12 августа

Глава 2

– Так, что у нас дальше? Защита окружающей среды, безусловно, была первоочередной задачей. И теперь, когда нами выполнено большинство юридических обязательств, мы наняли независимого эксперта для разработки среднесрочной и долгосрочной программы подъема «Ретивого». Мартин, пожалуйста, следующий слайд. Спасибо.

Неспешный рабочий день, мы в конференц-зале Б обсуждаем, как продвигается спасение «Ретивого». По залу проносится возбужденный шепот – судя по датчикам, установленным на ближайшей буровой вышке, судно стало жертвой блуждающей ямы^[3]. Это явление встречается крайне редко в международном судоходстве, и «Ретивый» стал одним из немногих кораблей, которым «посчастливилось» столкнуться с фатальной напастью.

Если волна-убийца^[4] достигает в высоту двадцать пять метров и более, блуждающие ямы представляют собой прямо противоположный феномен. Они возникают как внезапный провал, с огромным перепадом высоты в сравнении с гребнем волны, за которым прячутся. Увидеть блуждающие ямы в штормовом море практически невозможно. Яма, которая потопила «Ретивый», стала заметна, лишь когда судно вдруг резко нырнуло в темную бездну, унеся с собой жизни тридцати трех членов экипажа.

Оставаясь наедине с собой, я постоянно думаю об этих тридцати трех несчастных. Я представляю отчаяние и мучительный ужас, который они испытали. Хотя по долгу службы мне следовало бы скорбеть, в первую очередь, об утрате судна.

Слайды, посвященные подъему корабля, проходят мимо моего внимания. Молодая женщина в дорогом костюме подробно описывает их содержимое. Во главе стола стоит Майра Стюарт-Милл: тугой пучок, уверенные, точные жесты. Она комментирует изображения поврежденного груза. Пять лет Майра работает моим помощником, но ни для кого не секрет, что она жаждет занять мою должность и проявляет такое служебное рвение, о котором мне остается лишь мечтать. Она добровольно исполняла мои обязанности, пока я уходил в отпуск, а во время моего недавнего отсутствия подняла вопрос о том, чтобы взять эти задачи на себя окончательно. Видимо, я произвожу впечатление никчемного человека.

– Часть груза обнаружена на океанском дне почти в сотне километров от места крушения, – комментирует Майра зернистую аэрофотографию. – Что указывает на необходимость расширения радиуса поисковых работ, если мы хотим вернуть все. Как бы то ни было, отмечу положительный момент: согласно предварительной оценке, бо́льшая часть партии не пострадала. Следовательно, мы не зря потратим усилия…

В стеклянную дверь конференц-зала вежливо стучат. Не дожидаясь ответа, внутрь заглядывает пожилая дама. Волосы цвета перца с солью уложены в аккуратные локоны, на спокойном лице выделяются живые синие глаза, которые добавляют моложавости и энергии ее благородно стареющим чертам. Дорогое синее пальто, на локте кожаная сумка – как будто дама посетила наше собрание лишь на минуту, по пути на выход из офиса.

– Прошу прощения, мне нужно переговорить с Артуром. – Она улыбается сидящим в конференц-зале тепло, но без заискивания. – Вы уже заканчиваете?

– Конечно! – Майра шелестит бумагами, понимая, что это не вопрос, а скорее приказ. Если она и раздражена перебивкой, то умело скрывает свои эмоции.

– Перед тем, как мы разойдемся, – неожиданно раздается за столом, и все головы резко поворачиваются влево.

Начальник одного из отделов, грубоватый верзила, выпускник престижного Итонского колледжа, с телом мощного здоровяка и неожиданно мягким голосом обращается лично ко мне:

– Я только хотел сказать… Артур, ты снова с нами. Позволю себе от лица всех нас поприветствовать тебя. С возвращением и… ты молодец, приятель! Ты молодец!

Оратор начинает громко хлопать, но быстро останавливается, так как аплодисменты никто не поддерживает. Его руки безвольно опускаются на стол.

– Ну что же, – продолжает Майра Стюарт-Милл, – полагаю, нам придется организовать еще одно собрание по этому вопросу. Впрочем, всем пора возвращаться к работе. Мартин, будь добр, согласуй расписание и сделай общую рассылку.

Все присутствующие кивают, выражая согласие, и почтительно отступают к двери. Дама в синем пальто проходит в зал. Останавливается возле панорамного окна и смотрит на Кэнари-Уорф, ожидая, пока помещение за ее спиной опустеет.

Наконец дверь закрывается за последним вышедшим, и я встаю из-за стола.

– Только у меня мало времени, – предупреждаю я, нерешительно подходя к окну. – На час дня я записан к доктору Данн.

– Вот я глупая! – восклицает она, не обращая никакого внимания на мои слова. – Ну почему мне не дали кабинет на этой стороне здания!

– Я думал, начальство может поменять кабинет когда угодно.

– Нет. Это уже излишество, – отмахивается дама. – Мне нравится, что отсюда видно наше старое здание. Вот, гляди. Видишь?

