Глава 3

– Пора в постель, – скомандовала Гемма.

– Ты обещала, что я могу лечь попозже, потому что мне уже десять лет, – возразила Сильвия. – А ты расскажешь какую-нибудь сказку.

– Только не «Спящую красавицу», – потребовала Шана, – какую-нибудь новую.

– А я хочу «Спящую красавицу», – сказала Бекка. – Я предпочитаю ее.

«Предпочитаю» было новое слово, которое она выучила только что.

– «Спящую красавицу» для Бекки, и она отправляется в постель. А потом другую сказку для двух взрослых дам, – улыбнулась Гемма, но старшие сестры уже выскочили из комнаты.

– Мы вернемся, когда ты кончишь «Спящую красавицу», – крикнула Шана из другой комнаты.

– И не раньше, – крикнула Сильвия.

Но очень скоро – сказка была еще в самом начале – они тихонько пробрались обратно, чтобы послушать знакомые слова.

Гемма рассказывала:

– …И король сказал, что пора позвать гостей.

– Много гостей? – спросила Бекка, хотя знала ответ наизусть.

– Огромное множество гостей. И накормить их всех пирожными и мороженым с золотых тарелок. А главное, не забыть послать приглашение всем добрым феям королевства.

– Но не злой фее.

Гемма крепче обняла девочку.

– Конечно, не злой – не той, что ходит в черном платье, в больших черных ботинках и в шляпе, расшитой серебряными монетками.

– Но она все равно пришла.

– Она пришла, словно ангел смерти. Она пришла и сказала: «Я проклинаю тебя, принцесса Шиповничек, и твоего отца-короля, и мать-королеву, и всех твоих дядюшек и тетушек, и двоюродных братьев и сестер. И всех окрестных жителей. И всех, кто носит одно с тобой имя». – Гемма задрожала всем телом, и Бекка накрыла ладошкой ее руку.

– Все будет в порядке, Гемма. Вот увидишь. Проклятие не подействует.

Гемма обняла девочку еще крепче и продолжила рассказывать.

Глава 4

На похороны собралось немного народа, в синагогу пришли лишь десятка два родственников и знакомых. Гемму мало кто знал, только родные. Раввин говорил о ком-то, слабо ее напоминающем. Бекка с трудом возвращалась из мира сказок, которые всегда рассказывала бабушка, к реальности происходящего. И лишь когда кантор запел, слегка фальшиво, но весьма прочувственно, она сдалась и унеслась в мечтах на поиски замка из любимой бабушкиной сказки.

До кладбища неподалеку от Кинг-стрит людей добралось еще меньше. Мимо грохотали грузовики, заглушая слова заключительной молитвы, которую читал раввин. Резко взвизгнули шины, и нетерпеливо загудела машина, притормозившая перед белкой, в панике перебегавшей дорогу, – во всем этом потерялись тихие рыдания Бекки.

Сильвия, зябко кутаясь в длинную, до щиколоток, черную норковую шубку, повернулась к мужу и сказала, как ей казалось, достаточно тихо:

– Уже десятое апреля, а все еще зима. Почему она не могла умереть во Флориде, как твой отец?

Она хотела произнести эти слова шепотом, чтобы шуткой удержать на плаву свой ослабевший дух, но вышло громче и слышнее еле тлеющего голоса раввина. Бекка обернулась к сестре, от резкого ветра у обеих на глаза навернулись слезы. Сильвия в смущении закусила губу и опустила голову. Когда Бекка снова взглянула на раввина, он уже окончил свою речь и лопаткой сбросил комочек грязной земли в открытую могилу.

«До свидания, Гемма», – прошептала Бекка вслед посыпавшейся вниз земле. Подошла ее очередь. Бекка сначала поднесла горсть земли к носу и понюхала, будто проверяя, подходит ли запах для того, чтобы здесь лежала Гемма. Глубоко, так, что заболело в груди, вздохнув, Бекка опустилась на колени и позволила комку мягко скатиться с ладони.

