Цитаты из книги «Вызовите акушерку. Тени Ист-Энда»

Мы смеялись вместе, а ничто не объединяет людей крепче, чем схожее чувство юмора и возможность повеселиться.

Больше всего меня расстраивало презрение окружающих. Я искал честный заработок, а меня называли оборванцем, паразитом, деревенщиной, проходимцем, жуликом. Они видели, что я худой, голодный и дурно одет, и только поэтому считали меня вором!

Да услышал тут, как мои дружки видели то ж самое, как эта старая сорока ходит по рынку, тащит какую-то мелочь и убегает. Ну мы и пошли к укропам, а нас и привели в обсосут-и-завернут. – Я всё понимал, пока не появился укроп, – вмешался судья. – Пристав, будьте добры, поясните смысл последнего предложения. – Укроп, милорд, рифмуется со словом «коп», которым на жаргоне называют полицейских. А «обсосут-и-завернут», милорд, они называют суд, куда в итоге и попали.

В зал вошёл пристав. – Тишина в зале! – громогласно объявил он. – Встать, суд идёт! Все поднялись – за исключением сестры Моники Джоан, которая осталась на своём месте. – Встать, суд идёт! – повторил пристав. Сестра Моника Джоан не пошевелилась. Пристав подошёл к ней, ударил жезлом об пол и провозгласил свой призыв ещё громче. Сестра Моника Джоан изумлённо ахнула: – Молодой человек, вы ко мне обращаетесь? – К вам. – Да будет вам известно, что я никому не позволяю обращаться ко мне в таком тоне. – Встать, суд идёт! – гаркнул пристав. – Ваша матушка что, не научила говорить вас «пожалуйста»? Пристав сглотнул и ещё раз ударил по полу жезлом. Сестра Моника Джоан не отреагировала – она сидела, полуприкрыв глаза и неодобрительно скривив губы. – Пожалуйста, мадам, встаньте, – прошептал пристав. – Так лучше. Так куда лучше. Вежливость – это добродетель, которая ничего не стоит. Уверена, ваша матушка гордилась бы вами. Сестра Моника Джоан одобрительно похлопала его по плечу и встала.

– У женщин не было права голоса. Так продолжалось веками. За это мы и сражались! – Глаза её сверкнули, и она ударила кулаком по столу. – Женская независимость. Свобода от мужской тирании. – Вы были суфражисткой? – спросила я. – Ха! У меня на подобное не было времени. Суфражистки совершили величайшую ошибку в истории. Они стремились к равенству. Им надо было сражаться за власть!

Мне тогда было лет двенадцать, и со мной что-то произошло: я вдруг поняла, что женщины страдают от невежества мужчин. У её постели я превратилась из беззаботной девчонки в думающую женщину. Я поклялась, что не буду такой, как мать, тётки и их подруги. Я не стану женщиной, которой по приказанию мужа вырвут все зубы или которую упрячут под замок, как бедную тётю Анну. Я не стану тратить жизнь на вилки для рыбы. Я не подчинюсь ни одному мужчине.

В каждом углу, в каждой скважине, в каждой трещинке этого дома жила любовь. Мы ощущали её, как только входили, она была настолько осязаема, что её как будто можно было коснуться. Если и есть что-то, что для умирающего важнее облегчения боли, то это любовь.

Мы живем полной, счастливой жизнью в XXI веке и не можем даже вообразить себе, каково приходилось беднякам в работных домах. Мы не в состоянии представить безжалостный холод, отсутствие нормальной одежды или постели, постоянный голод. Сложно даже помыслить, что у нас забирают детей, поскольку мы не способны прокормить их, или ограничивают нашу свободу в наказание за бедность.

Ощущение собственной ненужности, отверженности – самое тяжёлое, и брошенный ребёнок, как правило, так до конца и не восстанавливается. Теперь у Джейн всё время болело где-то в области солнечного сплетения, и она так и не оправилась от этой травмы.

Джейн догадывалась, что дело в том, что её отец пришёл в работный дом и сказал всем, что заберёт её летом. Но почему директор так рассердился? Папа же не сердился – так почему же? Почему он выпорол её и заставил носить мешок? Она пыталась понять, что же сделала не так, но ничего не приходило на ум. И почему директор говорил, что сэр Иан Астон-Смали – немой гордец? Это было совершеннейшей загадкой. Почему немой? У него же великолепный голос, низкий и звучный, как она и предполагала. Директор считал её отца гордецом – и поэтому её выпорол? Эти вопросы бесконечно крутились у неё в голове, словно рой ос, пока она не поняла, что скоро сойдёт с ума от этого шума. Но Джейн ни разу не обвинила ни в чём отца и не усомнилась в своей любви. Её привязанность только окрепла – она увидела его, и обняла, и он погладил её по голове и назвал «дитя моё», и сказал, что заберёт её. Наступила весна, а за ней должно было прийти лето. Уже скоро. Надо было только потерпеть и не нажить новых неприятностей. Папа придёт, как каждый год приходит лето, и вытащит её из работного дома. Она цеплялась за эту призрачную надежду – единственное утешение в её несчастье.