ОЧАРОВАННАЯ ПРИНЦЕССА

Джеймс Эйкен узнал человека, стоявшего у конторки в приемной – Виктора Мартинона, бывшего режиссера-постановщика из киностудии «Карнавал». Мартинона уволили во время недавнего сокращения кадров, когда от заголовков в журнале «Варьете» мурашки пробегали по коже каждого, кто работал в отрасли. Если выгнали даже знаменитого скандальными выходками Мартинона, снимавшего прибыльные фильмы, кто мог чувствовать себя в безопасности?

Озадаченный присутствием Мартинона в детской клинике Кребиуса, Эйкен подошел к конторке. Неразборчивый любовник, Мартинон никогда не состоял в браке достаточно долго, чтобы у него завелись дети. Если же Мартинон находился в клинике по той же причине, по которой туда явился Эйкен – что ж, тогда это было совсем другое дело. Эйкен внезапно заинтересовался.

«Привет, Мартинон!»

«Привет», – отозвался Мартинон так, как если бы не узнал Эйкена. Может быть, так оно и было.

«Я работал с тобой на съемках „Лунного света“ – монтировал сцену на „Яхте мечты“».

«Ах, да. Пришлось здорово попотеть. Ты все еще в „Карнавале“?»

«Нет, у меня теперь своя лаборатория. Снимаю спецэффекты для телевидения».

«Каждому нужно чем-то зарабатывать на жизнь, – заметил Мартинон, тем самым подразумевая, что ниже Эйкен опуститься уже не мог.

Губы Эйкена задрожали, его обуревали противоречивые эмоции: «Если ты когда-нибудь снова займешься режиссурой, не забывай про меня».

«Ага. Обязательно».

В любом случае, Мартинон Эйкену никогда не нравился. Высокий и широкоплечий, лет сорока, с напомаженными серебристыми волосами, расчесанными до блеска, большими темными глазами, окруженными мелкими морщинками, он напоминал филина, а встопорщенными усами – кота. Мартинон всегда одевался с иголочки. У Эйкена не было усов; смуглый и жилистый, он слегка прихрамывал из-за пулевого ранения, полученного в Корее, и поэтому выглядел старше своих двадцати пяти лет. Мартинон вел себя обходительно, от него пахло вереском. Угловатый Эйкен говорил отрывисто, и от него ничем особенным не пахло.

Эйкен обратился к медсестре, сидевшей за конторкой: «У вас сынишка моей сестры. Банни Тедроу».

«Да-да, Банни. Замечательный маленький мальчик!»

«Вчера она приходила его навестить и рассказала мне о фильме, который вы ей показали. Я хотел бы посмотреть этот фильм. Если это возможно, конечно».

Медсестра покосилась на Мартинона: «Не вижу, почему бы это было невозможно. Думаю, однако, что вам лучше поговорить с доктором Кребиусом. Или, если господин Мартинон не возражает…»

«О! – Эйкен взглянул на Мартинона. – Значит, это ты снимаешь здесь фильмы?»

Мартинон кивнул: «Можно сказать и так. Экспериментальные съемки, конечно. Не знаю, почему бы кому-то хотелось проверять эти кадры».

«А вот и доктор Кребиус!» – безмятежно заметила медсестра. Мартинон нахмурился.

Доктор Кребиус оказался коренастым краснолицым человеком с прямолинейными манерами. Его шевелюра была еще белее, чем у Мартинона, и торчала над головой, как метелка. Он носил белый халат; от него исходил едва уловимый аромат чистого белья и йодоформа.

Медсестра сказала: «Этот господин слышал про наши фильмы и хотел бы их посмотреть».

«А! – доктор Кребиус вперил в Эйкена глаза, подобные блестящим голубым шарикам. – Наши истории для малышей». Он говорил ворчливо и гортанно, с сильным акцентом: «А кто вы такой?»

«Меня зовут Джеймс Эйкен. Вчера моя сестра видела ваш фильм и рассказала мне о нем».

