У меня было представление о том, какой должна стать история, в общих чертах основанное на подоплеке из «Света во тьме», одного из моих любимых романов Айзекс: молодая женщина тоскует не по тому мужчине, пока правильный парень ждет своего часа… и в перерывах между романтическими метаниями она становится героем. Линда Восс у Айзекс, будучи шпионкой в Германии времен Второй мировой войны, спасла мир. Я столь грандиозных амбиций насчет своей Кэнни Шапиро не питала. Если бы я наделила ее счастьем, успехом среди друзей, карьерой и любовной историей – этого уже было бы вполне достаточно. Я сделала бы Кэнни такой же большой девочкой размера икс-икс-эль, получившей свой хеппи-энд, чья потеря веса – трагедия, а не ключ к светлому будущему. В 1998-м, в год скандала Клинтона/Левински, когда больше всего пострадал не президент, а та, с которой он изменял; пострадала не за ложь, измены и злоупотребление властью, а за непростительный грех не быть худышкой, сама мысль, что крупная девочка способна стать главной героиней истории, не подвергаясь волшебному преображению, была (и, к сожалению, продолжает быть) довольно дерзновенной.

О, у меня было еще кое-что: название.

За год или два до этого я встречалась с коллегой-фрилансером, который в итоге получил работу в «Космополитен» и вел там колонку, явно положенную каждому дамскому изданию по закону: где мужчина рассказывает ВСЕ, раскрывает ДЕСЯТЬ ТОЧЕК, где его нужно касаться, или ПЯТЬ ПРИЕМОВ, от который он будет визжать как сучка, или ТРИ УЛОВКИ, которые следует попробовать сегодня в постели (нумерация уловок, приемов и доселе нераскрытых эрогенных зон по какой-то причине стала неотъемлемым компонентом подобных материалов). Помню, как глянула на статью, заметила имя автора и, пожав плечами, подумала, что если этот парень и был гением секса, то в отношениях со мной отлично это скрывал.

Но затем я задалась вопросом: что, если бы ты была девушкой, которая рассталась с кавалером, а он потом опубликовал колонку мужских откровений в журнале а-ля «Космо»? Что, если он бы начал писать о тебе – о том, как ты занимаешься любовью, о твоем теле, твоих бзиках насчет секса и своего тела, – и все ваши общие знакомые об этом догадались? Как бы ты это пережила? Как бы поступила?

Многообещающая, как показалось, основа для книги; книги, которая будет называться в честь колонки мужских откровений в моем вымышленном журнале: «Хороши в постели».

У меня ушло девять месяцев, от начала и до конца, на черновик из пяти сотен страниц с одинарным интервалом; я творила огромными, яростными всплесками в свободной спальне, с главной целью почувствовать себя лучше, выцарапать путь наружу из черной дыры расставания, выбраться обратно на свет.

Я столького еще не знала, – например, какого объема должна быть книга или что никогда нельзя отправлять издателю рукопись с одинарным интервалом. О чем-то я даже не догадывалась, – например, что книги, написанные женщинами и о женщинах, будут расцениваться как серьезная угроза признанной литературе. Господь свидетель, если бы я об этом знала, то, вероятно, вообще бы не написала эту вещь.

Но я ее написала. А потом сложила в обувную коробку и задвинула под кровать. Через шесть недель вытащила и попыталась оценить ее не как автор, а как читатель. «Может, что-то в этом и есть, – подумала я. – Может, другие люди тоже так посчитают».

Следующим шагом стал поиск агента. В те дни, на самой заре Интернета, когда контакты этого самого агента через Гугл было никак не найти, не говоря уже о верстке, заказе обложки, публикации книги самостоятельно, мне пришлось действовать по старинке: просматривать страницы с посвящениями-благодарностями в любимых романах, выписывать оттуда имена агентов, а потом строчить письма, объясняя, кто я такая и где работаю, у каких выдающихся профессоров обучалась, какие рассказы публиковала и о чем, собственно, «Хороши в постели».

Осенью 1999-го я разослала двадцать пять писем с запросом. К декабрю получила двадцать четыре письма с отказом. В некоторых случаях это были скорее открытки, вмещающие максимальное количество унижения в минимальные почтовые расходы.

Не берем новых клиентов. Не берем новую художку. Не берем новую художку от женщин. Не берем новую художку от молодых женщин. Спасибо, но нет.

