4

Предполагается, что пишущий должен быть объективен, верно? Именно так. Это пытаются внушить студентам во всех школах журналистики. Но, признаюсь честно, мне всегда представлялась абсурдной мысль о том, что, работая над статьей, я должна избегать любого намека на личное восприятие, придерживаясь лишь фактов, исключительно фактов. Наверное, именно по этой причине я избрала стезю кинокритики. Зачем ограничивать себя проверкой фактов, решая, насколько близки к истине ваши представления о происходящем, когда можно просто получать деньги, высказывая собственное мнение?

Так или иначе, я не сомневалась, что прежде читала «Госпожу Полудня». Несомненно, читала. Иначе по какой причине я хранила эту книгу? Другого ответа не было. Но…

Когда я думала обо всех историях, с которым сталкивалась на протяжении своей пронизанной мифами жизни, историях, которые сформировали меня как творца и потребителя, эта не всплывала сразу на поверхность моей памяти. Она казалась мне знакомой, верно, но лишь фрагментарно. Я различала в ней отзвуки других народных сказок и легенд, узнавала в ее героине других сверхъестественных наставников, суровых и неумолимых: матушку Холле и госпожу Гертруду из Германии, Бабу-ягу и Деда Мороза из России. С последним персонажем у Госпожи Полудня было особенно много общего.

Тепло ли тебе, девица? Тепло или холодно?

Тепло. Спасибо, дедушка Мороз, за твою доброту. Спасибо, что ты меня согрел.

– Но почему тогда ты дрожишь? Почему посинели твои губы и руки? Скажи мне правду, красавица, ты не замерзла?

Нет, дедушка Мороз, мне тепло. Благодарю тебя за твою заботу.

Бедная девушка переносит страдания вежливо, красиво и почтительно и в результате получает щедрую награду от Деда Мороза, на которого ее уважительная ложь производит впечатление. Ее сварливая сводная сестра ворчит и жалуется, как любой нормальный человек, и в результате замерзает насмерть. Молодой парень, который относится к Госпоже Полудня с должным благоговением, выживает и достигает процветания. Старый крестьянин грубит и получает по заслугам.

Мысль одна и та же, изменяются лишь детали. Идея возмездия и воздаяния, звучащая в этой легенде, напомнила мне «Золотую ветвь» Джеймса Джорджа Фрейзера, сборник, посвященный языческим обычаям и традициям. Фрейзер высказывает гипотезу, согласно которой большинство так называемых «волшебных крестных» были прежде мелкими языческими богами. Как правило, эти боги были связаны с различными природными стихиями, явлениями и циклами, определявшими жизнь крестьянской общины – дождем, ветром, землей, урожаем. Пройдя через горнило христианской переплавки, они превратились в злобных, но не слишком опасных существ, чьи происки могут быть сведены на нет элементарной житейской смекалкой, разящим железом и церковной молитвой. «Я поспешно произнес молитвы и оказался в безопасности, на землях своего отца», – завершает Генри Трис свое стихотворение «Волшебный лес».

Вот что я могу сказать вам в итоге: по мере того как я вчитывалась в «Госпожу Полудня», все отчетливее сознавая, что каждая строчка древней легенды нашла отражение в «Безымянных 13» Вроба Барни, неясное беспокойство, охватившее меня на просмотре, росло и росло.

Это беспокойство не улеглось по сей день.

Итак, загадка разгадана, хотя бы отчасти. Но что делать с информацией, оказавшейся в моем распоряжении?

Я почистила зубы, улеглась в постель и проспала до одиннадцати. Утром меня немного потревожил Саймон, одевавший Кларка, чтобы отвести его в институт Требаса, на субботний тур социальной адаптации. Кларк, разумеется, был в своем репертуаре и вопил, подражая Жану-Люку Пикару из «Звездного пути: Следующее поколение»: «Космическая дата 24608.5. Посылаю новый экипаж на планету Ригель 4». Наконец они ушли, и я снова уснула. В одиннадцать меня разбудила мама – как всегда, идеально вовремя, – чтобы узнать, записан ли Кларк в летнюю школу (разумеется, нет, скорее всего, школьный совет пришлет подтверждение за неделю до начала занятий – именно так было в прошлом году и позапрошлом тоже). Выслушав мои объяснения, мама спросила, не завезу ли я Кларка к ней сегодня во второй половине дня, когда занятия по социальной адаптации закончатся.

– Да, конечно, – ответила я, все еще не до конца проснувшаяся. – Нет проблем. Я его завезу.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Луиз?

