Мне удается ответить на вызывающую улыбку, пускай это и далось мне не очень-то легко.

– Довольно-таки.

– Насколько смелая?

– Я человек, который приехал в этот город с двумя чемоданами и одной коробкой, двадцатью фунтами на счету и шестью в кармане. Еще вопросы по поводу моей смелости?

– Нет, зато вместо них возникла сотня других. Но что касается нашей еды, я узнал достаточно.

Официант уже возвращается с напитками, Седрику он приносит стильную бутылку воды без газа. Его лицо озаряется, когда Седрик просит:

– Принеси нам то, что посчитаешь лучшим, Том.

И он тут же вновь исчезает.

– Итак, – говорит Седрик, наливает себе воды в стакан и поднимает его. – А теперь не позволяй мне больше болтать о черноморских плевробрахиях и веслоногих – или можешь просто сходить на лекцию в университете, и тебе не придется со мной ужинать.

Я почти готова признаться, что пойду на любую лекцию, которую он будет читать, по одной простой причине. У него получается делать то, о чем мечтаю я сама: пробуждать в людях интерес к новым темам, которые в результате захватывают их так, как прежде они и представить себе не могли.

Я слегка чокаюсь с ним своим бокалом:

– С чего бы это вдруг?

– Ты уже получила ответ по результатам собеседования?

– Нет. Если честно, я жду только отказа.

– Значит, целенаправленная пессимистка, – заключает он, и я вопросительно выгибаю брови.

– Ты настраиваешься на самое плохое, чтобы реальность впоследствии оказалась не такой горькой и ты не разочаровалась.

– Какой курс ты бросил? Психологию?

Он смеется:

– Нет. Не его. Так я близок к правде?

Да.

– Нет. – Да. – Может, немного.

– Почему ты хочешь работать именно в музее? – любопытствует он, и мне кажется, что наше не-узнавание-друг-друга-поближе терпит драматический крах. Вот и славно.

– Я просто хотела этого… всегда. В детстве девочки из моего класса мечтали быть наездницами, ветеринарами или принцессами. Ну а я хотела стать гидом в музее. Остальные со временем постепенно понимали, что верховой ездой денег не заработаешь, ветеринару приходится усыплять милых собачек, а принцесс терроризирует пресса. Я тоже все больше узнавала о своей любимой профессии. Но просто-напросто не могла перестать о ней мечтать. Возможно, лишь потому, – замешкавшись, я тем не менее договариваю, – что не могла это осуществить.

Седрик не выглядит нервным. Но как будто с трудом удерживает руки неподвижными.

– Родители тебя не поддерживали?

– Мама поддерживала, но родители расстались вскоре после моего рождения, и бо́льшую часть времени я жила с отцом. Хотя бабушка постоянно присылала мне книги о динозаврах, часто даже по одной в неделю.

Воспоминание отзывается болью, так как по этим книгам я тогда и сообразила, что бабушка больна. Она ни с того ни с сего отправляла их по два и три раза и все отрицала, когда я спрашивала ее об этом по телефону. Чуть позже мама переехала к бабушке в Бразилию, чтобы заботиться о ней. Как ни странно, я помню, что Нанна уговаривала меня тоже приехать. Я спросила разрешения у отца, а он отреагировал самым невероятным образом. Он заплакал. Поэтому я осталась, ведь для меня было логично: у мамы сейчас есть Нанна, а у Нанны – мама. У папы не останется никого, если и я уеду.

Официант приносит нам хлеб, тем самым вырывая меня из размышлений. Я сосредоточиваюсь на Седрике, потому что хочу находиться здесь, а не где-то среди старых воспоминаний.

Седрик отрывает кусок хлеба.

– Каково было перебраться сюда с Гомером, двумя чемоданами и двадцатью шестью фунтами? Как ты справилась? – Он осекается. – Или это чересчур личное?

