Цитаты из книг автора «Джек Керуак»

Я долго не мог понять, что со мной происходит, и вдруг до меня дошло, что все дело в травке, которую мы покурили. Дин купил немного в Нью-Йорке. После нее-то я и решил, что вот-вот оно придет – мгновение, когда все станет ясно, когда все будет решено раз и навсегда.

За окном кружил снег. В Нью-Йорке намечалась грандиозная вечеринка, и мы все собрались туда. Дин упаковал свой покореженный чемодан, положил его в машину, и мы отправились на ночное веселье. У тетушки настроение было прекрасное – на будущей неделе она ждала в гости моего брата. А пока, взяв свою газету, она уселась дожидаться новогодней радиопередачи с Таймс-сквер.

Мы уложили мебель брата на заднее сиденье и выехали затемно, пообещав обернуться за тридцать часов – тысячу миль на север и обратно на юг за тридцать часов. Но так хотел Дин. Поездка была нелегкой, но никто из нас этого не заметил. Обогреватель не работал, и в результате ветровое стекло затуманилось и покрылось ледяной коркой. На скорости семьдесят Дин то и дело высовывался и протирал стекло тряпкой, чтобы устроить смотровую щель. «Ах, священная дыра!» В просторном «хадсоне» впереди нашлось место всем четверым. Колени мы укрыли одеялом. Радио не работало. Это была совершенно новая машина, купленная пять дней назад, и она уже сломалась. К тому же за нее был выплачен только первый взнос. На север, к Вашингтону, мы отправились по 301-й дороге – прямому двухрядному шоссе, на котором было не слишком оживленно.

Мы сели в машину и понеслись назад, к дому моего брата. До этого я проводил тихое Рождество в деревне – что и осознал, когда мы вернулись в дом и я увидел рождественскую елку, подарки, почувствовал запах жарящейся индейки и послушал, о чем говорят родственники, но мною уже вновь владело помешательство, и имя этому помешательству было Дин Мориарти. Я вновь был во власти дороги.

Безумцы южанам вообще не по нраву, а уж безумцы вроде Дина – в особенности.

Той ночью в Харрисберге мне пришлось спать на вокзальной скамейке; на рассвете станционное начальство вышвырнуло меня на улицу. Разве не правда, что мы начинаем свою жизнь под родительским кровом верящими во все на свете милыми детьми? Потом наступает День потерявших веру, когда понимаешь, что ты жалок, несчастен, беден, слеп и гол и, словно вселяющий ужас, убитый горем призрак, с содроганием продираешься сквозь нескончаемый кошмар этой жизни. Еле передвигая ноги, я выбрался со станции. Я больше не владел собой. Все, что я видел тем утром, была белизна, подобная белизне смерти. Я умирал с голоду.

У меня заболела спина. Однако стоять на коленях, прячась в земле, было просто чудесно. Почувствовав желание отдохнуть, я отдыхал, зарывшись лицом в подушку бурой влажной земли, и слушал пение птиц. Я решил, что нашел свое призвание. Появились машущие мне с края разогретого притихшим жарким полднем поля Джонни и Терри, они тоже включились в работу. Будь я проклят, если малыш Джонни не оказался проворней меня! А уж Терри была проворней вдвое. Они ушли вперед и оставляли мне груды очищенного хлопка, которые я перекладывал в мешок. Терри укладывала свой хлопок искусно, а Джонни – в маленькие игрушечные кучки. Стараясь не слишком отставать, я с грустью плелся сзади. Что я за старик такой, что не в состоянии содержать собственную задницу, не говоря уж о близких мне людях?! Весь день они провели со мной. Когда солнце стало багровым, мы в изнеможении потащились назад.

Бурная рокочущая ночь Сентрал-авеню – ночь «Пробки на Сентрал-авеню» Хампа – все ревела и гудела снаружи. Пели в коридорах, пели в окнах – так и хотелось послать все к черту и пойти полюбоваться.

Все полицейские в Лос-Анджелесе были похожи на смазливых альфонсов; наверняка они приехали в Эл-Эй заниматься киноискусством. Все приезжали туда заниматься киноискусством, даже я.

Голливудский бульвар был нескончаемым, оглушительным автомобильным безумием; по меньшей мере раз в минуту происходили небольшие аварии. Все мчались в сторону самой дальней пальмы – а там, за ней, была пустыня, ничто.