Глава X
Река Виммера

На следующий день, 25 декабря, двинулись в путь на заре. Уже чувствовался зной, но терпимый. Дорога шла почти без подъемов и была удобна для лошадей. Пролегала она по довольно редкому лесу. Вечером, после основательного перехода, отряд сделал привал на берегу Белого озера, вода которого оказалась солоноватой и непригодной для питья.

Жак Паганель принужден был согласиться, что это Белое озеро не более бело, чем Черное море черно, Красное море красно, Желтая река желта, а Голубые горы голубого цвета. Впрочем, побуждаемый профессиональным самолюбием, географ попытался было спорить, но его доводы не имели успеха.

Мистер Олбинет с обычной для него аккуратностью приготовил и подал ужин. Затем путешественники – одни в колымаге, другие в палатке – не замедлили заснуть, невзирая на жалобный вой динго – этих австралийских шакалов.

За Белым озером раскинулась чудесная равнина, вся пестревшая хризантемами. Проснувшись на следующее утро, Гленарван и его спутники пришли в восторг от раскинувшейся перед их взором великолепной картины.

Снова двинулись в путь. Местность была ровная, только вдали виднелось несколько пригорков. Всюду до самого, горизонта зеленела и алела цветами беспредельная равнина. Голубые цветы мелколистного льна красиво сочетались с ярко-красными цветами медвежьих когтей. Солончаковую почву густо покрывали серо-зеленые и красноватые цветы серебрянки, лебеды, свекловичника. Растения эти очень полезны, так как из их золы путем промывки добывается отличная сода. Паганель, который, очутившись среди цветов, сейчас же сделался ботаником, принялся называть все эти разновидности растений и, верный своему пристрастию к цифрам, не упустил случая заявить, что австралийская флора располагает четырьмя тысячами двумястами видов растений, принадлежащих к ста двадцати семействам.

После того как колымага проехала за короткое время еще с десяток миль, ей пришлось ехать среди рощиц высоких акаций, мимоз и белых камедных деревьев с их разнообразными цветами. Растительное царство этих равнин, богатых источниками, нельзя было упрекнуть в неблагодарности по отношению к дневному светилу: все, что солнце изливало на него в виде света и тепла, оно возвращало ароматами и цветами. Зато царство животных представлено было более скупо. Лишь кое-где бродили по равнине эму, приблизиться к которым оказалось невозможным. Майору все же удалось подстрелить одну очень редкую и уже исчезающую птицу. Это был ябиру – гигантский журавль английских колоний. Ростом он был пяти футов, а клюв его, черный, широкий, конической формы, очень заостренный с конца, имел восемнадцать дюймов длины. Лилово-пурпурная окраска его головы составляла резкий контраст с лоснящейся зеленой шеей, блестящей белой грудью и ярко-красными длинными ногами. Казалось, что природа израсходовала все свои основные краски на оперение этого ябиру.

Путешественники залюбовались этой птицей, и майор был бы, конечно, героем дня, если бы юный Роберт, проехав несколько миль дальше, не встретил и безбоязненно не убил какое-то бесформенное животное – нечто среднее между ежом и муравьедом, напоминавшее недоразвитое существо первобытных времен. Из его сомкнутой пасти висел длинный, растягивавшийся липкий язык, которым это животное вылавливало муравьев – свою главную пищу.

– Это ехидна, – объяснил Паганель. – Случалось ли вам когда-либо видеть подобное животное?

– Она отвратительна! – отозвался Гленарван.

– Отвратительна, но интересна, – заметил Паганель. – К тому же она встречается только в Австралии. Тщетно было бы искать ее в другой части света.

Понятно, Паганелю захотелось увезти с собой отвратительную ехидну, и он задумал положить ее в багажное отделение, но тут мистер Олбинет запротестовал с таким негодованием, что ученый должен был отказаться от мысли сохранить для науки этого представителя австралийской фауны.

В этот день наши путешественники достигли 141°31′ долготы. До сих пор им в пути встречалось мало колонистов-земледельцев и мало скваттеров. Местность казалась пустынной. Туземцев и совсем не было видно, так как дикие племена кочуют севернее, по бесконечным пустыням, орошаемым притоками Дарлинга и Мёррея.

Отряд Гленарвана очень заинтересовался встречей с одним из тех колоссальных стад, которые предприимчивые торговцы пригоняют с восточных гор в провинции Виктория и Южная Австралия.

Около четырех часов пополудни Джон Манглс указал своим спутникам на огромный столб пыли, поднимавшийся вдали, милях в трех впереди. Никто не мог догадаться, что означало это явление. Паганель склонен был видеть в этом влияние какого-нибудь метеора, и пылкая фантазия ученого уже подыскивала ему естественное объяснение, но Айртон, не дав географу углубиться в область догадок, заявил, что пыль эту поднимает двигающееся стадо.

Боцман был прав. Густое облако пыли все приближалось. Оттуда неслось мычанье, ржанье и блеянье. К этой пасторальной симфонии примешивались также – в виде криков, свиста и брани – человеческие голоса.

Из шумного облака появился человек. То был главный вожатый этой четвероногой армии. Гленарван поехал к нему навстречу, и они разговорились без дальнейших церемоний. Вожатый был в то же время и владельцем части этого стада. Звался он Сэм Митчель и направлялся из восточных провинций к бухте Портланд.