– Да нет, – отвечаю я, – иначе я бы не рассказывала. Я тогда искала работу и поняла, что Ирландия и Шотландия слишком дорогие для моих нужд. Сбережения – звучит так, словно раньше у меня водились деньги, но их было всего на пару фунтов больше – закончились, и на тот момент я уже дня два спала в машине.

– Вау. Извини, но… внешне ты не отличаешься от женщин, у которых случается трагедия, если отель не кладет в кровать минимум пять подушек и от банного халата не пахнет духами. А ты спала в этом коры… в этой машине? И ты не боялась?

Постоянно. Но не одиночества или ноющей от напряжения шеи.

– Я всегда парковалась в местах, где никого не было. Чего мне бояться?

Он не отвечает.

– Итак, я искала работу, но подобрать что-нибудь оказалось довольно проблематично. Тогда в одном секонд-хенде после девяти отказов за день я совсем расклеилась и, – у меня вырывается немного стыдливый смешок, – просто разревелась. Продавщица сочла это настолько неуместным, что выгнала меня из магазина. Одна из клиенток наблюдала за этой сценой и побежала за мной, чтобы спросить, все ли в порядке.

– Приличные люди в Ливерпуле… их надо поискать, но они есть. Значит, у этой покупательницы нашлась для тебя работа?

– Нет, этой покупательницей была Оливия. Работы у нее не нашлось. Зато, как выяснилось, были вино, шоколад и совершенно случайно комната в съемной квартире. А после того как я обзавелась комнатой, вином, шоколадом и подругой, с работой вдруг все получилось само собой.

Облокотившись на стол, Седрик подается в мою сторону:

– То есть никто, кроме Оливии, не захотел тебя поддержать? Твоя семья, друзья?

– Я все оставила в прошлом. По определенным причинам.

– О’кей. – Он кивает, сглатывает и продолжает смотреть на меня.

Я не совсем уверена, что он затрагивает внутри меня, но это вызывает очень сильные эмоции. Кажется, ему близко то, о чем я рассказываю, и неважно, какие у него были намерения.

– Звучит жестко.

– Мне бы помогли, – поспешно добавляю я. – Но я не хотела просить об этом отца. Хотела доказать ему, что справлюсь сама. – А главное, не давать ему подсказок, где меня искать. – А мама не должна была ни о чем узнать, чтобы не передать Нанне. Она старенькая и болеет. Ей недолго осталось. Поэтому мне не хочется ее расстраивать. – К глазам подступают слезы, и мой первый порыв – рассмеяться, чтобы их прогнать. Но я оставляю все как есть. Ну и пусть он увидит, что мне не хватает бабушки.

– Вы постоянно поддерживаете связь? – мягко и осторожно спрашивает Седрик.

Я могу лишь пожать плечами:

– К сожалению, нет. Мы часто разговариваем по телефону, каждые пару дней я пишу ей письма и даже время от времени получаю ответные. Но не навещала я ее уже давно. Как только найду настоящую работу и начну чуть больше зарабатывать… – Я больно прикусываю язык. Не хотела, чтобы до этого дошло! Он не должен считать меня бедной ноющей девочкой. Разве не из-за того же пострадали наши отношения с Тристаном? От жалости и его потребности все устраивать за меня, вечно ото всего меня спасать – в первую очередь от меня самой?

Я прочищаю горло.

– Нанна сильная. Она продержится до тех пор.

Смена темы – немедленно! Плакать на первом свидании не вариант.

– Как ты поступаешь со своей кошкой, когда уезжаешь в экспедиции? – Он ведь не может упрекать меня в том, что я проверила его профиль? В этом нет ничего плохого. Любая бы так сделала. Или нет? – Не подумай, что я выслеживала тебя в Instagram. Это все Оливия.

– Я бы и сам так сделал, – успокаивает меня он. – Но у тебя его нет.

– Нет. – То есть он как минимум попробовал. Интересно.