«Я обещаю, Гемма, – еле слышно сказала Бекка. – Я клянусь». Когда она встала, отец обнял ее и крепко прижал к себе, словно опасаясь потерять в могиле и дочь. Пока они шли к машине, отец крепко держал Бекку за руку, и она не пыталась освободиться, хотя была уверена, что на руке останутся синяки.

Дома на поминках людей собралось больше, чем в синагоге – подошли соседи, которые знали Гемму сорок лет. Это были поляки-католики. Им показалось неудобным прийти в синагогу, хотя церковь этого уже не запрещала. Стол ломился от их подношений: колбасы, голубцов, пышных пирогов, салатов, густо заправленных майонезом.

В доме пахло весной. Ароматы бесчисленных букетов перекрывали даже запахи еды. Сколько Бекка ни пыталась объяснить, никто из соседей так и не поверил, что к еврейским похоронам цветы не полагаются. Но каждый раз, когда дверь открывалась, новый скорбящий приносил с собой еще один букет… От запаха Бекку уже подташнивало.

Сильвия причесывалась перед зеркалом в своей старой спальне наверху. Внизу все зеркала были занавешены – Берлины не были так религиозны, чтобы следовать всем традициям, и сделали это только из-за раввина, который пришел почтить память умершей. Задрапированные зеркала ужасно раздражали Сильвию. Она протопала наверх, оставляя грязные следы, и резким, рассчитано театральным жестом сбросила норковую шубку на кровать. Отряхнув шелковую блузку от только ей заметных волосков, она недовольно уставилась на свое отражение.

Майк, ее муж, стоял у Сильвии за спиной и улыбался.

– Ты отлично выглядишь, детка.

– Отлично – недостаточно, – отозвалась Сильвия, улыбнувшись его отражению в зеркале, будто подтверждая, что выглядит она и в самом деле прекрасно.

Выйдя из комнаты, они столкнулись с Шаной и ее мужем. Щеки Шаны пылали – верный признак того, что они с Хови снова поругались.

– Где Бекка? – спросила Сильвия.

– Внизу. Наверняка разливает кофе. Режет пироги. Развлекает подружек Геммы. Что еще? – из-за недавней стычки с Хови слова Шаны прозвучали куда резче, чем ей хотелось.

Мужчины встретились взглядом поверх голов жен. Хови опустил глаза первым.

Бекка действительно резала пироги, выкладывала их на тарелки из парадного сервиза и не забывала положить рядом вилки. Ей надо было чем-то занять руки – голова была уже заполнена длиннейшим списком дел, которые надлежало сделать. Она без конца повторяла этот список наподобие заклинания, но руки, если были не у дел, продолжали дрожать. Бекка знала, что это нормально: она всегда так реагировала – готова была горы своротить, когда что-нибудь случалось, и немедленно разваливалась на части, когда напряжение спадало. Точно так же, как бабушка – что служило постоянным источником семейных шуток.

В гостиной Буковские – муж и жена, – размахивая руками, громогласно обсуждали Гемму, и их жесты никак не вязались с темой разговора. Дети – две дочери Шаны, маленький сын Сильвии и близнецы Берковичей – играли в салки на лестнице. Бекка понимала, что нужно пойти и утихомирить их, потому что весь этот шум начинает раздражать мать, которая с опухшими от слез глазами сидит на банкетке возле пианино, окруженная непрестанно болтающими соседями. Но сдвинуться с места Бекка была не в силах – оставалось только резать пироги, чтобы унять дикую дрожь.

Спустившись вниз, Сильвия и Шана по-матерински быстро, умело и не слишком справедливо разобрались с детьми, отправив их во двор и даже не озаботившись найти им куртки. Бекка улыбнулась. Обычно сестры, наоборот, слишком кутали детей – кофт и свитеров на тех всегда бывало в избытке. Она сочла это знаком того, что обе сильнее, чем готовы в этом признаться, расстроены смертью Геммы.

