Казмир сделал нетерпеливый жест рукой: «Мне нужна информация, а не плаксивые попытки отвертеться!» Проехавшись вдоль строя, он заметил пленника постарше; у него, как показалось королю, были более властные манеры, чем у прочих. «Ты останешься здесь, – сказал Казмир и подал знак страже. – Остальных уведите в казематы».

Казмир отвел выбранного человека в сторону: «Ты тоже „умер“?»

«Меня нет среди живых ска. Для моей семьи, для моих товарищей, для самого себя – я мертв».

«Скажи мне вот что. Предположим, я хотел бы посовещаться с вашим королем. Приехал бы он в Лионесс, если бы я гарантировал ему безопасность?»

«Конечно, нет!» – ска, судя по всему, этот вопрос позабавил.

«Допустим, я хотел бы обсудить возможность заключения союза?»

«С какой целью?»

«Флот ска и семь лионесских армий, действуя совместно, были бы непобедимы».

«Непобедимы? В войне с кем?»

Король Казмир недолюбливал людей, претендовавших на проницательность, превосходившую его собственную: «Со всеми остальными на Старейших островах! С кем еще?»

«Ты воображаешь, что ска помогут тебе, выступив против твоих врагов? Нелепая затея. Если бы я был жив, я бы рассмеялся. Ска ведут войну против всего мира, в том числе против Лионесса».

«Это не оправдание. Я намерен осудить тебя как пирата».

Ска взглянул на солнце, обвел глазами небо, отвернулся к морю: «Делай что хочешь. Мы уже умерли».

Король Казмир мрачно усмехнулся: «Умерли вы или нет, ваша судьба послужит предостережением другим разбойникам – и не позднее, чем завтра в полдень».

Вдоль волнолома установили девятнадцать дощатых рам. Прошла ночь; яркое солнце взошло в безоблачном небе. Часа через два вдоль Шаля стала собираться толпа, в том числе рыбаки из прибрежных деревень, крестьяне в чистых рубахах и мягких шапках-колпаках, торговцы колбасой и вяленой рыбой. Поодаль от остальных – согласно законам Лионесса – на скалы к западу от Шаля залезли калеки, прокаженные и слабоумные.

Солнце достигло зенита. Пленников-ска вывели из крепости. Каждого обнажили и распяли на дощатой раме вниз головой, лицом к морю. Из Пеньядора спустился главный палач Зерлинг. Перемещаясь вдоль вереницы распятых, он останавливался у каждого, рассекая ему брюшину и вытягивая кишки двойным крюком так, чтобы они свисали вдоль груди и лица, после чего переходил к следующему. На самом конце мола, у входа в порт, подняли черно-желтый флаг, и все разошлись, оставив умирающих в одиночестве.

Леди Могелина напялила украшенную вышивкой шляпку и спустилась к Шалю. Сульдрун думала, что ее оставят в покое, но леди Будетта привела ее на большой балкон за спальней королевы, где придворные дамы собрались поглазеть на казнь. К полудню разговоры смолкли – все прижались к балюстраде, чтобы получше рассмотреть происходящее. По мере того, как Зерлинг исполнял свои обязанности, дамы вздыхали и издавали бормочущие звуки. Сульдрун подняли и посадили на балюстраду, чтобы она могла узнать, какая судьба уготована разбойникам. С отвращением, но не в силах отвести глаза, она наблюдала за тем, как Зерлинг переходил от одного ска к другому, но расстояние мешало ей разглядеть какие-либо подробности.

Многие из присутствовавших дам остались недовольны мероприятием. Леди Дюисана и леди Эрмолия, отличавшиеся никудышным зрением, не могли ничего толком разглядеть издали. Леди Спанеис заявила, что все это невероятно скучно: «Похоже на мясника, работающего с тушами! Ска не выразили ни страха, ни раскаяния – что это за казнь?» Королева Соллас проворчала: «Хуже всего, что ветер дует поперек гавани прямо в наши окна. Дня через три вонь заставит нас уехать в Саррис».

Сульдрун прислушивалась с надеждой и волнением – в Саррисе на реке Глейм, милях в сорока к востоку от Хайдиона, находился летний дворец.

Несмотря на предчувствия королевы, однако, поспешный отъезд в Саррис не состоялся. Тела казненных быстро растащили стервятники. Королю Казмиру надоели доски с болтающимися на ветру остатками скелетов и хрящей, и он приказал убрать всю эту мерзость.

В королевском замке все стихло. У леди Могелины опухли ноги, и она лежала, постанывая, у себя в комнате, высоко в Башне Филинов. Оставшись одна в горнице, Сульдрун не находила себе места. Порывистый ветер, сырой и холодный, не располагал к посещению тайного сада.

