– Можно я вылижу миску? Пожалуйста, ну пожалуйста! – просила Карла, поднеся ко рту деревянную ложку с вкусно пахнущей смесью яйца, муки, масла и сахара. Мама никогда не позволяла ей пробовать, пока не будет готово, но что-то подсказывало Карле, что Лили уговорить можно. Иногда мы сразу угадываем верную линию поведения с человеком.
– Ну пожалуйста-а-а-а-а!
– Конечно. – Лили стояла в розово-белом, в горошек, фартуке. – Мы с братом всегда так делали.
– М-м-м! Вкусно!
– Не так много, затошнит! – Лили мягко придержала руку Карлы.
Карла надула губы, как делала мама, если Ларри говорил, что снова может опоздать. Но затем вспомнила, что иногда это Ларри раздражало. Лили она раздражать не хотела.
– А как зовут вашего брата? – спросила девочка в надежде сменить тему.
Лили промолчала, ставя пирог в духовку. Карла чувствовала появившееся напряжение, как ритмичное потрескивание, словно иглу звукоснимателя поставили на пластинку, а музыка еще не началась.
Эд, сидевший по-турецки на полу с альбомом, отложил уголь для рисования. Лили долго возилась у духовки, выравнивая пирог, а когда повернулась к столу, лицо у нее было красным, будто раскаленным.
– Его звали Дэниэл.
Карла знала этот монотонный голос. Он появлялся у мамы, когда она говорила что-то важное, но не желала, чтобы начались расспросы. «Твой дедушка не хочет меня больше видеть» или «Возможно, когда-нибудь ты вернешься в Италию одна. Бабушка будет рада с тобой познакомиться».
Английский язык очень странный, но Карла, при всей своей ненависти к школе, весьма внимательно относилась к грамматике. Грамматика ей нравилась. Это как стихи или колыбельные, которые мама пела ей на итальянском. Сейчас они проходят времена – настоящее, прошедшее, будущее. «Она идет по улице, он шел по улице». «Моего брата зовут Дэниэл, моего брата звали Дэниэл».
Значит, брат Лили сменил имя. В школе они читали рассказ о человеке, который так поступил.
– А как его теперь зовут?
Эд снова быстро заскрипел углем по бумаге. Лили отвернулась к духовке и сказала неожиданно сердито:
– Я не хочу о нем больше говорить.
У Карлы пересохло во рту. Сладость масла, муки и сахара пропала. Одновременно по телу пробежал трепет острого любопытства, как бывает, когда случается что-то плохое, но не с тобой.
– Его кто-то обидел? – В памяти Карлы живо возник бедный Чарли с распоротым мехом и написанное с ошибкой слово «Варовка».
– По-моему, на сегодня хватит вопросов. – Эд встал. – Поди сюда, Карла, посмотри. Что скажешь?
Девочка на листе выглядела совсем как Карла! Она поднимала ложку со смесью для пирога к губам, и ее глаза сияли. Но в то же время в ее облике было что-то печальное. Как Эд понял, что в глубине души Карла до сих пор скорбит по Чарли? Его заместитель пах не так, как Чарли. И не любил ее так, как настоящий Чарли, Карла это чувствовала.
– А где Лили? Почему ее нет на рисунке?
Смех, донесшийся от плиты, прозвучал ниже обычного. Лили всегда смеялась серебристо, как колокольчик.
– Не обращай внимания, Карла, я уже привыкла.
Карле стало неловко. Мама так говорила, когда Ларри опаздывал или вообще не приходил: «Я уже привыкла. Я прекрасно знаю, что на первом месте у тебя жена. Обо мне не волнуйся».
– Прекрати, – повысил голос Эд. – Не перед ребенком же!
– Я не ребенок, – начала Карла, но Эд сунул рисунок ей в руки:
– Оставь себе, если хочешь.
Правда? Это ей? Карла положит его в особую коробку, где уже лежит первый набросок. Значит, она Эду правда нравится?
– Отчего же нет? Так будет лучше, чем держать его здесь. Моя дорогая жена может и к нему приревновать.
– Ты же вроде сам сказал: «Не перед ребенком!»
