. Прожорливых тварей становилось всё больше и ели они слишком часто.

Где-то высоко на дереве зачирикала первая утренняя пташка. Эйден улыбнулся. Улыбкой изможденной и неровной, но действительно искренней. Он хорошо понимал проснувшуюся птицу и радовался розоватым отблескам рассвета, пожалуй, даже больше неё. Сизая тьма уходящей ночи ещё держалась за длинные тени, но всё же неизбежно таяла под натиском нового дня. Оставалось еще немало времени до того, как солнце начнет по-настоящему согревать, но истинный холод уже отступал. Будто затихающая зубная боль, оставляя после себя долгожданное чувство облегчения. Отыскав измазанный грязью остроконечный шлем, который сам же пнул в кусты несколько часов назад, Эйден на мгновение замер. Вспомнив о его предыдущем хозяине, о черепе, с редкими прядями налипших волос, он устыдился своих ночных мыслей. Ведь после всех сделанных им ошибок – сегодняшнее положение можно было считать настоящей удачей.

– Собственно… что угодно можно считать удачей. Всё зависит от точки зрения.

Заговорил вслух Эйден исключительно для того, чтобы услышать собственный голос. А услышав – ещё немного приободрился. Пора было двигаться дальше. Русло ручья, набравшего силу после ночного ливня, уводило на запад, в сторону Уилфолка. Его путь лежал на юг, а значит – стоило запастись водой.

Со стороны он выглядел более чем странно. Выжав насколько возможно одежду, что, разумеется, не делало её сухой – обвязал толстый жилет из грубой шерсти вокруг посоха, а потасканную холщовую куртку закрепил ниже, связав узлом рукава. Шлем, наполненный водой, нести было очень неудобно и, промучившись с полчаса, Эйден просто выпил сколько смог, а свою драгоценную посуду напялил на импровизированное шерстяное оголовье посоха. Получившееся пугало взяло на себя большую часть промокших вещей и сам он, оставшись в льняной рубахе с закатанными рукавами, наконец перестал подрагивать. Энергичная, хоть и не слишком быстрая, ходьба здорово согревала. Пар светлыми завитками поднимался от горячего тела, забирая последнюю влагу тяжёлой ночи.

Ещё недавно, буквально только что, хотелось просто согреться. Избавиться от опостылевшей дрожи и клацанья зубов. А теперь, какая неожиданность, всплывает куча новых желаний. Хотя, конечно, ничего необычного в том нет. Я не ел уже часов сорок, а не спал и того больше. Горстка мелких орехов и двухминутная дрёма не в счёт. У-ух… как гудят ноги. Чем теплее становится – тем больше чувствую, насколько измотан. Выходит, холод по-своему помогает, гонит вперед, не давая остановиться. Но надолго ли меня хватит, если не найду чего-нибудь съестного? Того и гляди рухну, похрапывая и тараща грустные глазища, как околевшая кобыла.

Эйден специально нагнетал, жалуясь на жизнь самому себе. Знал, что если постараться достаточно – станет просто смешно от несоразмерного обстоятельствам нытья. Вот только сравнив себя с умирающей клячей – невольно вспомнил о отвратительно-сладкой конине, что приходилось есть, удерживая валы на Колючих холмах. То были даже не их кони. Элитные боевые жеребцы небесных, застрявшие в частоколе или переломавшие ноги в сухих рвах. Спешенных рыцарей резали, как и раненых животных. Первых после обирали, раздевая до исподнего, вторых – рубили на мясо, ночами выбираясь за линию укреплений. Кто-то сказал тогда, что хоть враг и отрезал их от Данаса – помереть с голоду всё одно не даст. И верно… С каждой яростной атакой запасы конины росли, а количество голодных ртов уменьшалось. Эйден хмурился, вспоминая раскалённый августовский зной, наполненный вездесущей вонью разложения. Раздувшиеся тела людей и коней, беспорядочными кучами разбросанные по холмам. Гудение жирных мух. Огромные стаи крикливых ворон, объевшихся так, что передвигались короткими прыжками, не имея возможности взлететь.

Где-то в стороне раздалось сердитое карканье. Эйден вздрогнул, будто снова увидев жадных птиц, дерущихся за мягкую падаль. Потом сплюнул, криво ухмыльнулся, бросив странный взгляд в сторону беспокойной птицы, и бодрее зашагал дальше. Всё складывалось не так уж плохо.