Единственный агент, который в конце концов согласился прочитать, а затем представлять книгу, так и сыпала, как оказалось, не очень полезными предложениями. «А героиня прямо-таки должна быть толстой?» – спросила она, обозначая трудности, которые возникнут при попытке заключить контракт на съемки фильма, если в главной роли будет женщина с пышными формами. Да, сказала я, героиня должна быть толстой, а если нет – получится по сути Бриджит Джонс с бат-мицвой, а такое не захочется читать даже мне. Ладно, фыркнула агент, но можем ли мы вырезать кое-какие постельные сцены с этой толстушкой? Нет, ответила я, не можем. А затем случилась последняя (жирная) капля. Думаю, заявила агент, что нам лучше назвать книгу не «Хороши в постели», а «Толстушка».

Тогда я мало что смыслила в издательском деле, и в мою дверь не ломились другие агенты, жаждущие меня представлять, но зато я всю жизнь читала, я проводила с книгами и в книжных магазинах достаточно времени и понимала, что творение под названием «Хороши в постели» будет ждать совсем иная судьба, чем «Толстушку». Настоящие толстушки – и я в том числе – ни за что не захотели бы носить с собой томик, озаглавленный «Толстушка», а вот роман «Хороши в постели» явно пролистают даже случайные посетители магазина, пусть и в поисках иллюстраций.

Мы простились с агентом номер раз, и в итоге я нашла агента номер два, восхитительную и миниатюрную Джоанну Пульчини. Мы работали вместе месяцами, редактируя и переписывая, уплотняя и исправляя, прежде чем передать книгу редакторам, многие из которых откликнулись с большим энтузиазмом. Дело закончилось тем, что за права на публикацию книги развели борьбу три разных издательства, и мне пришлось ехать в Нью-Йорк для встречи с ними. Не прошло и недели, как мы вывели ее на рынок, как «Хороши в постели» была продана в мае 2000-го в рамках договора на две книги Грир Хендрикс из тогдашнего «Pocket Books», подразделения «Simon & Schuster»… а я была на седьмом небе от счастья.

В течение года, пока книга медленно продвигалась в сторону публикации, я продолжала работать репортером в «Филадельфия инкуайрер» и встречаться с новым бойфрендом, недавним приятным знакомством. В своих ожиданиях я не завышала планку. Представляла, что выйдет книга, я проведу пару чтений, друзья купят по экземпляру, а моя мать (которая редко раскошеливается на твердый переплет) возьмет оный в библиотеке, ну и на этом, как происходит с большинством книг, и дело с концом. Правда, я и фантазировала, как публикация исправит все неправильное в моей жизни, обеспечит мне вечное счастье, заткнет всех критиков, особенно тех, кто обитает в моей же голове. Рукопись виделась мне своего рода огненным крестом, которым можно размахивать перед лицом вампиров сего мира, волшебной палочкой, стирающей все сомнения и неуверенность.

Роман «Хороши в постели» такого не мог – никакая книга не могла, по правде говоря, – однако были признаки, что он сумеет тронуть сердца читателей, помимо меня, моих друзей и ближайшей семьи, когда увидит свет.

Помню, как мне впервые позвонила агент и с придыханием выдала: «Мне очень понравилась ваша книга! Зацепила!» Помню, как услышала ее тоненький голосок и подумала: «Как так?» Помню, как редактор сказала, что вся настолько погрузилась в рукопись, что даже пропустила свою станцию метро… а затем, уже месяцы спустя, сообщила, что меня отметила Сьюзен Айзекс, назвавшая книгу «историей современной Золушки, рассказанной с умом, острым словцом и стилем».

Затем случилось то, что другие писатели в красках описывают как самый радостный момент в жизни любого романиста – я пришла домой и рассказала маме, что книга, о которой та слышала в течение года и сомневалась, пишу ли я ее на самом деле, таки написана и таки будет издана. Конкретно радость, разумеется, продлилась недолго. Со слезами на глазах мама крепко стиснула меня в объятиях и сказала:

– Я так тобой горжусь!

А потом задала неизбежный вопрос:

– И как же ты ее назвала?

– Хороши в постели, – несвойственным мне тихим голосом ответила я.

Мама свела брови.

– Хороши в деле? – с сомнением переспросила она.

– Хороши в постели.

Она распахнула глаза шире.

– Дженни, – произнесла мама, – это ж сколько ты тему исследовала?!

Больше всего мне запомнился день, когда мне позвонила редактор, и ее голос дрожал от едва сдерживаемого нетерпения.

– У меня есть пара вариантов обложки, они обе мне очень нравятся, но одна прямо в сердце запала.