Она указывает в окно, задавая невидимую линию, которая видна только с ее угла зрения. К счастью, в течение жизни мне неоднократно показывали Добни-Хаус, и хоть я там ни разу не был, однако с легкостью могу отличить выстроенное в семидесятых офисное здание на противоположном берегу Темзы. Зажатое между двумя более крупными, недавно отремонтированными корпусами, Добни-Хаус смахивает на легкое курильщика: некогда красный кирпичный фасад почернел от грязи, окна безобразного едко-желтого цвета.

– Твой дед водил нас туда, когда мне было… лет семь, пожалуй. Мы поверить не могли, что все четырехэтажное здание целиком принадлежит ему. Помню, мы с твоим дядей играли на крыше, и нам казалось, что это ужасно высоко.

Дама отворачивается от Добни-Хаус и оглядывает окружающее пространство новыми глазами.

– А теперь посмотри! – Она сияет от восторга. – Тридцать четыре этажа, в центре Кэнари-Уорф, филиалы в шести странах, и скоро откроется еще один! Видеть то, с чего мы начинали, помогает ценить то, что имеешь, согласен?

Ее утверждение несколько лукаво. Технически у нас до сих пор четыре этажа. Остальные тридцать под нами в собственности у других солидных компаний. Я решаю не спорить из-за пустяков. Я гляжу сквозь закаленное стекло вдаль, и в голову вдруг приходит мысль на совершенно другую тему.

– Ты в курсе, что мне наглухо заделали окна?

Дама смотрит в сторону Добни-Хаус более пристально, чем мгновение назад.

– Мам… окна в моем кабинете. Ты знала, что они…

– Да. Мне сообщили.

– То есть… они переживают, что я их открою и…

– Это ради твоей безопасности. Так решил совет директоров, – беспечно отмахивается мама, поворачиваясь ко мне с фирменной улыбкой, и быстро меняет тему: – Я заказала нам столик в «Чантри» на ланч! Давненько мы туда не выбирались, правда?

– Ого, мы там не были уже… – Мы с моим отражением озадаченно хмуримся. – Так вот почему ты прервала собрание?

– Именно, – невинно отвечает мама, но тут же перестает улыбаться, когда я раздраженно фыркаю.

– Что не так? – спрашивает она, видя, что я сержусь. – Я думала, тебе там нравится.

– Да, очень… Большое спасибо… – Я пытаюсь подыскать нужные слова. – Мам, я пытаюсь заново наладить контакт с коллективом. Основанный на взаимном уважении. Но когда генеральный директор прерывает совещание, чтобы забрать сына на ланч, это все портит.

– Чтобы забрать на ланч старшего управляющего производством, – будто невзначай произносит мама, напоминая мне название должности, которую я каким-то чудом до сих пор занимаю. – Через час, максимум через два, ты освободишься. В любом случае машина уже внизу.

В полной уверенности, что тема закрыта, мама делает шаг к двери.

Я отворачиваюсь от окна и, насупив брови, заявляю:

– Ты хочешь, чтобы мы поехали на ланч прямо сейчас? Я не могу. На час дня я записан к доктору Данн. Мне через пять минут выезжать.

– Насчет этого не волнуйся. Я перенесла визит на шесть, – невозмутимо отвечает мама, придерживая открытую стеклянную дверь. – У тебя полно времени.

Вот уже более полутора веков ресторан «Чантри» располагается на южном конце Риджент-стрит^[5] – улицы, которая ответвляется от площади Пикадилли-серкус и оттуда начинает тщеславное шествие на север, к площади Оксфорд-серкус.

Расположенный на третьем этаже ресторан легко узнать по знаменитым арочным окнам – полукруглые, с изысканными витражами, с улицы они смотрятся, как диковинный антиквариат. Место сделалось любопытной достопримечательностью благодаря своему почтенному возрасту, который сам по себе привлекает посетителей. Ресторан часто называли «британским заведением», и упрямое существование «Чантри» в какой-то момент совпало с движением за сохранение британской классики. Как только возникала угроза закрытия ресторана, он, словно эстафетная палочка, переходил от одного богатого мецената к другому. Шло время, сменялись элиты, но «Чантри» умудрился пережить всех: слишком старый, чтобы ему позволили умереть. Порой я задумываюсь, каково при этом самому ресторану?

– Рады вас видеть, мисс Мейсон! И Артур! Как настроение?

Карвел, давний управляющий «Чантри», расплывается в улыбке, вытягиваясь в струнку за резной деревянной стойкой.

– Идемте, я провожу вас за столик.

Мы проходим через старинный зал, в котором витает запах древней библиотеки. Судя по виду, помещение выстроено из трех основных материалов. Стены отделаны в викторианском стиле – белой штукатуркой. Опорные балки, половицы и большая часть мебели выполнены из одинакового лакированного дерева. И финальный штрих – отличительный цвет «Чантри»: темно-зеленая кожа, которой обтянуто в ресторане все, начиная от сидений и заканчивая перегородками.