– Я в порядке, мам.

– По твоему голосу этого никак не скажешь.

– Вчера вечером у меня опять разыгралась мигрень, только и всего. Долго не могла уснуть.

– Хмм. – Повисла пауза. Я буквально прикусила язык, предоставляя маме право заговорить первой. – Это случается все чаще, да, Луиз?

– Что именно, мама?

– Луиз, не надо притворяться. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Твои мигрени. Они становятся все более частыми.

– Не буду спорить.

– Меня это очень тревожит. Может, тебе стоит наконец обратиться к врачу.

– Может быть, – согласилась я и повесила трубку.

Приняла душ, выпила кофе, уселась перед включенным компьютером и, постукивая ручкой, принялась обдумывать план действий. Если между легендой, некогда переведенной миссис Уиткомб, и кадрами, которые Вроб вставил в свой фильм, действительно существует связь, самый простой способ узнать, каким образом эта связь возникла, – обратиться к первоисточнику. То есть к самому Вробу. Встретиться с ним, завести разговор, позволить себе несколько прозрачных намеков, рассчитывая, что в ответ он без обиняков расскажет обо всем. Я зашла на сайт студии Урсулайн, нашла нужный номер и кликнула по нему. Прежде чем включить веб-камеру, успела провести расческой по волосам, радуясь, что заранее успела одеться.

«Пользователь сейчас не в Сети, – сообщил приятный мужской голос. – Вы можете оставить сообщение.

– Угу, – буркнула и переключила на голосовые.

«Вчера вечером посмотрела «Безымянные 13» запятая сегодня должен выйти мой обзор точка. Хотела бы взять у вас интервью точка. Если вас заинтересовало это предложение запятая позвоните мне или отправьте сообщение точка Луиз Кернс».

Я нажала «отправить», на всякий случай подождала пару минут, налила себе чашку кофе и начала искать в Гугле: «Миссис Уиткомб (жена Артура Макалла Уиткомба, артистическая карьера, спиритуализм, исчезновение, «Странные истории» Балкарраса, «Дочь Королевы змей» (издано в частной типографии, один экземпляр находится в Публичной библиотеке Торонто, в хранилище с ограниченным доступом), Венды (обитатели нынешней Восточной Германии, где в прежние времена находился регион под названием Старая Лузатия), Госпожа Полудня…

«Также известная как Псиполница, Полудница, Поледница, славянский дух полудня, предупреждает крестьян, что они должны усердно трудиться, иначе придется принять последствия. Обычно изображается в виде прекрасной женщины в белых одеждах, с ножницами в руках. Как правило, появляется на поле в окружении пылевого вихря, в самый жаркий час дня, и затевает с крестьянами разговор. Любой неправильный ответ или своевольная смена темы разговора влечет за собой лишение головы, которое, возможно, символизирует солнечный удар. Госпожа Полудня может также принимать обличье старой карги или же двенадцатилетней девочки. Даже сегодня детей пугают госпожой Полудня, советуя им в жаркие дни держаться подальше от полей.

В вендской мифологии известна как Миттагсфрау, что и переводится как госпожа Полудня; в Бранденбурге подобный дух носит имя Роггенмуме, или госпожа Ржи. В жаркие летние дни она похищает детей, которые плохо себя вели. Ее ближайшая родственница, Регенмеме из Альмарка, похищает исключительно тех детей, у которых достало глупости мешать родителям работать в поле. В Нижней Саксонии, в районе Луненберга, это пугающее существо называют Корнвайф или Корнвиф, что означает «кукурузная женщина».

Судя про всему, это та самая женщина. Иллюстрации заставили меня вздрогнуть: на них была изображена женщина с блестящими золотистыми волосами, испускавшими лучи, подобные солнечным. На сверкающем лице огромные, выпуклые, как у совы, неподвижные глаза; губы сурово сжаты. За спиной то ли крылья, то ли развевающийся широкий плащ, темнеющий на фоне безоблачного неба. Все изображения подернуты импрессионистской дымкой, подобной мареву. Я смотрела на картинки, и мне казалось, что я слышу стрекот цикад, ощущаю запах пота и раскаленного металла, исходящие от пахаря и плуга. Остатки вчерашней мигрени острыми иглами впились мне в виски, и я затрясла головой, отгоняя их. Негромкое звяканье сообщило, что на мое сообщение пришел ответ, и мгновение спустя в левом углу высветилось сообщение:

«хорошо звучит отлично можно сегодня в шесть в сники ди»

«Можно в семь?».

