И все же, к концу операции все равно все были здорово вымотаны. Но зато лицо штабс-ротмистра было похоже на лицо. Подбородок скроили заново, нос тоже, и Андрей Ионович был страшно доволен.

– Это не хуже, чем у Пирогова вышло, – заявил он, когда все закончилось.

Надо отдать должное Катерине – понимая, что это момент исторический, она попросила еще одну сестру вести запись в ходе операции, чтобы потом либо Андрей Ионович, либо Костя могли записать эту операцию в свой послужной список.

Штабс-ротмистра пока оставили в операционной, чтобы не тревожить, и приставили к нему сиделку, настрого приказав следить за бинтами – чтобы не сильно мокли, и поить не раньше, чем через два часа.

Ева ощущала себя не просто уставшей, а выжатой, как лимон. Василий помог им обоим раздеться и усадил в кабинете, причитая, что уж ночь-полночь на дворе, и ужин совсем простыл.

– Я пойду, проверю пациентов, а вы запишите все, пока Василий накрывает, – предложила Ева, понимая, что Андрей Ионович устал куда сильнее.

– Хорошо, Костя, спасибо, – Михайловский снял пенсне и, положив его на стол, устало потер веки, немного приводя в чувство глаза, в которых словно песка насыпали. Его тело одеревенело, что и не удивительно, в таком-то возрасте, но он был рад проделанной работе.

Ева привела себя немного в порядок и пошла обходить пациентов. С легкими справлялись сестры и фельдшера, она подкорректировала назначения, проведала своих тяжелых. Штабс-ротмистра уже перевели из операционной, но он еще спал, сиделка была при нем.

Удостоверившись, что все в порядке, напоследок она зашла к Этьену.

– Ну, как вы здесь? – спросила у него Ева, улыбнувшись устало.

Этьен дремал – в сущности, ему больше и заняться было нечем, у него даже книжки не было или хоть Библии. Но звук того, как отодвинулся полог, он услышал сразу и открыл глаза.

– Неплохо, – кивнул он, с беспокойством глядя на Константина. – А с вами что? Вы выглядите ужасно утомленным. Разве была атака?

Ева только усмехнулась, пытаясь оценить масштабы своего ужасного вида.

– Нет, атаки не было. Мы оперировали одного офицера, у него сильный ожог лица. Почти собирали заново, но теперь он скорее красавец, чем чудовище, – ответила ему девушка.

– Надо же… такое возможно? – изумленно спросил Этьен, и его уважение к этому человеку стало еще больше. – Что ж, теперь я в любом случае могу быть спокоен за свои ноги, хотя и раньше не сомневался, что все будет в порядке, – признался он.

– Конечно, лицо прежним не будет, возможно, ему придется отпустить бороду и бакенбарды, чтобы скрыть следы, но это не такая уж большая сложность, – пожала плечами Ева. – Довольно тяжелая операция. И сложная.

– Так зачем же вы пришли, идите отдыхать, – конечно, Этьен очень рад был видеть Константина и надеялся, что тот задержится, они поговорят о чем-нибудь, но сразу отказался от этих мыслей, увидев, как врач устал. – Со мной все в порядке! Фельдшер обо мне позаботится. Отдыхайте, Константин.

– Я уже отдыхаю. К тому же скоро пойду ужинать, пока Василий все накрывает. А я обещал вам прийти, пусть и с опозданием, но я пришел, – улыбнулась она. – Как ваши ноги? Сделать вам еще обезболивающее?

– Спасибо, – Этьен все же улыбнулся в ответ, благодарный за такую обязательность. – Нет, сейчас нет необходимости, – ответил он, не ощущая явной боли. – Если понадобится, думаю, сестра сделает мне укол ночью.

– Думаю, через пару дней они вам уже не понадобятся, – улыбнулась ему ободрительно девушка. – Надеюсь, что хромоты не останется, но вам придется много заниматься, чтобы разработать ноги. И это будет больно.