Принцесса стояла у окна, охваченная какой-то сладостно-болезненной печалью. О, если бы волшебный крылатый конь унес ее по воздуху! Как далеко она улетела бы сквозь белые облака, над страной Серебряной реки, в горы на краю света!

В какой-то момент она почти решилась накинуть плащ, выскользнуть из дворца и убежать – вверх по Сфер-Аркту на Старую дорогу, туда, где перед ней откроется весь мир! Сульдрун вздохнула и горько улыбнулась безумию своих фантазий. Бродяги, которых она видела с парапетов замка, по большей части выглядели исключительно неприглядно – голодные, грязные попрошайки, время от времени демонстрировавшие самые отталкивающие привычки. Подобная жизнь ее нисколько не привлекала. Сегодня, поразмыслив и учитывая погоду, Сульдрун пришла к выводу, что она несомненно предпочитает иметь крышу над головой, когда идет дождь и дует холодный ветер, и что возможность носить чистую одежду и сохранять достоинство – большое преимущество.

Если бы только у нее была волшебная карета, по ночам превращавшаяся в маленький уютный домик, где можно было бы поужинать разными вкусными вещами и выспаться в чистой теплой постели!

Принцесса снова вздохнула. Ей в голову пришла мысль. Поразившись смелости этой мысли, Сульдрун нервно облизнулась. Отважится ли она? Но ведь это никому не причинит вреда, если она будет предельно осторожна? Сульдрун задумалась на минуту, чуть покачиваясь из стороны в сторону, поджав губы и наклонив голову набок: классическое олицетворение девчонки, замышляющей проказу.

Присев у камина, Сульдрун разожгла свечу в ночнике и закрыла заслонку. С закрытым фонарем в руке она спустилась по лестнице.

В Почетном зале было темно и мрачно – и тихо, как в могиле. Сульдрун зашла туда с преувеличенной осторожностью. Сегодня огромные кресла почти не обращали на нее внимания. Враждебные кресла хранили каменное молчание; благосклонные казались погруженными в свои собственные дела. И прекрасно, пусть они ее игнорируют! Тогда она их тоже будет игнорировать.

Сульдрун обошла трон, остановилась у занавеса и открыла заслонку фонаря. Заглянуть разок – это все, чего она хотела. Предусмотрительная девочка, она не станет подвергать себя опасности. Принцесса раздвинула прорезь шпалеры. Пламя свечи озарило кладовую и противоположную каменную стену.

Сульдрун торопливо нащупала железный стержень – дальнейшие колебания могли лишить ее мимолетной решимости. Скорее! Она вставила стержень в отверстия, нижнее и верхнее, и положила его обратно в углубление пола.

Дверь толчком приоткрылась, обнажив пелену лилово-зеленого мерцания. Сульдрун робко шагнула вперед – только чтобы заглянуть! Один раз. Или пару раз. А теперь держи ухо востро и не торопись! Сульдрун знала, что волшебные чары нередко связаны с разного рода подвохами.

Принцесса раскрыла дверь пошире. Альков за дверью струился переливами цветного света – зеленого, лилового, оранжево-красного. С одной стороны находилась столешница с непонятным прибором из стекла и резного черного дерева. На полках пылились фляги, бутыли и приземистые каменные горшки, лежали книги, либрамы, талисманы и могрифьеры. Сульдрун сделала еще один осторожный шаг вперед. Мягкий гортанный голос воскликнул: «Кто к нам пришел украдкой, просунув нос в дверную щель, как мышь, приподнимая фонарь тонкими белыми пальчиками, впуская внутрь аромат цветов?»

Второй голос присоединился к первому: «Заходи, заходи! Быть может, ты окажешь нам добрую услугу, чем заслужишь наши похвалы и награды».

Сульдрун увидела на столе большую пузатую бутыль из зеленого стекла. Горлышко бутыли туго охватывало шею двуглавого гомункула – так, что снаружи торчали только две маленькие головы. Низколобые головы эти, не больше кошачьих, с морщинистыми лысинами, то закрывали, то широко открывали черные глаза. Носы и рты голов, казалось, были изготовлены из черепашьего панциря. Тело гомункула трудно было различить за стеклом бутыли, наполненной темной, как крепкое пиво, жидкостью. Головы вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть Сульдрун, и не переставали болтать: «Ах, какая прелестная девчушка! – И добросердечная к тому же! – Да-да, это принцесса Сульдрун, уже известная своим состраданием! – Разве ты не знаешь, что она выходила птенчика-воробья? – Подойди поближе, чтобы мы могли на тебя полюбоваться!»