– Мне бы не помешала помощь, – произнесла она в попытке примирения. Но сестры уже вышли из комнаты, и Бекка поняла, что надо оставить их в покое – пусть погорюют. Оставалось с удвоенной, полной невысказанного раздражения свирепостью резать персиковый пирог: раздражение, похоже, тоже было частью бесконечной печали этого дня.

Она думала о Гемме. Как та с закрытыми глазами лежит на постели и повторяет: «Это я – принцесса Шиповничек».

Спящая красавица. Что она имела в виду? Тонкие волосы Геммы выбились из заплетенных косиц и разметались по подушке. В них уже совсем не осталось былой рыжины. Кожа, подобно старому пергаменту, натянутому на кости, напоминала карту; глубокие борозды долгих лет показывали, как и где она жила. Но на самом деле никто из родных не знал, где прошло ее детство. Им было известно только, что она приехала в Америку накануне Второй мировой войны.

– Папа, может, она действительно жила в замке где-нибудь в Европе? Ну, как Ротшильды.

Отец, привлекательный лысеющий мужчина с решительным подбородком и усами, белыми скобками огибающими рот, улыбнулся и покачал головой:

– Никаких замков, моя дорогая. Это просто одна из Гемминых сказок.

– Но она говорила с такой убежденностью.

– Ни в чем, что касается твоей бабушки, нельзя быть убежденным. Ни в дне ее рождения, ни в стране, где она родилась, ни даже в ее имени.

– Гемма, – автоматически отозвалась Бекка.

– Это потому, что Шана вместо «где моя бабушка» говорила «гемма бабушка».

Бекка отрезала еще один кусок, слишком тоненький для любого, кто не сидит на диете.

– Я знаю. Я хотела сказать, Аврора. Аврора Принц. По крайней мере, именно так я написала, когда мы в школе в четвертом классе рисовали семейное древо. Я хорошо помню, потому что написала ее имя с ошибкой и уже было собралась все переделывать, но тут мама нашла мне замазку. – Бекка оглянулась, ища, что бы еще нарезать.

Отец отобрал у нее нож и положил на тарелку так же аккуратно, как клал хирургические инструменты во время операции.

– Она сама выбрала имя Аврора, – тихо произнес он. – Но в той стране, где она родилась, я уверен, имя у нее было другое.

– Какое?

– Откуда я знаю, – пожал плечами доктор Берлин. – Я всего лишь зять. Правда, почти тридцать лет. Мне уже повезло, что, когда мы встретились, она хотя бы сказала, как зовут ее дочь. Большая специалистка по секретам была твоя бабушка. – Отец улыбнулся, и Бекка чуть не рассердилась, что он и сегодня, в такой день, ведет себя как обычно. А потом не удержалась и позволила себе счастье привычно, полностью раствориться в отцовской улыбке.

Взяв тарелки, Бекка начала обходить комнату, обменивая куски пирога на соболезнующее бормотание. При ее приближении смешки и улыбки, казалось, увядали. Раздав все, что было у нее в руках, она вернулась за следующей порцией.

К тому времени, как ушли соседи и остались только члены семьи, Бекка уже не могла плакать. Она сидела у кухонного стола с закрытыми глазами и прислушивалась к разговорам. Отец с матерью звучали почти весело, они мыли и вытирали парадную посуду, обсуждая, о чем говорили соседи. Из гостиной доносились звуки телевизионных новостей – Шана, Сильвия и их мужья без сил валялись перед телевизором.

– Тетя Бекка, расскажи сказку.

Она открыла глаза: Бенджамин. Светлые волосы, челка – одно лицо с Майком. Рассказывать сказку Майку? Забавно! Но рядом с ним с умоляющими глазами стояли обе дочки Шаны.

– Хорошо. Но только одну. Какую вам рассказать?

– Пятую касаву, – прошептала Сара.

Бенджамин ущипнул ее за руку.

– Не эту. Эта Геммина!

– Я расскажу эту сказку, – пообещала Бекка. – Именно потому, что она Геммина.

– А она не рассердится? – спросила Сьюзен.

– Не говори глупостей, – ответил Бенджамин. – Она умерла.