«согл напиши как там будешь пока»

– Пока-пока, точка, – пробормотала я, отключая голосовой режим, добавила: – Козел.

– Все это… действительно похоже, – заметил Саймон, посмотрев четыре фрагмента из «Безымянных 13», которые Вроб выложил на своем сайте, и сравнив их с моим пересказом «Госпожи Полудня». Мы договорились встретиться в городе, выпить по чашке кофе, после чего он должен был забрать Кларка у моей мамы и отвезти домой, а я – отправиться в Sneaky Dee’s на встречу с Вробом, и у меня еще оставалось минут пятнадцать; я в любом случае решила взять такси, решив, что двадцать долларов – неплохая инвестиция, когда речь идет о событии, способном изменить всю мою жизнь.

– Скажи, да? – Я отхлебнула кофе. – Жутковато.

– Согласен. Но ты не знаешь, он это действительно читал или нет?

– Понятия не имею. И нет никаких доказательств того, что кадры, которые я видела, снял не он, а кто-то другой… Но я знаю, что Вроб Барни постоянно так делает – стрижет куски самых разных фильмов и втискивает в свои собственные дерьмовые поделки, как приправу: «Безмянные 5», «Безымянные 6», «Безымянные 7». Как правило, для своих опусов он выбирает фильмы, не защищенные авторскими правами, или порно и потому уверен, что это сойдет ему с рук.

– Серьезно?

– А что тебя удивляет? – пожала плечами я. – Прежде он работал в Национальном киноархиве, но его оттуда выгнали. Кто-то заметил, что он отбирает старые фильмы и записывает их на видео с монитора, чтобы получить искаженное изображение. Мне об этом Крис Колби рассказал.

Давным-давно мы с Крисом вместе учились в Альтернативной школе Фигтри; после этого он закончил Йоркский университет по специальности «киноведение и кинопроизводство»; я сама намеревалась идти именно этим путем, но взвесила свои ставки и пошла в Райерсон учиться писать статьи для журналов. Крис и его однокашники пытались покорить этот мир во время экономического спада, и судьбы их сложились совершенно по-разному – один, например, создал музыкальную группу, в которой Крис какое-то время был бэк-вокалистом, прежде чем устроиться продавцом билетов в Национальный киноархив. С тех пор он стал там моим тайным осведомителем, неиссякаемым источником ценной информации.

– Хорошо, звучит правдоподобно, – откинулся на спинку стула Саймон. – Что дальше?

Я задумалась на несколько мгновений.

– Ну, судя по всему, – заговорила я наконец, впервые высказывая вслух все свои соображения, – кто-то снял фильм по мотивам легенды о Госпоже Полудня, возможно, вскоре после того, как эта история была опубликована. Учитывая, что она была издана частным образом, раз не получила широкой известности, похоже, фильм сняла сама миссис Уиткомб. А это серьезно.

– Ты собираешься расспросить Барни?

– Я хочу узнать, откуда у него эти кадры. Может, напрямую спрашивать не буду, а выведаю как-то иначе. Не хочу пока заводить разговор о миссис Уиткомб.

– Подождешь, не скажет ли сам? – уточнил Саймон. Я молча кивнула. – Хорошо, но если он этого не сделает? Надо же доказать связь, чтобы привлечь внимание…

– Конечно.

– Так как?

– Ни одной сраной идеи.

Саймон кивнул; на несколько минут мы погрузились в исполненное взаимного понимания молчание. Прежде чем отправиться на первое свидание, мы с Саймоном были знакомы добрых семь лет. Дружба была важной частью нашего взаимодействия; хотя принято считать, что быть с партнером «лучшими друзьями» – это отлично, в действительности это обстоятельство, как правило, существенно сужает круг ваших знакомств, особенно когда у вас появляются дети. Особенно если эти дети – такие, как Кларк. И, оглядываясь назад, я понимаю – никаких других, обычных детей у нас и быть не могло.