«Ага! – буркнул Кребиус, повернувшись к Мартинону так, словно собирался похлопать того по плечу. – Может быть, нам пора взимать плату за просмотр, а? Делать деньги для больницы?»

Мартинон сдержанно произнес: «Эйкен работает в киностудии. Его интерес носит профессиональный характер».

«Вот и замечательно! Что с того? Пусть смотрит! Это ничему не помешает!»

Мартинон пожал плечами и удалился по коридору.

Кребиус снова повернулся к Эйкену: «Мы не можем показать ничего особенного. Просто несколько коротких историй на радость детишкам». Врач взглянул на часы: «Через шесть минут, точно в два часа пополудни. Мы работаем по расписанию, не опаздываем ни на секунду. Таким вот образом – лечим больные детские ножки, слепые глаза».

«Неужели? – отозвался Эйкен. – Слепых детей вы тоже лечите?»

«Моя специальность! Разве вы не слышали о клинике Кребиуса в Лейпциге?»

Эйкен покачал головой: «К сожалению, не слышал».

«За десять лет мы проделали там огромную работу. Далеко опередили всё, что умеют в Америке. Почему? Потому что впереди – еще больше работы, нужно смело браться за дело!» Кребиус постучал Эйкена по груди жестким коротким пальцем: «Два года назад мне пришлось покинуть нашу чудесную больницу. С коммунистами невозможно иметь дело. Они приказали мне делать линзы, чтобы солдаты лучше прицеливались из ружей. Я исцеляю глаза, а не заставляю людей закрывать их навеки. Я приехал сюда».

«Хорошо вас понимаю», – откликнулся Эйкен. Он колебался. Явная неприязнь Мартинона вызвала у него неудобное ощущение. Не вмешивался ли он не в свое дело?

Кребиус поглядывал на него из-под мохнатых бровей.

«Кстати, – сказал Эйкен, – как уже упомянул Мартинон, я занимаюсь съемкой специальных эффектов. И в моей профессии нужно быть на переднем крае всего, что делается в отрасли».

«Разумеется. Почему нет? Меня фильмы не интересуют, это не мое дело. Смотрите, сколько хотите. Мартинон – осторожный человек. Осторожность – это страх. Я не боюсь. Я осторожен только с инструментами, когда работаю. А тогда… – он поднял ладони, поигрывая в воздухе короткими пальцами. – Тогда мои руки надежны, как тиски! Глаз – чувствительный, легко ранимый орган!»

Врач поклонился и ушел по коридору. Эйкен и медсестра смотрели ему вслед. Слегка ухмыльнувшись, Эйкен покосился на медсестру: та тоже насмешливо улыбалась.

«Вы бы на него посмотрели, когда он злится! Не подступись! Я выросла на ферме. Помню, как печка в кухне накалялась докрасна. А если еще и воду на нее пролить…»

«Я сам вырос на ферме», – сообщил Эйкен.

«Вот так и доктор Кребиус – как печка. Вам пора идти. Он не шутит, здесь все делается с точностью до секунды. Прямо по коридору. В самом конце – палата, где сегодня показывают фильмы».

Эйкен прошел по коридору и открыл двустворчатую дверь, ведущую в большое помещение с окнами, затемненными плотными портьерами. На кроватках вдоль стены лежали дети-калеки; те, что постарше, сидели в инвалидных колясках посреди палаты. Эйкен поискал глазами Банни, но его вокруг не было. На столе у двери стоял кинопроектор для 16-миллиметровой пленки; на противоположной стене висел экран. Мартинон возился у проектора, протягивая пленку. Он коротко кивнул Эйкену.

Настенные часы показывали без одной минуты два. Мартинон включил лампу и мотор проектора, сфокусировал изображение. Медсестра присела под экраном с большой красной книгой в руках.

Минутная стрелка указывала прямо вверх.

Два часа пополудни.