– Но дух тоже может рассердиться, – возразила Сьюзен.

– Евреи не верят в духов, – авторитетно заявил Бенджамин и взглянул на Бекку. – Правда, мы не верим?

Она покачала головой, но не потому, что не верила в духов, просто эти разговоры явно пугали Сару, которая все крепче прижималась к Бекке.

– Даже если Гемма и дух, она всех нас любит. И хочет, чтобы я рассказала вам сказку о Спящей красавице. Когда я видела Гемму в последний раз, она мне как раз про принцессу Шиповничек и рассказывала.

Лицо Сары прояснилось, и она улыбнулась, подсказывая: «Давным-давно…» И Бекка, улыбнувшись в ответ, подхватила.

Когда детей наконец уложили, взрослые собрались в столовой.

– Гемма оставила завещание. Вот что значит иметь в семье юриста, – сказал доктор Берлин и посмотрел на Майка. – Но кроме того, Гемма оставила шкатулку, которую мы с вашей мамой решили открыть именно сегодня, пока мы все вместе.

– А что в ней, пап? – спросила Сильвия, снимая черный обруч и легонько массируя шею под волосами.

– Мы не знаем. Это был Геммин секрет. Мама даже не знала о существовании шкатулки, покуда вчера мы не распаковали вещи из дома престарелых. Это…

Миссис Берлин прервала мужа:

– Она полна… всякой всячины.

Она говорила так тихо, что Бекка немного подалась вперед, чтобы расслышать.

Доктор Берлин погладил жену по руке, встал, вышел на кухню и вернулся с палисандровой шкатулкой. На крышке была вырезана роза с шипами.

– Только не еще одна проклятая роза! – воскликнул Хови. – Гемма была просто типичный случай из учебника – невроз навязчивых состояний.

– Что ты в этом понимаешь? – огрызнулась Сильвия. – Ты же зубной врач.

– Врач есть врач, – парировала Шана.

– Вовсе нет, – возразила Сильвия.

– Вовсе да.

– Вовсе нет.

Майк нервно засмеялся, а доктор Берлин поднял руку.

Шана и Сильвия тотчас замолчали, и Бекка услышала тяжелый вздох – так мама вздыхала, когда сестры-подростки ссорились.

– Давайте лучше посмотрим, что в шкатулке, – вмешалась Бекка.

– Пусть мама откроет, – предложил доктор Берлин.

Миссис Берлин медленно подняла крышку, и все уставились на мешанину из фотографий и бумаг. Затем она принялась не спеша вынимать бумаги по одной, аккуратно раскладывая их на обеденном столе, пока стол не стал похож на лоскутное одеяло.

– Посмотрите на фотографию, – воскликнула Сильвия. – Разве это не Гемма?

– И все эти вырезки, – Шана ткнула красным наманикюренным ногтем в пожелтевший листок бумаги.

– Давайте начнем с этого конца, – доктор Берлин перевернул одну из фотографий. «Евка и я, 1945 год», – громко прочел он и пустил фотографию по кругу. Это был черно-белый снимок женщины в плохо сидящем ситцевом платье. На руках она держала девочку со светлыми косичками и огромными глазами.

– Это ты, мама? – спросила Бекка, показывая на девочку.

– Конечно, – улыбнулся отец. – У кого еще могут быть такие глазищи?

– Какое ужасное платье! – воскликнула Сильвия. – Просто мешок из-под муки.

– Тогда такие носили, – пробормотала миссис Берлин. – Но я никогда раньше не видела этой фотографии.

Бекка взяла следующий листок.

– Какая-то бумага, разрешающая въезд в страну. В Америку, – она оглядела всех сидящих за столом. – На имя Гитл Мандельштейн.

– Гитл? – переспросила Шана.

– Может, это и было настоящее имя Геммы, – предположил Хови.

– Никто никогда не называл ее Гитл, – сказала миссис Берлин. – Но я не знаю, откуда она, и не встречала никого, кто бы знал ее до моего рождения. Я думала, ее настоящее имя Женевьева.