Люди иногда спрашивают меня, что, я думаю, «произошло», как будто хотят знать, кто виноват, или что-то сделала я, или что-то сделали со мной. В результате произошел сбой, и Кларк стал тем, кем (чем?) он стал. Естественно, люди хотят избежать подобных сбоев. В чем причина, в вакцинации, в загрязненном воздухе, в слишком сильных электрических полях? Единственное предположение, которое представляется мне не лишенным смысла, было выдвинуто братом Саши Барона Коэна (забавно, но его тоже зовут Саймон), который считает, что подобные заболевания являются следствием генетической предрасположенности: то обстоятельство, что в течение пятидесяти с лишним лет супружеские пары создаются по принципу взаимной симпатии, а не экономическим соображениям, позволяет сойтись гикам вроде меня и Саймона, находящимся на краю спектра. Двойной груз гиканутости, и вот пожалуйста – на свет появляется Кларк, сверхчокнутый, настолько погруженный в собственные видения, что в плохие дни он отказывается замечать окружающий мир – впрочем, даже в хорошие дни все, что находится за пределами его черепной коробки, не кажется ему особенно привлекательным и не способно завладеть его вниманием на долгое время.

Саймон силен в математике, любит ролевые игры и головоломки. Отец по сей день служит дьяконом, а дядя священником – тем самым священником, который нас обвенчал. Нет ничего удивительного в том, что ему присущ иезуитский или, возможно, томистский образ мыслей; прежде любимым его развлечением были споры и дискуссии, но сейчас он находит все это утомительным. В обществе он держится более легко и непринужденно, чем я, но нередко раздражается по пустякам; в отличие от меня, он не прячет своих эмоций в глубоком подполье души и склонен открыто проявлять их. С другой стороны, он мастер отбрасывать все ненужное, так как рассуждает логически, а не метафорически. Мы оба имеем привычку к алгоритмам, хотя совершенно разного типа.

– Тебе пора идти, – прервал молчание Саймон. – На досуге подумаю над всем этим. Вдруг что-нибудь придет в голову.

– Подумай, может, что и придумаешь. Буду рада любой помощи.

– Договорились, – улыбнулся Саймон. – Пока. Люблю тебя.

– Я тоже, – ответила я, целуя его на прощание.

Вот уже десять лет, как в барах, кафе и ресторанах Торонто запрещено курить, тем не менее, когда входишь в Sneaky Dee’s, кажется, что оказался внутри пепельницы. Стены, обитые темными панелями, украшенные картонными коровьими черепами и ковбойскими шляпами, кажется, пропитались дымом до скончания веков. По выходным здесь устраивают вечера музыки восьмидесятых, где можно услышать самую адскую смесь – нью-панк, металл, блюз и рэп, все в исполнении групп из ближайших пригородов. Когда такси остановилось у дверей заведения, я отправила Вробу сообщение. Войдя внутрь, я сразу его увидела – он сидел, забившись в угол, в дальнем конце зала. Лохматая шевелюра давно не мыта, длинные руки и ноги словно не находят себе места, глубоко посаженные глаза беспокойно поблескивают. Он приканчивал вторую кружку пива и рассматривал флаер с программой сегодняшнего вечера.

– Сегодня играет группа Prolapse, – сообщил он, показывая мне флаер. – Слыхала о такой? По-моему, это та, что прежде называлась Prolapsed что-то, или, если да, это полный отстой. Но я не уверен, что это они.

– Все, что я могу сказать, – здесь используется тот же самый шрифт, что использовала группа Fudgetongue, – заметила я, взглянув на афишку.

– Fugetongue? Господи помилуй. По-моему, эти отморозки используют модульный синтезатор, который дудит, как казу.

– А по-моему, это ты о Fudge Tunnel.

– Ну, так или иначе, нам надо закончить наши дела побыстрее, – Вроб поднял руку, подзывая официанта. – Привет, Ллойд! Еще два пива.

– Мне не нужно, спасибо. У меня аллергия на глютены.

– Тогда одно пиво, и то, что у вас считается лучшим напитком для девушек.

Должна заметить, меня чрезвычайно редко называют девушкой, так что слова Вроба я решила счесть комплиментом.

– Не будешь возражать, если я запишу нашу беседу на диктофон? – спросила я, устраиваясь рядом с ним. – Алек Кристиан иногда делает подкасты, но не беспокойтесь, если я не смогу очистить звуковой файл в соответствии со стандартами хостинга, я расшифрую стенограмму. Я всегда делаю заметки во время интервью.

– Нет проблем! – криво усмехнулся он. – Почувствую себя настоящей знаменитостью.

Я решила сделать все, чтобы его разговорить. В том, что это не будет трудно, я не сомневалась. Когда речь заходила о такой животрепещущей теме, как его драгоценная особа, Вроб становился на редкость словоохотлив.

Леонард Уорсейм, коллега Вроба, как-то рассказал мне, что тот во время любого интервью ведет себя одинаково.