– Да если бы можно было, я хоть завтра начал бы заниматься, – ответил виконт, улыбнувшись. – Константин, я понимаю, вы и так делаете для меня больше, чем вообще возможно, но, может, вас не затруднит оказать мне еще одну услугу – найти мне какую-нибудь книгу или Библию на французском? Здесь ужасно тоскливо.

– У меня есть с собой том Дюма. Подойдет? – спросила Ева. Книгу ему подарил Саша на прошлый Новый год. – Я сейчас принесу, и попрощаюсь с вами до завтра.

– Вы меня очень обяжете, – Этьен даже поклонился, насколько мог. – Спасибо, я буду ждать. Или вы можете передать с кем-нибудь, чтобы не ходить туда-сюда.

Ева только отмахнулась, сходила к себе, отыскала книгу, на которую у нее так и не нашлось времени, и принесла ее Этьену.

– Вот. Я оставлю вам свечу, читайте пока не уснете. Я пойду. Уже пора поесть и спать. Надо отдохнуть, все-таки день был ужасно тяжелый.

– Спасибо вам, Константин! Вы мой спаситель во всех возможных смыслах, – со всей признательностью, на какую был способен, поблагодарил его Этьен, положив книжку себе на колени. – Если у вас есть красное вино, налейте себе буквально полбокала, это обеспечит вам быстрое засыпание и спокойный сон, – посоветовал он, как потомственный винодел.

– Наверное, вы еще не знакомы с тем, что пьют русские медики на войне, – улыбнулась Ева. – Боюсь, вино мне уже что мертвому припарка, – усмехнулась она и пожала плечами. – Читайте на здоровье.

– Я советую вам вино, не как алкоголь, а как лекарство, – с улыбкой пояснил Этьен. – Доброй ночи, Константин! Надеюсь, завтрашний день будет для вас не таким трудным.

– Доброй ночи, Этьен. С Божьей помощью я со всем справлюсь, – она напоследок положила ладонь на лоб француза, чтобы проверить, есть ли жар, потом улыбнулась и вышла, направляясь в кабинет Андрея Ионовича.

Этот жест неожиданно смутил француза. Когда Константин вышел, он коснулся пальцами своего лба и еще несколько минут сидел, сетуя на судьбу – будь это девушка, и будь они во Франции, он попытался бы обозначить свой интерес к врачу, который явно уже ощутил. Все в нем было юным и нежным, не сломленным еще войной. Эти красиво очерченные губы, больше подходившие девушке, изящные, но сильные руки. Воистину, природа иногда очень жестоко шутит.

***

Василий с ужином расстарался на славу. Это был целый пир, чтобы отпраздновать удачную инновационную операцию. В глазах Андрея Ионовича горел неутомимый огонь, а вместо спирта по такому случаю пили коньяк.

– Я обязательно напишу Пирогову, Костенька! – азартно пообещал он, пригубив коньяка. – А вы непременно опубликуйтесь, когда вернёмся! Мне уже хватит научных трудов, а у вас, душа моя, вся жизнь впереди. С такими руками в Петербурге за вас военный и императорский госпитали друг другу глотки перегрызут.

Улыбнувшись, Ева только отмахнулась.

– Мы же с вами вдвоем операцию делали, значит и научный труд будет общим. Нечего вам, Андрей Ионыч, свои заслуги умалять, – она разлила им еще по стопочке.

– От признания моих заслуг сейчас уже никакого толку, а тебе надо репутацию свою создавать, – поучительно сказал Михайловский. – Можешь упомянуть, что я тоже участвовал в операции, этого будет достаточно. А ещё нам бы художника найти, чтобы приложить изображения, так сказать, до и после.

– Думаю, среди офицеров есть такие, кто хорошо рисует, – поразмыслила Ева, взяв кусок мясного пирога. – Можно попросить кого-то из них. И вы, видимо, возлагаете на меня большие надежды, но вдруг что-то не срастется, и я хотел бы чтобы вы описали эту операцию, упомянув меня.