«Сегодня, – сказала медсестра, – мы увидим еще один эпизод из жизни Одиссея. В прошлый раз, как вы помните, Одиссея и его спутников запер в пещере – на острове, который теперь называется Сицилией – ужасный одноглазый великан Полифем. Полифем, кошмарное чудовище, ел одного грека за другим». По всей палате дети зашевелились и забормотали, предвкушая развлечение. «Сегодня мы увидим, как Одиссей и его друзья готовятся к побегу». Она кивнула. Свет погас. Мартинон запустил проектор.

Что-то затрещало. Белый прямоугольник на экране задрожал, подпрыгнул. Мартинон выключил проектор. Зажегся свет. Беспокойно нахмурившись, Мартинон наклонился над проектором. Постучав по аппарату костяшками пальцев, он встряхнул его и снова попробовал включить. Раздался такой же треск. Мартинон выпрямился, беспомощно качая головой: «Не думаю, что у нас сегодня что-нибудь получится».

«У-у!» – дети вздохнули и приуныли.

Эйкен подошел к проектору: «В чем дело?»

«Я давно ожидал чего-то в этом роде, – сказал Мартинон. – Барахлит зубчатая передача. Придется отнести аппарат в ремонтную мастерскую».

«Дай-ка мне посмотреть. У меня проектор той же модели, я его знаю вдоль и поперек».

«А, не беспокойся!» – отмахнулся Мартинон, но Эйкен уже изучал механизм. Он вынул из кармана складной нож, раскрыл его и повозился внутри аппарата секунд десять: «Теперь он заработает. Выскочил винт, прижимающий звездочку к приводной шестерне».

«Премногим обязан», – пробормотал Мартинон.

Эйкен присел на стул. Мартинон встретился глазами с медсестрой. Та нагнулась над раскрытой книгой и стала читать вслух. Свет погас.

«Одиссея»! Эйкен увидел огромную пещеру, тускло озаренную пламенем костра. Закопченные стены поднимались так высоко, что исчезали во мраке. Поодаль, сбоку, лежала чудовищная туша, напоминающая человеческую. За спиной спящего великана лихорадочно суетились двенадцать человек – в гигантском задымленном пространстве пещеры они казались миниатюрными манекенами. Они держали над огнем заостренный конец длинного толстого ствола; отблески красного пламени играли и танцевали на их взмокших полуобнаженных телах.

Камера приближалась к этим людям. Их черты становились различимыми – молодые, стройные воины двигались со страстной решительностью, с героическим отчаянием. Впереди всех стоял Одиссей: человек с лицом Иеговы на фреске Сикстинской капеллы. Он подал знак. Воины взвалили на плечи ствол-копье. Согнувшись под его весом, они торопливо приближались к плохо различимому в сумраке лицу спящего великана – расслабленному, обмякшему лицу идиота с одним глазом посреди лба.

Камера отодвинулась, чтобы продемонстрировать всю длину тела Полифема. Греки подбежали к голове великана с пылающим на конце заостренным столбом. Глаз Полифема удивленно раскрылся, но тлеющий столб тут же вонзился в него – глубоко, глубже, еще глубже!

Голова Полифема дернулась – шест вырвался из рук воинов; греки бросились врассыпную и попрятались в тенях. Циклоп судорожно схватился за лицо и выдернул ствол из глаза. Вскочив, он стал метаться по пещере, хватая воздух одной рукой и прижимая ладонь другой к окровавленному лицу.

Камера сосредоточилась на греках, прижавшихся к стенам. Кривые толстые ноги великана протопали мимо них. Гигантская рука ловила воздух, шурша по стене над самыми их головами. Греки затаили дыхание; пот блестел у них на груди.

Спотыкаясь, Полифем отошел в сторону и забрел в костер, разбрасывая ступнями горящие поленья; жаркие угли разлетелись во все стороны. Циклоп отчаянно взревел.

На экране снова появились греки – они привязывались под гигантскими овцами.