Лили сердито мыла посуду – мыльные брызги летели во все стороны. Один попал Карле на туфлю. Туфли уже стали малы, но деньги маме заплатят только в следующем месяце. «Я не могу просить у Ларри больше», – сказала она.
Зато Карла могла. После того как она застала Ларри с красногубой тетей, в девочке крепла уверенность, что теперь она сможет попросить у Ларри очень многое. Новый Чарли – это только начало.
– А давайте пойдем гулять? – попросила она, взяв Эда за руку левой рукой, а Лили – правой. И добавила то, что слышала через стенку, когда мама танцевала с Ларри: – Очень большое пожалуйста!
До конца дня Карла получила в подарок еще пять рисунков: Карла в парке на качелях, Карла кормит уток, Карла бегает, Карла думает, подперев подбородок рукой, Карла ест купленный Лили десерт «Слава Никербокера»[11] с густым клубничным сиропом.
– А почему ты Лили не рисуешь? – спросила она Эда. И сразу поняла, что зря не промолчала. Но она ведь только хотела узнать, отчего та рассердилась.
У Лили вырвался странный смешок:
– Потому что я недостойна быть запечатленной на бумаге.
Эд ничего не ответил, но когда в следующее воскресенье Карла снова пришла к ним в гости, у стены стояла новая картина: Лили выглядывает из окна. Она была совсем как живая, словно вот-вот шагнет с листа в комнату.
В тот момент Карла поняла: мама ошибается. Пусть Лили другая, но она все равно красивая. Добрая. И любящая. Сердце Карлы переполняли эмоции. Она ее так любит!
– Как прекрасно! – выдохнула она.
Эд был польщен, как, очевидно, и Лили. Они обнялись, и вид у них был гораздо счастливее, чем в прошлый раз. От этого на душе у Карлы тоже стало хорошо. Если бы не воскресенья, ей бы не выдержать долгой недели. Понедельник, вторник, среда…
Мама уже не подсовывала записок под дверь: по молчаливому соглашению, по «дням Господним» Карла шла к Эду и Лили, а мама отправлялась на работу.
– Скоро, – пообещал Эд, когда Карла вдоволь налюбовалась портретом Лили. – Скоро я тебя снова нарисую, но сейчас мне нужно идти.
– Вот как? – подняла голову Лили. – Куда?
Эд пожал плечами:
– Просто выйду пройдусь. Наберусь вдохновения.
Карла не возражала против того, чтобы Эд ушел. Ее любимицей была Лили. У Лили всегда находилось для нее время – она не рисовала, уткнувшись в альбом, даже во время прогулок.
Но сегодня и Лили оказалась занята.
– Мне нужно поработать кое с какими документами, – сказала она. – А ты почитай немножко!
Карла выпятила нижнюю губу (обычно этого хватало, чтобы настоять на своем).
– Я книжку дома оставила!
– А ключ у тебя имеется?
– Ключ лежит на карнизе над дверью.
– Сама достанешь? – спросила Лили, не поднимая головы.
– О’кей.
– Спасибо. – Лили с улыбкой взглянула на Карлу, и девочка вдруг ощутила прежнее тепло. – Помочь тебе?
– Нет, вы заняты. – Карле очень хотелось угодить. – Я сама.
Вставляя ключ в замок, Карла услышала за дверью стон. Кто-то стонет от боли! Неужели мама заболела и вернулась с работы? Стоны доносились из ее комнаты.
Карла открыла дверь и остановилась как вкопанная. На полу лежала шляпа Ларри. А сам Ларри лежал на маме. Только мама была непохожа на себя: лицо было красным, волосы – влажными, а глаза так широко открыты, словно лезли из орбит. Неужели Ларри мучает маму? Но мама вовсе не казалась обиженной. Она вообще не походила на маму.
Карла повернулась и выбежала.
– Где же книга? – спросила Лили, когда девочка вернулась.
– Не нашла.
– Ты в порядке? Что-то ты притихла.
– Можно я телевизор посмотрю?
– Конечно.
– А можно у вас остаться? Один разок?
Лили обняла Карлу.
– Куколка, у нас же всего одна комната.
Куколка? Лили уже ее так называла. Карла не знала, что это значит, но звучало красиво.
Лили закрыла свои книги.