– И что же может не срастись? – нахмурился Андрей Ионович. – Даже если ты вдруг решишь закончить свою карьеру в медицине после войны, хуже не будет, если ты напишешь эту статью. Но я в подобном раскладе сильно сомневаюсь, а значит, писать в любом случае должен ты.

– Хорошо, будь по-вашему, Андрей Ионыч, коли вы так настаиваете, – засмеялась Ева, чуточку захмелев от коньяка после такого тяжелого дня. – Напишу я эту статью, обещаю, – кивнула она. – Надеюсь, вы окажете мне честь и разрешите указать вас как моего наставника?

– Это будет честью для меня, – Михайловский склонил голову в полупоклоне и взял стопку с коньяком. – За ваши будущие успехи и достижения, мой мальчик! – предложил он тост, салютуя стопкой.

– Как и для меня, Андрей Ионыч, – улыбнулась Ева. Коньяк они допили быстро, с ужином разделались тоже, и решили, что пришло время отдыхать, а затем и разошлись по своим палаткам.

А утро принесло им сюрприз и не особенно приятный – их разбудила Катерина, сообщив, что начальство решило проинспектировать госпиталь, и посетовала на то, что им видимо заняться нечем, кроме как людей от работы отрывать.

Ева была страшно удивлена, и торопливо одевалась, спросонья спотыкаясь обо все.

– Какая еще проверка? – выдохнула она, забежав к Андрею Ионовичу.

– Командующий полком, будь он не ладен! – проворчал Михайловский, поправляя подтяжки. – Генерал Поплавский, дай бог ему здоровья, видимо считает, что без его инспекции мы не справимся.

– Господи Боже. Да они же все равно в медицине ничего не понимают, – закатила глаза Ева, застегивая и оправляя мундир.

– Поверь, Константин, медицина их вообще не интересует! – дернул плечом врач, тоже надевая мундир. – Чистой воды формализм. Идем, не будем заставлять ждать нашего достопочтенного командира.

Ева тут же пошла следом, держась позади Андрея Ионовича. Все-таки он был главным. Пригладив волосы, она предстала перед взором командующего полком. И тут же взяла под козырек, вытянувшись в струнку. На миг ей показалось, что внимательный взгляд сейчас тут же отыщет в ней то, что она так тщательно скрывала.

– Господин полковник, корнет! – поздоровался с ними генерал.

С Михайловским они были знакомы давно, а потому отношения их связывали, если не дружеские, то вполне приятельские, пусть и не без конфронтаций.

– Не серчайте, Андрей Ионыч, что без предупреждения. Из штаба разнарядка пришла – пока французы раны зализывают, своих раненых переписать, да госпитали проверить, – пояснил генерал. – Так что, показывайте свои владения.

"Разнарядка, черт ее дери", про себя выругалась Ева и тяжело вздохнула, следуя за хирургом и командующим. Не встревала, пока ее не спрашивали, а сама все думала, что же они скажут, когда Этьена обнаружат.

"Не дам его в тюрьму посадить. Ему уход нужен, и обезболивающие. А там он точно ходить уже никогда не сможет" – такие мысли одолевали бедного, вымотанного войной корнета.

Михайловский держался спокойно и достойно. Показал "палату" обычных больных – бойцы, кто мог, вытянулись рядом с кроватями, остальные же поприветствовали генерала со своих мест, следом заглянули в операционную. После вчерашнего там уже было все чисто и убрано. Рядом с ней располагался малый склад – чтобы не ходить далеко, если что-то для операции понадобится.

Тяжело больных тоже показали и там задержались рядом со штабс-ротмистром, который уже пришел в себя и охотно поделился с генералом деталями операции, точнее, собственных ощущений, связанных с ней.

Ева скромно держалась в сторонке, и вышла вперед, только когда ее позвали. Она скромно вытянулась перед командующим и отрапортовала, что действительно помогала делать эту операцию, а потом дала слово Андрею Ионовичу, который тут же расписал все детально иначе, обозначив, что, Костя излишне скромен.