Полифем стоял у входа в пещеру. Он отодвинул загородившую вход скалу и, расставив ноги над проходом, ощупывал спину каждой проходившей между его ногами овцы.

Греки пустились со всех ног к золотистому пляжу, отчалили на галере по винно-черным волнам и подняли парус – ветер помчал их в открытое море.

Полифем тоже спустился на пляж. Он поднял валун и швырнул его. Медленной дугой летел огромный камень, опускаясь все ближе к греческому кораблю. Валун обрушился в море: галеру высоко подбросило фонтаном воды и ярко-белой пены. Циклоп нагнулся, чтобы взять еще один валун. Экран потемнел.

«Вот и все на сегодня», – заключила медсестра.

Дети разочарованно вздохнули и принялись болтать.

Мартинон взглянул на Эйкена со странной перекошенной усмешкой: «Ну, что ты об этом думаешь?»

«Неплохо! – отозвался Эйкен. – Даже совсем неплохо. Местами заметны недоделки. Не помешало бы внимательнее изучить источники. Это парусное судно скорее напоминало баркас викингов, а не древнегреческую галеру».

Мартинон безразлично кивнул: «Это не мои съемки. Меня всего лишь наняли, чтобы я показывал фильм. Должен с тобой согласиться: изобретательно, но техники недостаточно. Что характерно для всех авангардистских экспериментов».

«Я не узнал никого из актеров. Кто сделал эту картину?»

«Студия „Мерлин“».

«Никогда о ней не слышал».

«Их компанию только что сформировали. В этом участвовал один мой приятель. Он попросил меня показать фильм детям, проверить их реакцию».

«Им понравилось», – заметил Эйкен.

Мартинон пожал плечами: «Детям легко угодить».

Эйкен повернулся, чтобы уйти: «До скорого и – спасибо!»

«Не за что».

В коридоре Эйкен встретился с доктором Кребиусом – тот беседовал с хорошенькой блондинкой лет шестнадцати или семнадцати. Кребиус приветствовал его дружеским взмахом руки: «Как вам понравился фильм?»

«Превосходная работа! – отозвался Эйкен. – Но кое-что вызывает недоумение».

«Ага! – Кребиус хитро подмигнул девушке. – Мы должны хранить наши маленькие секреты».

«Секреты? – промурлыкала девушка. – Какие секреты?»

«Ах да, я забыл! – спохватился врач. – Ведь ты не знаешь никаких секретов!»

Эйкен, смотревший на девушку с напряженным вниманием, бросил быстрый взгляд на врача. Кребиус кивнул: «Это юное создание – Кэрол Бэннистер. Она слепая».

«Очень сожалею!» – откликнулся Эйкен. Кэрол перевела на него глаза – широко раскрытые, голубые, отливающие синевой голландского фарфора, мягкие и спокойные. Теперь Эйкен понял, что девушка была года на два старше, чем показалось с первого взгляда.

Кребиус погладил ее шелковистые светлые волосы – так, словно гладил собачку: «Да, очень жаль, когда такие привлекательные девушки не могут видеть и флиртовать, как другие, заставляя биться сердца влюбчивых парней. Но в случае Кэрол… что ж, мы работаем и надеемся. Кто знает? Может быть, в один прекрасный день она будет видеть не хуже нас».

«Я очень на это надеюсь», – сказал Эйкен.

«Благодарю вас», – тихо ответила девушка. Эйкен попрощался с ней и с врачом.

Вернувшись к себе в лабораторию в необъяснимо мрачном настроении, он почувствовал, что неспособен взяться за работу. Целый час он сидел, курил и размышлял. Затем, вдохновленный неожиданной мыслью, он позвонил приятелю – репортеру, добывавшему сведения для знаменитого голливудского журналиста.

«Привет, Ларри! Это Эйкен».

«Пахнет чем-нибудь новеньким?»

«Хотел бы разузнать, что происходит в студии „Мерлин“. Ты что-нибудь слышал?»

«Нет. Никогда о них не слышал. А чем они занимаются?»