Помню, как топталась перед факсом на работе, ожидая появления снимков. На первом были изображены женские ножки в ванне: ухоженные пальцы покоились на бортике, а остальное тело скрывала пена (если интересно, эта иллюстрация в итоге окажется на книге «Скандальное лето Сисси Леблан»).

А на втором – пара ног, куда более мясистых, чем обычно печатают в журналах или на обложках книг. На первом плане красовались скрещенные голени, позади них виднелись бедра невидимого тела, лежащего на постели. Загорелые, аппетитные, с дерзко-сексуальным красным лаком на ногтях. Фон был приятного голубого цвета с отливом, а для заголовка использовали округлый, максимально женственный шрифт: «Хороши в постели». Скандальные, воинственные слова, изображенные поверх ног, которые вы скорее встретите (если вообще обратите на них внимание) на иллюстрации «до» в инструкции по похудению. И кусочек увенчанного клубничкой чизкейка на краю постели, как последний прекрасный штрих, намекающий, что книга у вас в руках сродни восхитительному лакомству.

Дело обстояло в 2000 году, когда в мире книг бестелесные ноги еще не стали клише, от которого все нынче закатывают глаза. Обложка была потрясающей. Свежей, необычной, яркой, она бросалась в глаза и приковывала к себе. Думаю, именно в тот миг, когда я ее увидела, все стало реальностью: я и правда писатель. Эта книга и правда появится в магазинах. У меня и правда получилось.

Книга «Хороши в постели» увидела свет – с достаточной помпой для первого романа никому не известного автора – в мае 2001-го. Реклама книги появилась в «Нью-Йорк таймс бук ревью», издании, которое откажется рецензировать «Хороши в постели» вне общего летнего обзора на женские книги, где Джанет Маслин наречет Кэнни «королевой пляжного чтива на один день в этом сезоне».

Я взяла отпуск за свой счет и отправилась в тур-марафон по стране в поддержку книги. Тогда подобные мероприятия случались гораздо чаще, чем сейчас, и во многих городах я сидела в книжном магазине одна и болтала с продавцами и менеджером, подписывая для них восемь экземпляров или около того, а потом все так же одна возвращалась в гостиничный номер.

Ближе к завершению тура, в Симсбери, штат Коннектикут, когда я обедала с книжным клубом матери, который ранее всем составом пришел послушать, как я читаю, в ресторан проскользнул мой брат Джо и вручил мне записку, где значилось следующее: «Звонил редактор. 33-е место в списке “Нью-Йорк таймс”».

Помню, как ощутила полный восторг, всеобъемлющее, пусть и недолгое признание, а еще осознание, что какой бы ни оказалась дальнейшая судьба книги или моей карьеры, отныне я всегда могу сказать, что я – автор бестселлера по версии «Нью-Йорк таймс».

Книга хорошо продавалась в твердом переплете, но по-настоящему взлетела, когда вышла весной 2002-го в мягкой обложке и рассказы о ней начали передаваться из уст в уста от матери к дочери, от подруги к подруге, от старшеклассницы к сестре в колледже, которая затем советовала чтиво соседкам по комнате. Роман провисел в списках бестселлеров почти год. Для издания без фильма, без одобрения Опры, без шумихи от критиков, обычно окружающей более громкие литературные проекты, это было потрясающе. Я до сих пор изумляюсь. Все мечтают об успехе, и я, конечно же, не раз предавалась грезам о диванчике у Опры, о вопросах от Барбары Уолтерс или о репортере, которого «Нью-Йорк таймс» отправит написать обо мне такой восторженный очерк, какой предназначался (и по-прежнему предназначается) для молодых авторов мужского пола, которых газета считает достойными своего внимания.

Но в целом я смотрела на мир трезво и оставалась более чем готова продолжать карьеру репортера и просто наслаждаться тем, что моя книга таки увидела свет, что я могу зайти в магазин, подойти к полке с авторами на «В» и сказать: «А вот это написала я». Мысль о том, что когда-нибудь напечатают более миллиона копий этого романа, что женщины, которые, когда я писала, еще были детьми, будут слать мне электронные письма или найдут меня в «Твиттере» и «Фейсбуке»^[1], чтобы сказать, как книга помогла им пережить собственные разрывы или проблемные отношения с родственниками, как она показала им, что жизнь даже в паршивой семейке и с неприемлемым по габаритам телом все равно может быть счастливой, как она позволила им почувствовать себя не так одиноко… это куда больше, чем я надеялась. До сих пор иногда не верится.