Пышный куст калины, словно живой, шевелился и вздрагивал. Компания шустрых воробьёв, оккупировавших её ветки, тяжёлые от ярко красных ягод, находилась в постоянном движении. Маленькие наглые крикуны практически не обращали внимания на Эйдена, объедающего куст с другой стороны. Отправляя в рот очередную горсть горьковатых ягод, он вспомнил, что где-то слышал о пользе калиновых косточек для пищеварения.

– Ну, уж в моем случае это наверняка полезно. Не будь ягод – не было бы и пищеварения… – довольно протянул он с набитым ртом.

Наевшись вдоволь, Эйден устроился между обгоревших корней старого дуба. Следы давнего низового пожара виднелись почти на всех ближайших деревьях. Лениво закидывая в рот по одной ягодке из наполненного калиной шлема, он размышлял о прошлом. Чтобы не портить пресловутого пищеварения лишними нервами – не о своём. Когда и как начался тот пожар? Была ли тому причиной сухая гроза? Кто и почему ту грозу послал? Хорошенько набив живот – парень случайно позабыл, что давно не верит в богов. Не успев подумать, что обычно такое забывается только в беде – провалился в глубокий, крепкий сон по-настоящему уставшего человека.

Мелкие, до боли знакомые детали внутренней обстановки трактира будто чуть подсвечивались в уютном полумраке. Затёртые деревянные столы, массивные скамьи из толстых досок, отполированные за годы использования. Потрескивающий очаг в северной стене, сложенный из грубого нетёсаного камня. И огромная лосиная голова прямо над ним, упирающаяся ветвистыми рогами в низкий, прокопченный потолок. Перед ним на стол ставят тяжёлую глиняную кружку и миску печеной репы. Между жёлтыми, румяными ломтями виднеются хорошие куски жирного мяса, хотя его Эйден не заказывал. Высокая женщина кивает и улыбается, поглаживая расплетающуюся чёрную косу. Уже пожелтевший, едва заметный синяк на её лице невольно притягивает взгляд. Такая глубокая, сильная красота… Влекущее, непристойное очарование полураспущенных волос… И мерзкий, противный его натуре след недавнего святотатства. Смотреть не хочется, но всё окружающее вдруг расплывается, оставляя узкое пятно чёткого видения. Эйден смотрит, будто из глубокого капюшона, старательно напоминая себе, что одно – лишь предсказуемое следствие другого. С непокрытой головой ходят только шлюхи, продажные девки, заслуживающие презрения или грубого отношения. Он убеждает себя чужими, неуклюжими словами. Снова и снова пытается распробовать ту веру в незыблемую, бескомпромиссную простоту, что царит в его родных краях. Тем временем, женщину подзывают к другому столу. Двое доходяг уже изрядно пьяны. Громко ругаются, хохочут и гремят посудой.

Скрипучие половицы рассказывают о происходящем наверху ярче, чем Эйден может вынести. Словно низкий потолок вдруг стал прозрачным. Она уже там. С ними. Остается только дождаться шума, громкой возни или звука удара. Ждать плохого – плохо. Грешно надеяться на подобное. Но он продолжает ловить неясные шорохи, брезгливо уставившись на остывшее мясо. Треск в камине бьёт по ушам сухим хрустом голодного пламени. Огонь перемолет всё, до чего сможет дотянуться. Его жар перестаёт уютно согревать, украдкой охватывая со всех сторон, медленно окружая. Мысль о том, что этот страх не отсюда, что для него ещё не время – вытесняет новое видение.

Деревянные ступени медленно ползут назад. Старые ботинки знают истертую лестницу, помнят куда ступить. Мягко, бесшумно, невыносимо медленно несут туда, куда стоит торопиться. А может не стоит соваться вовсе. Дверь распахивается сильным пинком. Протяжный крик, как сигнал к атаке. Многоголосый трубный рёв. Ещё один страх из будущего… Время бешеным псом срывается с цепи, сжимая три жизни в одно мгновение.

Закатившийся, чуть приоткрытый глаз перестал подергиваться, сфокусировался на увиденном. Черный зрачок плавно расширился, занимая большую часть тёмно-коричневой радужки. Правая рука метнулась вперёд. Белка, сидевшая в наполненном ягодами шлеме, забилась в кулаке как сильная рыба, успев глубоко погрузить желтоватые резцы в схватившую ее ладонь. Через секунду послышался тихий хруст, зверёк обмяк в грязном кулаке.