Эйкен решил, что ему, пожалуй, стоило не затягивать разговор: «Снимают короткометражки. Сказки, мифы – в таком роде».

«И у них хорошо получается?»

Эйкен вспомнил сцены в пещере Полифема и снова почувствовал острое любопытство: «В общем-то да. Очень даже неплохо. По сути дела – великолепно получается».

«Неужели? Студия „Мерлин“?»

«Вот именно. И я думаю – это всего лишь предположение – что во всем этом каким-то образом замешан Виктор Мартинон».

«Мартинон, а? Спрошу у Фиделии». Фиделия была начальницей Ларри. «Может быть, она что-то слышала. Если это полезная наводка – спасибо».

«Не за что».

Через час Ларри вернул звонок: «Мне удалось выяснить три вещи. Во-первых, никто в киноиндустрии ничего не знает о студии „Мерлин“. Во-вторых, Вик Мартинон в последнее время затеял какое-то очередное мошенничество и при этом время от времени ссылается на студию „Мерлин“. В-третьих, сегодня вечером у этой студии предварительный просмотр».

«Сегодня? Где?»

«В кинотеатре „Гарден-Сити“, в Помоне».

«Очень любопытно. Спасибо, Ларри!»

Эйкен вытерпел последние пять минут полнометражного фильма, вслед за которым сразу показали диапозитив с объявлением:

 
«Пожалуйста, не покидайте кинозал! Сейчас у вас будет возможность стать избранными участниками ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ПРОСМОТРА!
 
 
Мы будем приветствовать любые замечания».
 

Текст на экране растворился и сменился титрами:

 
«Василиса
ОЧАРОВАННАЯ ПРИНЦЕССА
 
 
Фантазия на основе старинной русской сказки
 

СТУДИЯ «МЕРЛИН»».

Серебристо-зеленый фон постепенно сменился оранжевым, на котором жирным серым шрифтом значилось:

«Режиссер-постановщик: Виктор Мартинон».

Никаких других сведений не было. Оранжевый фон рассеялся и превратился в серую дымку с блуждающими, едва заметными пятнами розового и зеленого оттенка.

Послышался голос: «Я увожу вас в дальние дали, в незапамятное прошлое… Некогда жил-был на Руси молодой дровосек по имени Иван. Возвращаясь из лесу, он нашел голубку, лежавшую под деревом. У голубки было сломано крыло; она смотрела на Ивана так печально, что он ее пожалел…»

Туман рассеялся, и взорам зрителей открылся сказочный мир – пейзаж, напоенный сиянием, богатством и разнообразием оттенков, пейзаж страны одновременно реальной и фантастической, страны, где каждый надеялся побывать, понимая, что это несбыточная мечта. Там был древний лес, подсвеченные солнцем поросли папоротников, сочные белые цветы, россыпи фиалок. Листву – коричневую, золотистую, рыжеватую, лимонно-зеленую и темно-зеленую – тоже пронизывали лучи солнечного света. За лесом простирался обширный луг, усеянный ромашками, лютиками, первоцветами, васильками – а вдали, в долине, виднелись коньки темных деревянных крыш и луковичный церковный купол.

Рассказ диктора продолжался: «Иван выходил голубку и получил за это малахитовый ларец. Как только он открыл ларец, на лугу вырос роскошный волшебный дворец, окруженный прекрасными садами, террасами из слоновой кости, статуями из нефрита, черного агата и киновари.

Морской Царь, проезжая мимо, увидел дворец и разгневался на Ивана за такую дерзость. Царь заставил Ивана выполнять невозможные поручения – вырубить целый лес за одну ночь, построить летучий корабль, объезжать железного жеребца.

Но голубка помогала Ивану. Потому что на самом деле она была очарованной Василисой, прекрасной девой с длинными светлыми волосами медового оттенка…»

Сказка продолжалась, полная чудес – героических битв, чародейства, похождений на край Земли – и завершилась, разумеется, поражением заносчивого Морского Царя.