– Мистер Вейн – так его зовут – стал бы превосходным корабельным котом, но так как мы вылавливаем рыбу из моря ради науки и выпускаем обратно живой столько, сколько можем, он останется дома охранять квартиру. Мой однокурсник будет о нем заботиться.

Значит, ты живешь один с котом, Седрик Бенедикт. И однокурсник приходит нянчить кота. Не друг.

В нерешительности из-за того, о чем спрашивать дальше – комментарии Лизы про «нет друзей, одиночка!» не идут у меня из головы и совершенно не согласуются с этим внимательным парнем напротив, – я тянусь к корзине с хлебом. Та же идея, очевидно, пришла на ум и ему. Мы оба на мгновение замираем и, держа руки в воздухе, смотрим друг другу в глаза. У Седрика подрагивает уголок рта. Я опускаю ладонь в корзину, он делает то же самое, и тыльные стороны наших пальцев соприкасаются ничуть не случайно, а абсолютно осознанно, и у меня внезапно начинает покалывать в животе. Я провожу языком по нижней губе, как рефлекс, который не удается сдержать, и чувствую его взгляд на моих губах.

– Кстати, эта фишка с не-узнаванием-друг-друга отлично работает, – весело замечаю я. – Теперь буду знакомиться только с теми, кто для этого не подходит. Так можно пропустить всю ненужную ерунду про любимые сериалы, любимую музыку, любимую погоду и сразу перейти к важным вещам.

– Да, – тянет он. – Но давай обсудим то, что тяжело переварить, после еды, чтобы не испортить себе аппетит. Тогда я с удовольствием расскажу тебе, что у меня нет любимого сериала – их надо делить по жанрам. Любимый научно-фантастический сериал, любимый документальный, фэнтези, приключенческий про гангстеров…

Так вот чем он занимается, когда прогуливает лекции? Запоем смотрит сериалы?

– Про пиратов…

– «Черные паруса», – вырывается у меня. – Забудь все остальное! Мало кто знает этот сериал. Но если тебе нравится, как играют с симпатиями зрителей в «Игре престолов», то посмотри «Черные паруса» и удивишься, как далеко в этом можно зайти.

Улыбка Седрика меняется, и теперь кажется, что он обнаружил тайную сообщницу в моем лице.

– Мы поладим, Билли. Или, как по-твоему, почему моего кота зовут Чарльз Вейн?^[28]

БИЛЛИ

Нам подали тапас, много ароматных мисочек, из которых мы едим вместе, и к каждому из них наш официант Том рассказывает коротенькую историю. В каком регионе готовят теплый салат из редиски и свеклы, что вдохновило шеф-повара на блюдо из сыра с голубой плесенью и листовой свеклы, о том, что он регулярно проводит отпуск на андалузской ферме, где покупает мясо, и что кормит там каштанами свободно гуляющих свиней.

– Я думала, что я хорошая официантка, – негромко говорю я Седрику, когда мы вновь остаемся одни. – Но Том просто мастер. Я готова заказать что-нибудь еще, чтобы он мне об этом рассказал. Мне моментально захотелось в Испанию.

– Ты же еще даже ничего не попробовала.

– Я же говорю о Томе! Будь я настолько хороша, не мечтала бы заниматься ничем другим всю свою жизнь. Если сейчас и еда окажется вкусной…

Седрик беззвучно смеется про себя, и я интересуюсь у него, что его так развеселило.

– Ничего, – произносит он. – Совсем ничего. Мне просто нравится твое восприятие. Оно почему-то поднимает мне настроение.

Не знаю, что на это ответить, однако на секунду я забываю об официанте Томе и даже о еде, как бы она ни боролась за мое внимание, привлекая пряным запахом. Как мне теперь есть, пока Седрик смотрит на меня так, будто сумел заглянуть в самую глубину моей души? Как будто при этом наслаждается тем, что в ней видит? В животе порхают бабочки.