Сульдрун не двигалась с места. Ее внимание привлекали другие предметы – но все они напоминали антикварные редкости и сувениры, призванные скорее вызывать изумление, нежели быть полезными. Из вазы исходил цветной свет, подобно жидкости переливавшийся сверху вниз и снизу вверх, но остававшийся в пределах каких-то обусловленных границ. На стене висело восьмиугольное зеркало в раме из матового дерева. Дальше на колышках держался почти человеческий на первый взгляд скелет из черных костей, тонких, как ивовые прутья. Из лопаток скелета выступала пара дугообразных остовов крыльев, усеянных десятками мелких пор, оставленных перьями, а может быть и чешуей. Скелет демона? Заглянув в глазницы черепа, Сульдрун ощутила жутковатую уверенность в том, что эта тварь никогда не летала по воздуху Земли.

Головы-чертенята продолжали призывно увещевать ее: «Сульдрун, прекрасная принцесса! Подойди! – Не откажи нам в благосклонном внимании!»

Сульдрун сделала еще один шаг внутрь. Она наклонилась, чтобы изучить свинцовый грузик отвеса, плавающий в блюде, наполненном ртутью. На стене над блюдом, на свинцовой табличке, появлялись какие-то угловатые черные письмена, изменявшиеся, пока она смотрела – достопримечательное явление! Сульдрун не могла понять, что означают плывущие письмена, она еще никогда не видела таких букв.

Из-за зеркала послышался голос – и Сульдрун заметила, что нижняя часть рамы зеркала была вырезана в виде широкого рта с уголками, загнутыми вверх: «Письмена предупреждают: „Сульдрун, милая Сульдрун! Уходи отсюда, пока тебя не постигла беда!“»

Сульдрун оглянулась по сторонам: «Какая беда мне грозит?»

«Как только бесенята в бутыли ущипнут тебя за палец или за волосы, ты узнаешь, какая».

Обе головы тут же отозвались, перебивая одна другую: «Какое оскорбительное замечание! Мы безвредны, как голуби мира! – О, как горько подвергаться злопыхательствам и клевете, когда мы не можем даже надеяться на торжество справедливости!»

Сульдрун попятилась подальше от гомункула и обратилась к зеркалу: «А кто со мной говорит?»

«Персиллиан».

«С вашей стороны очень любезно, что вы меня предупредили».

«Возможно. Время от времени я руководствуюсь извращенными побуждениями».

Сульдрун осторожно подошла ближе к зеркалу: «Можно посмотреть?»

«Да, но учти, что тебе может не понравиться то, что ты увидишь».

Сульдрун задумалась. Что может ей не понравиться? В любом случае, предостережение даже разожгло ее любопытство. Она пододвинула к зеркалу трехногий табурет, стоявший в стороне, и влезла на него, чтобы смотреть прямо в стекло: «Персиллиан! Я ничего не вижу – то есть, как будто смотрю в небо».

Поверхность зеркала подернулась дрожью; на мгновение ей в лицо взглянуло другое, мужское лицо, безупречно красивое – темные вьющиеся волосы, тонкие брови над блестящими темными глазами, прямой нос, достаточно большой, но не слишком большой рот… Волшебство иссякло. Сульдрун снова смотрела в пустое пространство. Она задумчиво спросила: «Кто это был?»

«Если ты его когда-нибудь встретишь, он сам тебе скажет, кто он такой. А если ты его больше никогда не увидишь, то тебе и не нужно знать, как его зовут».

«Персиллиан, вы надо мной смеетесь».

«Возможно. Время от времени я показываю вещи, недоступные воображению, издеваюсь над невинностью, предлагаю нелицеприятную правду лжецам или не оставляю камня на камне от притворной добродетели – в зависимости от того, к чему меня склоняет извращенность. А теперь я замолчу, потому что мне так приспичило».

Сульдрун слезла с табурета, часто моргая – слезы наворачивались ей на глаза. Она растерялась от замешательства и подавленности… Двуглавый гоблин внезапно изловчился, выгнув одну из шей, и цапнул клювом волосы Сульдрун. Он едва дотянулся – ему удалось схватить только тонкую прядь, которую он вырвал с корнем. Спотыкаясь, Сульдрун выбежала из алькова. Она уже закрывала потайную дверь, когда вспомнила о свече. Снова забежав внутрь, она схватила ночной фонарь и скрылась. Дверь захлопнулась, приглушив глумливые возгласы развеселившегося гомункула.