– Вот что, я это и после сделаю. Хочешь, снова сделаем сливочную помадку? Отнесешь половину маме, когда она вернется с работы.
Но в дверь позвонили, и у щели для писем и газет раздался воркующий голос:
– Piccola? Это я.
У Карлы упало сердце. Она так и знала, что мама дома, она видела ее в комнате, хотя ей полагалось быть на работе. И хотя сейчас она говорила ласково, потом наверняка будет ругаться.
– Однако, – весело сказала Лили, – кажется, сегодня она освободилась пораньше.
Я бегу за Давиной по парку. Она что-то держит, а мне нужно отобрать это у нее, иначе мой брак с Эдом развалится. Давина замедляет бег, но стоит мне приблизиться к ней, как она уносится вперед. Вдруг она начинает чихать – так громко, что роняет то, что держит. Я наклоняюсь, чтобы подобрать этот предмет, но он выскальзывает у меня из пальцев. Наконец, при свете луны, мне удается поднять потерянную Давиной вещь. Это обручальное кольцо – в точности такое, как мне подарил Эд. Оно принадлежало его прабабке. Вдруг кольцо начинает крошиться у меня в руке. Я пытаюсь сложить его заново, но ничего не выходит – кусочки рассыпаются в пыль. Давина заливается высоким визгливым смехом…
– Можешь выключить? – раздается сонный голос Эда с другой стороны кровати.
До меня медленно доходит (несказанное облегчение!), что смех Давины – это сигнал будильника. В окно действительно светит луна, но мне пора вставать. Шесть утра. Надо успеть на первый автобус, потому что у меня назначена встреча с Тони Гордоном. С человеком, который, возможно, поможет вытащить Джо Томаса из тюрьмы.
– Давайте еще раз пройдемся по фактам.
Тони Гордон высокий и представительный. Ему бы на широкий экран – уверена, там Тони чувствовал бы себя столь же непринужденно, как и в «Линкольнс-Инн». И дело не только в ширине плеч или уверенности, с которой он носил темно-серый костюм, но и во властном, немного сиплом голосе. Тони не ходит, а ступает. Шествует. На нем всегда безукоризненно свежие, дорогие на вид сорочки (сегодня – в светло-розовую полоску; на ком-то другом такая выглядела бы чересчур женственно). Спокойная, размеренная речь – даже по телефону, даже в самых напряженных ситуациях. Готова спорить на что угодно, это мгновенно успокаивает и ободряет собеседника – меня-то точно ободряет.
Чем дольше я работаю с Тони Гордоном, тем больше убеждаюсь: этот человек знает, что делает, садится ли он за руль автомобиля, вешает ли картину, борется ли за освобождение приговоренного за убийство или занимается любовью.
Откуда взялась последняя мысль? Пока Тони повторял статданные – количество бойлеров и время «инцидентов», я невольно вернулась мыслями к Эду, щеки которого едва коснулась губами, прощаясь с ним сегодня утром.
Я уже боюсь возвращаться домой к мужу. С виду у нас все прекрасно: по пятницам мы вместе ходим в супермаркет, смотрим любимые телесериалы, устроившись на диване, по воскресеньям приглядываем за маленькой Карлой. Я не мешаю Эду рисовать на досуге, потому что это все, чего он хочет. Как он возмущается, что всю неделю вынужден работать на «идиотов»! Однако нельзя не заметить, что его два бокала вина за ужином превратились уже в три или четыре и что ко мне он практически не прикасается. Мы женаты всего два месяца. Чем все это кончится?
– А вы что думаете? – обратился вдруг ко мне Тони Гордон.
Меня бросило в жар от стыда. Передо мной знаменитый судебный адвокат, возможно, наш единственный шанс спасти невиновного (интуиция подсказывает мне, что Джо невиновен, пусть я его и недолюбливаю), а я сижу и думаю о своем неудачном браке.
– Я не уверена. – Ответить этой фразой было безопаснее всего.