С тех пор, как я был здесь в прошлый раз, ничего не поменялось. Для публики, которая может себе позволить походы сюда регулярно, это, без сомнения, важно. Перемены навевают на обеспеченных людей тревогу; постоянство «Чантри» ласкает их души, намекая, что некоторые империи вечны.

– Все просто в восторге, что ты вернулся, – неожиданно замечает мама.

Последние полчаса наш разговор крутится вокруг работы: мы обсуждаем деловые вопросы – не то чтобы совсем неприятно, но и веселья этому пафосному ланчу не прибавляет.

– Ну вряд ли все, – возражаю я. – Кое-кто наверняка рассчитывал, что в производственном отделе появится вакансия.

– Ерунда! Конечно, все очень рады тебя видеть, – отчитывает меня мама.

В наступившей тишине мы продолжаем трапезу. Матушка всегда умела устраивать эффектные паузы. Перед тем, как она начинала говорить, часто повисало молчание. Мерный рокот разговора должен был утихнуть, прежде чем в комнате раздавался ее голос.

Несколько мгновений я жду очередного распоряжения. Проходит почти минута, и лишь тогда меня осеняет: кажется, я неверно истолковал ее молчание.

Мама прячет глаза и, сосредоточенно рассматривая обжаренную на сковороде корнуэльскую тюрбо^[6], так робко нажимает на нож, словно боится его сломать. Когда она без аппетита жует кусочек рыбы, я наконец-то понимаю, в чем дело. Мама хочет поговорить о тебе, о прошедших двух месяцах. Тема, которую она старательно обходит, переживая за хрупкую душевную организацию сына. Отчасти я угадал: мама боится, как бы что-нибудь не сломалось, стоит ей слишком надавить, и речь не о столовых приборах.

– Знаешь, я просто рад вернуться к работе, – подбрасываю тему я.

Мама тихо кивает, не глядя на меня, и возвращается к еде.

– А как дела у доктора Данн? У нее… все хорошо?

– Да, дела у нее идут просто прекрасно.

– Еще бы, пока она делает то, за что мы ей платим, – язвит мама. – Ты в курсе, что Марта Фрай-Мартин отвела к ней дочь, и бедная девочка до сих пор самая ужасная клептоманка во всей…

– Мам, – твердо прерываю я, не давая ей разразиться долгой обличительной речью в адрес доктора Данн. В последнее время мама стала этим грешить особенно часто. – А по какому поводу мы здесь? Могу поспорить, все эти тюрбо и ризотто с фазаном не просто так.

Выражение маминого лица меняется, словно море, на котором внезапно стихает шторм. Она грустнеет, смирившись перед неизбежным разговором, который больше нельзя обходить молчанием.

– Хочу кое-что тебе показать. Это важно, – объявляет мама слегка звенящим от волнения голосом. – Только не отказывайся сразу, сначала обдумай все хорошенько… Ради меня… Договорились?

Мама смотрит мне в глаза. В складках между ее бровей читается озабоченность, во взгляде льдисто-синих глаз проглядывают боль и надежда. Выражение лица, которое я заметил, очнувшись в больнице два месяца назад. Честно говоря, это было самое первое, что я увидел.

– Ладно.

Она медлит, оценивая искренность моего ответа перед тем, как изложить суть дела. Затем достает из кожаной сумки, стоящей возле ее стула, большую темно-синюю папку формата А4. И без единого слова протягивает ее мне. Мамина рука замирает над нашими полупустыми тарелками. Несмотря на скудное содержимое, папка выглядит неимоверно тяжелой. Над столом чувствуется нарастающее напряжение и страх, как будто сейчас достигнет кульминации некий процесс, о котором я даже не догадываюсь.

Я откладываю вилку с ножом и забираю папку. И все же она довольно увесиста: плотный, шелковистый на ощупь матовый пластик высокого качества. При более внимательном рассмотрении выясняется, что темно-синий цвет папки – на самом деле увеличенная фотография высокого разрешения. Снимок океана, катящего ласковые волны, занимает всю переднюю и заднюю часть обложки. Мне неоткуда знать наверняка, но отчего-то водное пространство кажется определенно британским. Несмотря на очевидную красоту, волнам не хватает насыщенной синевы Средиземного моря. Чувствуется, что из глубин этих вод исходит холод.

В центре передней обложки, перебивая монотонность морского пейзажа, виднеется остров почти идеально круглой формы. Одинокий клочок суши, покрытый зеленой растительностью. Он едва возвышается над водой, а в диаметре не более километра. На южной оконечности острова выдается в океан большой деревянный лодочный ангар. Оттуда, поднимаясь от берега чуть вверх, тянется узкая тропка. Она проходит мимо пышных зеленых газонов, мимо ухоженного круглого сада и упирается в главное здание.

Запечатленный с верхнего ракурса, в центре изумрудной зелени виден большой трехэтажный корпус из бетонных блоков. Идеальный куб из грубого серого цемента. По внешнему виду угадать назначение мрачной постройки невозможно. Ответ кроется в финальной детали обложки: несколько слов, выведенных четким современным шрифтом.