По совести, генерал мало что смыслил в этих вопросах, но объяснения Женевьевы и Андрея Ионовича его убедили, что врачи сделали феноменальную операцию, с чем он их и поздравил.

– Это все пациенты? – поинтересовался он, покидая палату тяжело больных. Инспекцией он был вполне доволен.

Утаить Этьена было еще опаснее, чем сообщить о нем, поэтому Ева вздохнула и призналась.

– Нет, за ширмой у нас военнопленный француз. Он не может ходить, у него повреждены ноги, голень одной и колено другой. И тяжелое ранение руки. Поэтому его нельзя транспортировать. Можете взглянуть, если хотите.

От такого известия лицо генерала вмиг помрачнело, и он, разумеется, захотел посмотреть. Этьену он учинил форменный допрос, который тот, впрочем, перенес с достоинством. Помимо всего прочего, генерал потребовал продемонстрировать ему, что ноги француза и правда сломаны, после чего заявил, что больше пленному не должны давать обезболивающее.

Тогда Михайловский не выдержал и, мысленно попрощавшись и с чином, и с должностью, выдал генералу все то, что совсем недавно Костя внушал Катерине.

У Евы пылали уши, и от возмущения, и от заступничества Михайловского. И она тут же вступила в горячую полемику, упомянув и то, что лично вытащила его из поля боя, и была знакома с Этьеном прежде, и что готова поручиться за него. Видимо это и стало последней каплей. Генерал побагровел, встопорщил усы и рявкнул, что место Кости – на гауптвахте.

К сожалению, Михайловскому было не под силу как-то изменить этот приказ, но, видит Бог, он пытался и вынужден был отступить лишь под угрозой отправиться следом, да и то, не из-за опасений за себя, а исключительно из-за невозможности оставить пациентов.

Этьен же чувствовал себя препаршиво, зная, что навлек такую беду на своего спасителя и не в силах ничего сделать.

Руки Еве заломили и скрутили быстро, она было дернулась, но поняла, что сопротивление бесполезно. Получила только унизительную пощечину лайковой перчаткой, и ее увели в казематы. Там ее обиталищем стала камера полтора на два с деревянной шконкой, да ведром в углу. К тому же там было душно и холодно, мундир с нее содрали, пока вели, и она сидела в одной рубашке, томясь в ожидании.

Генерал хотел было перевести Этьена к остальным пленным, но этого не допустил Михайловский, за спиной которого выстроились все фельдшера и сестры.

Ева с трудом удерживалась от того, чтобы не впасть в отчаяние. Она надеялась, что весть о ее бедственном положении уже дошла до Миши, и тот применит все свое влияние чтобы как-то помочь непутевой младшей сестре, оказавшейся как никогда близко к опасному разоблачению.

Но три дня ей все же пришлось пробыть в каземате – пока не пришёл приказ о ее награждении за заслуги в последнем сражении. И поскольку приказ этот пришёл в канцелярию генерала, именно ему пришлось отменять собственный приказ о наказании.

Осунувшаяся на сухарях и воде, немытая и не выспавшаяся, в несвежей рубашке, Ева сама больше проходила на пленного француза, и пошатывалась от слабости, молча покидая камеру и выходя навстречу брату и Михайловскому.

– Ох, Костя! – Михаил кинулся обнимать ее, по факту же практически подхватывая на руки, чтобы та не упала.

– Идемте, душа моя! – Михайловский подхватил ее под руку с другой стороны, чтобы отвести в ее палатку.

– Да что уж вы, ноги-то есть у меня, что ж вы меня тащите, как барышню в обмороке? – попробовала было возмутиться Ева, но ее не слушали. В палатке ее ждал поистине царский подарок – Василий устроил им походную баню и все они собирались мыться и париться. На миг Ева остолбенела, искушение было велико. Ей казалось, что она пропахла тюрьмой насквозь, но выдать себя она тоже не могла. И едва она открыла рот, чтобы возразить, как ее прервал Михайловский.