Успех книги позволил мне бросить повседневную работу и полностью посвятить себя написанию художественной литературы, а значит, в сорок лет я стала тем, кем мечтала в детстве.

Итак, что изменилось за десять лет… а что нет?

При перечитывании романа меня больше всего поразило то, насколько улучшились технологии. Когда Саманте нужно предупредить Кэнни, что ее бывший пишет об их сексуальной жизни, ей приходится взять телефон и позвонить, а не отправить быстрое сообщение. Когда Кэнни хочет увидеть статью, она встает из-за стола, идет к газетному киоску и покупает бумажный журнал, а не гуглит. Какой олдскул! Как старомодно! Прямо ждешь, что после работы они наденут чепцы и пойдут возводить амбар с другими фермерами!

В мире, где живут персонажи, нет «Фейсбука», где Кэнни тряслась бы над графой «семейное положение» на страничке Брюса, нет ленты в «Твиттере», за которой можно шпионить, нельзя чекиниться, а потому Кэнни не узнает, в каком баре Брюс теперь завсегдатай, а когда он публикует что-то новенькое, Гугл не пришлет ей уведомление. Ни построчить сообщения из дамской комнаты, ни отправить домашним фотки из Лос-Анджелеса. Помогает ли такой прогресс тем, кто изнывает от любви? Делает ли хуже? Облекает ли властью возможность выслеживать каждый шаг, встречу, высказывание возлюбленного, или же было лучше тогда, в дни блаженного неведения конца девяностых и начала двухтысячных? Неясно.

Не считая технического прогресса, мир изменился не так сильно, как некоторые надеялись.

Я пишу эти строки утром 9 марта 2011 года, в Студио-Сити, штат Калифорния, переключаясь между редактированием романа, который увидит свет в этом июле, сценарием ситкома, который выйдет на экраны в июне, и перерывами на почитать новости.

На прошлой неделе известный актер потерял работу: не за годы предполагаемого употребления наркотиков, не за то, что якобы приставил нож к горлу своей тогдашней жены, не за избиение порноактрисы, не за годы возможных угроз и насилия в отношении женщин, а за то, что назвал своего босса (богатого мужчину) клоуном.

Киноактриса, ставшая писателем, а потом артисткой, звезда первой серии эпизодов «Звездных войн», несколько месяцев назад приняла участие в спецвыпуске на канале Эйч-би-оу, в котором закатила глаза в ответ на интернет-критику по поводу увеличения своего веса и сказала, мол, как-то и не осознавала, что обязана всю оставшуюся жизнь возбуждать мальчиков-подростков. Через несколько недель после выхода в эфир этого спецвыпуска она подписала контракт в качестве представительницы коммерческой программы по снижению веса.

На той неделе «Нью-Йорк таймс» опубликовала сюжет о предполагаемом групповом изнасиловании в Техасе: сообщалось, что восемнадцать подростков и молодых людей надругались над одиннадцатилетней девочкой, сняли все на телефоны и распространили видео. Репортер цитировал полных сочувствия соседей, обеспокоенных тем, что «мальчишкам придется с этим жить до конца их дней», добавляя между тем, что девочка одевалась так, будто она куда старше. В газете никто не заявлял открыто, что она «сама напросилась», но эти слова уродливой дымкой витали над каждым предложением.

Не улучшились дела и у обреченной толпы пишущих женщин, о чем свидетельствовало решение «Лос-Анджелес таймс» проиллюстрировать сюжет о Дженнифер Иган, получившей премию Национального круга книжных критиков, фотографией Джонатана Франзена.

В определенных кругах по-прежнему рассматривают чиклит как погибель всея литературы, осуждают за спекуляции опасными фантазиями и распространение лжи.

«Нью-Йорк таймс» продолжает публиковать рецензии на бестселлеры в жанрах детектив и триллер, написанные мужчинами и для мужчин, и закрывать глаза на весь жанр дамского чтива, за исключением случайной фразы в редком сезонном обзоре.

«Таймс» по-прежнему стоит у руля, когда нужно проигнорировать или высмеять книги, написанные женщинами и для женщин, и эту практику переняли многие не принадлежащие к «Таймс» книжные критики, которые обожают давать шороху авторам-женщинам, имеющим наглость жаловаться на недостаточное освещение их книг, мол, они должны довольствоваться популярностью и финансовым успехом, а не смотреть на какого-нибудь Джона Гришэма или Стивена Кинга и задаваться вопросами, почему те получают и верхние строки рейтингов, и рецензии. Временами, в качестве бонуса, подобные нотации читают на непечатном языке.