– Вы не знаете настоящего имени своей матери? – изумился Майк.

– Я всегда думала, что меня назвали Евой, потому что ее звали Женевьева, – ответила миссис Берлин. – А потом она взяла себе другое имя – Аврора, так что мы были Аврора и Ева. Она шутила, что с нас все начинается – и день, и род человеческий.

– А я всегда думала, что Аврора – это из сказки, – сказала Сильвия.

– Из какой сказки? – недоуменно спросила Шана.

– Из «Принцессы Шиповничек», конечно. Принцесса Аврора, как у Диснея.

– Что-то слишком умно для меня, – вставил Хови.

– Все слишком… – начала Сильвия.

– Сильвия! – предупреждения доктора Берлина было достаточно. Он взял другую фотографию: – Что вы думаете об этой?

На фотографии паспортного формата был красивый молодой человек с высокими скулами и темными усиками.

– Брат Геммы?

– Она никогда не упоминала ни о каких братьях.

– Двоюродный брат? Друг?

– Твой отец, мама? – Бекка тихо высказала то, о чем все подумали.

– Не знаю. Она никогда не говорила ни о каком муже. И о семье вообще. Только о том, что все в замке заснули, а ее разбудил принц.

– Невроз навязчивых состояний, – вставил Хови.

– Рассуждай лучше о зубах, умник, – предупредила Сильвия.

Еще в шкатулке обнаружилось несколько газетных вырезок, несколько фотографий той же самой молодой женщины в компании столь же бедно одетых людей и маленький черный бархатный мешочек. Дрожащими пальцами миссис Берлин открыла мешочек, выудила оттуда мужское кольцо с большим темным камнем и передала его Бекке.

– Может, это кольцо нашего дедушки? – сказала Сильвия.

– Принца? – спросил Хови. – Или мистера Принца?

– Не думаю, что она… не уверена… но мне кажется, что она вообще не знала, кто мой отец. Была война. Все перевернулось вверх дном. Она просто сумела выбраться вовремя.

– Вовремя? – возразила Бекка. – Но, мама, посмотри на дату на въездной визе – 14 августа 1944 года. Она приехала сюда в самый разгар войны.

– Не может быть, – недоуменно посмотрела на дочь миссис Берлин.

– Может, Гемма вовсе не Гитл, – предположил Майк. – Вы же никогда не слышали, чтобы ее так называли.

– А зачем хранить чужую въездную визу? – спросил доктор Берлин.

Бекка поднесла кольцо к свету и прошептала:

– Мама, тут что-то написано внутри.

Доктор Берлин взял кольцо, пошел в кабинет и вернулся с увеличительным стеклом.

– Здесь три буквы и дата – «ЙМП 1928».

– Ни Гитл, ни Мандельштейн, – удовлетворенно произнес Майк.

– Это мужское кольцо, идиот. – В голосе Сильвии звучала неподдельная нежность. – «П» значит Принц.

– Что же это такое? – недоумевала Шана.

– Ответ знает только Гемма, – вздохнул доктор Берлин.

– А спрашивать теперь слишком поздно, – добавил Майк.

– Если только мы не верим в духов, – вставила Бекка. – А Бенджамин убеждал меня, что мы, евреи, в духов не верим.

– Невроз навязчивых состояний.

– Заткнись, Хови, – хором произнесли все три сестры.

Доктор Берлин положил кольцо рядом с фотографией молодой женщины с ребенком:

– Загадка, завернутая в тайну внутри головоломки.

– Это про Россию, – отозвалась Сильвия.

– Согласно Черчиллю, – добавила Шана.

– Мои умненькие девочки, – улыбнулся доктор Берлин.

– Я собираюсь все разгадать. – Бекка накрыла ладонью фотографию и кольцо. – И головоломку, и загадку, и тайну. Я собираюсь найти замок и принца и потребовать наше наследство. Эти фотографии, кольцо и все остальное мне помогут. Я обещала Гемме.

– Невроз навязчивых состояний, – снова повторил Хови.

На этот раз никто не обратил на него внимания.