В этот раз развести костер оказалось заметно проще. Несмотря на то, что Эйден проспал большую часть дня – он искренне радовался потеплению. Исправно светившее много часов подряд солнце, подсушило светлый березняк, до которого удалось дохромать к закату. Валявшиеся тут и там сухие ветви было легко собирать и они весело горели. Запрятав на будущее небольшой рулончик тонкой бересты в надорванный шов жилета, удачливый охотник практически голыми руками ошкуривал честно добытую дичь.

– И что же тебя толкнуло, жирненький ты грызун, покуситься на чужое, когда вокруг столько ничейного? – задумчиво приговаривал он, выворачивая рыжую шубку.

Эйден старательно концентрировался на происходящем, на предстоящей готовке и королевском ужине. Но увиденный сон освежил воспоминания настолько, что отвлечься было практически невозможно. Приятный, наполняющий силой и решимостью дурман крепкого пива, обжигающая нутро ревность и толкающая вперед злоба… Он не просто увидел тот день со стороны, а будто пережил все ещё раз, распробовав неоднородный сгусток страстей яснее, чем тогда. Вспоминая нахлынувшее чувство освобождения, предвкушения долгожданных перемен и лёгкой, бодрящей тревоги – Эйден сухо ухмыльнулся. Точь в точь как лейтенант, вербовавший новобранцев для отражения агрессии Хертсема. Тогда не замолкавший, прямой как жердь офицер со строгой армейской выправкой, обронил пару слов об амнистии для добровольцев, а также о стоящем, достойном мужчины деле. Хотя остальным куда больше рассказывал о щедром жаловании и шикарном пайке. Рассказывал именно то, что хотели слушать.

Разобрав обжаренную на прутике тушку, Эйден скинул почти всё мясо в стоящий на углях шлем, где уже пузырилась брусника и несколько корешков стрелолиста. Посасывая маленькие, хрупкие косточки он перемешивал содержимое импровизированного котелка широкой березовой щепкой. Поднимающийся над костром запах кружил голову. На тускло синем безоблачном небе уже показались первые звёзды. Ночь обещала быть ясной, а значит – можно было продолжить путь. Выбрав последние остатки тушёного с ягодами мяса, Эйден облизал пальцы. Как бы ни была жирна белка, белкой она и оставалась. Голод не терзал привычной резью в животе, но притаившись где-то поблизости – будто намекал, что скоро вернётся. С закатом заметно посвежело, но просохшая за день одежда согревала достаточно. Достаточно для того, чтобы идти дальше. Спать на голой земле сейчас всё равно было бы сложно, даже поддерживая хороший огонь. Совсем недавно минуло полнолуние, и теперь медленно убывающая луна напоминала надрезанный неумёхой круг сыра. Её мягкий, рассеянный свет затекал всюду, освещая ложбинки, кочки и поросшие мхом брёвна достаточно ярко. В лесу было тише, чем утром, но куда больше звуков, чем в полдень. С похолоданием почти не осталось насекомых, но ночные птицы и звери, мелкие и не слишком, то и дело вскрикивали, шуршали или били крыльями. Крепко сжимая в руке ореховую палку, Эйден петлял меж тёмных стволов, стараясь сильно не отклоняться от верного направления. Он шёл осторожно, но довольно уверенно. При этом хорошо понимая, что обернуться или тем более остановиться попросту не хватит духу.

На следующий день снова пошел дождь. Сперва разлетаясь мелкой водяной пылью, к вечеру он лил стеной, размывая пестрящие силуэты деревьев в грязную, коричнево-бурую пелену. Наконец удалось напиться, подставляя шлем под струйки воды, крошечными водопадами стекающие с высоких крон. А вот с едой было не так просто. Не получалось распознать ничего съедобного. Да и искать что-то, когда вымок насквозь, промерз и устал как собака… В общем, Эйден просто понуро брёл вперед, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть и расслабить больную ногу. Он кое-как собрал почти все нужные ингредиенты для приготовления того самого средства, что пил накануне, но без огня приготовить его не мог. А мир, казалось, состоял из воды и грязи. О костре нечего было и думать. Проведя бессонную, холодную ночь, скрючившись в позе зародыша и обхватив колени руками, он молча смотрел на бесстрастную тьму цвета остывающей золы. Широкие еловые лапы, хоть немного спасающие от дождя, скрывали от его взгляда большую часть клубящейся, пульсирующей бездны, густой от шорохов падающих капель. И не только.