– Мне… нравится ресторан, который ты выбрал.

– Тогда давай поедим, – предлагает он. Одновременно в его фразе слышится нечто тяжелое, словно после еды, например, на десерт, подадут нечто, что мне будет сложно переварить.

Я накладываю себе полную тарелку жареного перца с морской солью, теплого салата из корнеплодов и фаршированных сыром грибов, завернутых в яркие листья свеклы. Вкусы будто взрываются оттенками. Смесь овощей, трав и специй просто сногсшибательна, мясо нежное и будто тает на языке, а запеченная и сваренная в сидре колбаса вызывает у меня такой звук, от которого за соседним столиком начинают хихикать. Желание съездить в Испанию улетучивается. Я уже в Испании. В идеальной мечте об Испании без корриды и языковых барьеров.

– Черт, – говорю я наконец, когда при всем желании не могу впихнуть в себя больше ни кусочка. – Никогда больше не пойду ни в какой другой ресторан. Все будет казаться пресным и скучным по сравнению со здешней едой.

– Мне в голову приходит еще несколько, которые могли бы составить ему конкуренцию, – отвечает Седрик, откладывая вилку в сторону. – Буду рад дать тебе парочку советов.

Он улыбается. И тем не менее его слова действуют на меня как ледяной душ, потому что я не хочу советы. Я хочу увидеться с ним снова. Хоть за фиш-н-чипс^[29] в порту, хоть за полуночной тарелкой супа быстрого приготовления, хоть за миской Weetabix у него в квартире.

Подходит Том с новыми напитками, в ответ на мои дифирамбы относительно еды он хочет позвать к нам шеф-повара, однако Седрик качает головой.

– Нам нужна пара минут, – просит он, а Том кивает и оставляет нас одних.

– Мне нравится твое восприятие, Билли, – произносит Седрик. Он уже говорил, но тогда при этом он улыбался. Теперь же фраза, которая кажется позитивной, представляет из себя скорее проблему. – Ты… видишь людей. Восхищаешься ими за то, какие они и что умеют, за вещи, которые другие считают совершенно банальными. Ты видишь, что это не так, что нет ничего банального.

По-моему, я чувствую, как у меня поднимается температура, настолько меня трогают его слова. Не знаю, что сказать, а слова, которые возникают в голове, звучат надменно, хотя и не несут такого смысла.

– Поразительно глубоко для человека, который не подходит для близкого знакомства.

– Да. – Он лишь кивает, после чего запускает руку во внутренний карман своей куртки, висящей за ним на стуле, вытаскивает оттуда коробочку и кладет ее на стол передо мной. – Вот причина.

Я смотрю на сине-белую пачку из тонкого картона. Она размером со спичечный коробок и продавлена, как будто он часто носит ее в кармане. Края намокли от дождя. Пачка таблеток. Таблетки, покрытые пленочной оболочкой, 50 мг, действующее вещество – сертралин. Ни название этого вещества, ни название препарата ни о чем мне не говорят.

– Что это такое? – Я шепчу и, только задумавшись, понимаю почему. Что, если сейчас он скажет, что неизлечимо болен? Возможно, смертельно? Это бы объясняло, почему ему ни от кого не нужно больше, чем кратковременное удовольствие. Сердце колотится как сумасшедшее.

Все это не по-настоящему, правда?

– Антидепрессант, – поясняет Седрик, и я с облегчением выдыхаю.

– Господи, как ты меня напугал. Я решила, что ты тяжело болен.

– Ну, – отвечает он, склонив голову набок. – Не хотелось бы говорить, что это так. Но это так.

– Я имею в виду действительно болен. – Минуточку, Билли, мысленно одергиваю себя я. Вот теперь становится странно. Вероятно, стоит сначала думать, а потом говорить. – В смысле, смертельно болен. – Лучше не стало. – Наверно, мне надо сперва это обдумать.