– Все, Лили, не отвлекайтесь. В новом отчете психолога, который я заказал, говорится, что у нашего парня есть признаки синдрома Аспергера[12], а также отмечается его обсессивное поведение. – Тони Гордон взглянул в свои записи. – Это популярные термины, которые можно понимать по-разному. У нашего подзащитного есть такой пунктик: ему комфортно, когда все вокруг чисто и опрятно. Его нервирует, если вещи не на своих местах. Он понимает сказанное чересчур буквально, не всегда реагирует на ситуации так, как другие, испытывает трудности в общении. Еще он недолюбливает перемены и свободно оперирует цифрами.
– У меня брат точно такой же, – услышала я свой голос и лишь секунду спустя поняла, что надо было сказать «был». Но я часто так поступаю: легче делать вид, что Дэниэл по-прежнему жив.
– Правда? – Я почувствовала, как растет интерес Тони Гордона. – А это побуждает его к странным поступкам?
– Когда он был ребенком, нам лишь сказали, что он не такой, как все. Диагноз нам не назвали. С людьми он был то мил и очарователен, то вдруг становился груб и резок. Он не любил перемен… – Я мысленно провела рукой по гладкой коже седла. Почувствовала запах дерева. Покачала на руках Амелию… Нет…
– Лили, с вами все в порядке?
Я посмотрела на свои трясущиеся руки.
– Да.
Да, это толкало Дэниэла на странные поступки. Нет, со мной не все в порядке. Но Тони Гордон уже говорил о другом.
– Надо это учесть, – пробормотал он себе под нос. – Будем делать упор на факты и цифры, а не на эмоции, – по-моему, в прошлый раз защита с этим не справилась. Хорошо бы жюри состояло из людей, которые понимают статданные: нужны присяжные, которые подчиняются разуму, а не сердцу. Еще нам надо подчеркнуть, что, хотя у людей с синдромом Аспергера есть похожие привычки и особенности, каждый из них уникален и характер влияет на их поведение не меньше самого синдрома. Согласно проведенному мною исследованию, холодное, неэмоциональное, обсессивное поведение, зафиксированное в документах, – необязательно следствие Аспергера. Хитроумный вывод. Особенно если у кого-то из присяжных окажется личный опыт, который не согласуется с поведением Джо, или если наше описание его личности кого-то покоробит.
Я начала думать, нужна ли я здесь вообще. В конце концов, я ввела адвоката в курс дела; теперь все зависит от него.
– Пожалуйста, попросите руководство вашего бюро обеспечить ваше присутствие на моей встрече с клиентом, – сказал Тони. – Ваш опыт может оказаться очень полезным. Общественный резонанс этого дела обещает быть огромным. – Он снова посмотрел на меня с теплотой, почти отечески. – Нас никто не любит, – добавил он. – Мы же дьяволы, вы и я. Убийца в глазах общественности всегда убийца, даже если доказано, что он невиновен. Нам досталось дело общенациональной важности. Если разрешат пересмотр и мы выиграем, откроются шлюзы для всевозможных исков. Нам необходимо соблюдать осторожность.
– Знаю, – сказала я. На самом деле я этого не знала, но не показывать же ему свое невежество! Я хочу быть взрослой, хочу быть успешной в своей профессии и в своем браке. Но, кажется, просто не знаю, как это сделать.
Выйдя из «Линкольнс-Инн» – позади остались его прекрасные кирпичные стены и сочно-зеленый после дождя газон, – я пошла по городу, пробиваясь через толпы туристов. Я люблю пройтись по Лондону, подышать воздухом после душного офиса и спокойно подумать.
Подойдя к Вестминстерскому мосту, я на минуту остановилась, чтобы полюбоваться линией горизонта. «Нет зрелища пленительней! И в ком не дрогнет дух бесчувственно-упрямый…»[13]
Дэниэл любил поэзию, его восхищал порядок, в котором слова попадали точно на свои места. Когда он бывал чем-то расстроен – потерявшимся кусочком головоломки или ботинком, которого не оказалось на обычном месте, – я иногда читала ему стихи. Причем стихи требовались с четкой структурой и легкой, но отчетливой странностью. Беспроигрышным вариантом всегда был Эдвард Лир.
– Простите, – сказала я, когда на меня кто-то налетел, и мрачно потерла локоть. Всю жизнь я извиняюсь за чужую грубость. Я постоянно извинялась за Дэниэла. А этот грубиян даже не остановился. Я оглянулась, но он уже исчез в толпе.
О проекте
О подписке