– Костя, душа моя, я знаю, что тебя тревожит. Так случилось, что я знаю твою тайну, и клянусь тебе, я унесу ее в могилу. После все расскажешь, если захочешь, а пока мойся, мы покараулим, – сказал Михайловский, и Ева, вытаращив глаза на брата, поняла, что главный хирург действительно все знает, и видимо, уже переговорил с Мишей.

Они вышли в предбанник, оставив ее одну, наедине с полной лоханью воды, чаном кипятка, свежей одеждой и мылом. Запаренные веники пахли почти как дома, разве что делали их здесь не из березы, а из чего-то еще.

Ева нещадно терла и хлестала себя, насколько хватало сил, пока весь казематный дух не испарился, а кожа не перестала сходить с нее струпьями. Волосы отмылись от грязи и пота, завились кольцами от пара, и Ева позволила себе немного понежиться в горячей воде. То, что Андрей Ионович теперь был в курсе ее тайны, пугало ее, но в то же время, словно снимало камень с души. Хотелось рассказать все как есть, повиниться, и умолять хирурга оставить ее здесь, под своим началом.

Когда она вымылась и оделась в чистое, от этого простого ощущения счастья хотелось расплакаться. Но она плеснула в лицо холодной водой, взяла себя в руки и вышла на улицу, где ее уже дожидались. Миша и Андрей Ионович улыбнулись понимающе, но Еве стало совестно, что она так долго провозилась с мытьем. Так что они поспешили в лазарет, где их ждал прекрасный стол, собранный стараниями того же Василия.

– Ну, за нашего героя! – предложил Андрей Ионович, поднимая стопку с водкой.

– Казематного героя, – чуть виновато усмехнулась Ева, опрокидывая в себя стопку и крякая довольно в тон остальным. – Как вы тут без меня? Как наши пациенты? – не могла не спросить она, заодно оттягивая момент объяснений.

– Справились, Костя, – успокоил ее Андрей Ионович. – Не просто, конечно, но атак не было, отвел Господь, так что управились. Ты уж зайди к спасенному своему, – он усмехнулся в бороду. – Голову даю на отсечение, больше всех о тебе тревожился.

– К Этьену? – удивилась Ева, но потом поняла, что доктор прав. Тот теперь должен чувствовать некоторую вину. – Зайду попозже, Андрей Ионыч. Как же хорошо после бани, вы представить не можете. Ей богу, мне жаль всех заключенных из-за подобных условий.

– Некоторые попадают туда заслуженно, – покачал головой Михайловский. – Но, зная крутой нрав нашего командующего, можно догадаться, сколько там без вины виноватых. Слава богу, он отходчивый, а то у нас воевать было бы некому.

– За отходчивое начальство, – поднял стопку водки Миша, подкладывая всем отменные куски курицы в соусе. Все выпили и плотно взялись за ужин, уже без разговоров, которые возобновились, когда Василий притащил пыхтящий самовар и большую корзину сладких пирожков.

– Похоже, я должен объясниться… – все же завела разговор Ева, посмотрев на брата и на врача. – Как так получилось, что я…не совсем тот, за кого себя выдаю.

– Ты мне ничего не должен, Костенька, – тут же замахал руками Михайловский. – Просто опасно это, война…особенно для девушки, – чуть понизив голос, сказал он. – И все же я не понимаю, как? Особенно все это, твои умения, навыки, диплом.

– Ну, диплом настоящий, уверяю вас. – Ева улыбнулась, и рассмеялась, видя, как Миша закатил глаза.

– Это началось с одной семейной шутки, – сказал ее брат, поставив на стол стакан с чаем, который еще был слишком горячим. – Мы придумали еще одного брата, которым и была наша Женевьева. Она у нас всегда была сорванцом, не чета нашим сестрам. – Миша потрепал ее по плечу, и Ева смущенно опустила взгляд. Многие ее проделки действительно были скорее мальчишечьими.