Его стадо состояло из двенадцати тысяч семидесяти пяти голов: тысячи быков, одиннадцати тысяч баранов и семидесяти пяти лошадей. Весь этот скот, купленный худым на равнинах у Голубых гор, перегонялся теперь на тучные пастбища Южной Австралии, с тем чтобы после откорма его можно было перепродать с большим барышом. Сэм Митчель, выгадывая по два фунта стерлингов с быка и по полфунта с барана, должен был выручить кругленькую сумму в сто пятьдесят тысяч франков. Такое дело являлось, конечно, выгодным, но сколько надо было проявить терпения и энергии, чтобы довести до места назначения это норовистое стадо, сколько трудов приходилось положить на это! Да, нелегко достается барыш, получаемый от этого сурового ремесла.

В то время как стадо Сэма Митчеля продолжало двигаться вперед через рощицы мимоз, сам он в немногих словах рассказал свою историю. Элен Гленарван и Мэри Грант сошли с колымаги, всадники соскочили со своих коней, и все они, усевшись под тенью большого камедного дерева, слушали рассказ скотопромышленника.

Сэм Митчель был в пути уже семь месяцев. В среднем он проходил ежедневно миль десять, и его бесконечное путешествие должно было продлиться еще месяца три. В этом трудном деле ему помогали тридцать погонщиков и двадцать собак. Среди погонщиков было пять негров, умевших замечательно отыскивать отбившихся от стада животных по их следам. За этой армией следовало шесть телег. Погонщики с бичами в руках (рукоятка этих бичей была восемнадцати дюймов длины, а ремень – девяти футов) пробирались между рядами животных и восстанавливали то и дело нарушаемый порядок, между тем как легкая кавалерия в виде собак носилась по флангам. Путешественников привела в восхищение царившая в стаде дисциплина. Различные породы животных шли отдельно, ибо дикие быки не станут пастись там, где прошли бараны. Поэтому необходимо было гнать быков во главе этой армии. Они, разделенные на два батальона, двигались впереди. За ними под командой двадцати вожатых следовали пять полков баранов; взвод лошадей шел в арьергарде. Сэм Митчель обратил внимание своих слушателей на то, что вожаками этой армии являлись не люди, не собаки, а некоторые быки – смышленые «лидеры», авторитет которых признавался их сородичами. Они с большой важностью шествовали впереди, инстинктивно выбирая наилучшую дорогу. Видимо, они были глубоко убеждены в своем праве пользоваться общим уважением. Стадо беспрекословно повиновалось им, и поэтому с ними приходилось считаться. Если им заблагорассудилось сделать остановку, надо было уступать их желанию; и тщетно было бы пытаться снова пуститься в путь после стоянки до того, как они сами подадут к этому сигнал.

Скотопромышленник добавил еще несколько подробностей к описанию этой экспедиции. Пока эта армия животных движется по равнине, все идет хорошо – не надо преодолевать препятствия, не чувствуется усталости. Скот пасется тут же, по дороге, утоляет жажду в многочисленных ручьях, ночью спит, днем идет, послушный лаю собак. Но когда путь пролегает по обширным лесам материка, через заросли мимоз и эвкалиптов, затруднения возрастают. Взводы, батальоны, полки – все это смешивается или рассыпается по сторонам, и немало надо времени, чтобы снова всех собрать. Если, к несчастью, потеряется один из быков-лидеров, его приходится во что бы то ни стало разыскать, иначе все стадо может разбежаться; негры-погонщики нередко тратят по нескольку дней на эти трудные поиски. Когда идут сильные дожди, ленивые животные отказываются двигаться вперед, а вовремя бурных гроз обезумевший от страха скот охватывает паника.

И все же благодаря энергии и расторопности скотопромышленника удавалось преодолевать эти всё снова и снова возникающие трудности. Он шел вперед миля за милей. Равнины, леса, горы оставались позади. Но ему приходилось присоединить к энергии и расторопности еще нечто большее – ничем не сокрушимое терпение, которого должно было хватить не на часы, не на дни, а на целые недели, уходившие на переправы через реки. Здесь препятствием является не непроходимость водного пути, а только упрямство стада, не желающего переходить реки – быки, хлебнув воды, поворачивают назад; бараны, боясь воды, разбегаются в разные стороны. Надо ждать ночи, чтобы снова попытаться загнать стадо в реку. Попытка не удается. Баранов бросают в воду силой, но овцы не решаются следовать за ними. Пробуют в течение нескольких дней томить скот жаждой, но и это ни к чему не приводит. Переправляют на противоположный берег ягнят в надежде, что матери, услышав их крики, бросятся к ним. Но ягнята блеют, а матери не двигаются с места. Такое положение длится иногда целый месяц, и скотопромышленник не знает, что ему делать со своей блеющей, ржущей и мычащей армией. Вдруг в один прекрасный день без всякой видимой причины, словно по какому-то капризу, часть стада начинает переходить реку, и тут возникает новая трудность – помешать животным беспорядочно бросаться в воду, так как при этом они сбиваются в кучу и многие из них, попав в стремнины, тонут.

Вот что рассказал нашим путешественникам Сэм Митчель. Во время его рассказа большая часть стада прошла мимо в полном порядке, и скотопромышленник должен был поторопиться снова стать во главе своей армии, чтобы иметь возможность выбирать лучшие пастбища. Он простился с Гленарваном и его спутниками. Все крепко пожали ему руку. Затем он вскочил на прекрасного туземного коня, которого держал под уздцы один из погонщиков, и через несколько мгновений уже исчез в облаке пыли.

Колымага снова двинулась в путь и остановилась только вечером у подошвы горы Тальбот. На привале Паганель весьма уместно напомнил о том, что было 25 декабря, день рождеств а – праздник, столь чтимый в английских семьях. Но мистер Олбинет также не забыл этого: в палатке был сервирован вкусный ужин, заслуживший горячую похвалу всех присутствующих. И в самом деле, мистер Олбинет превзошел самого себя: он умудрился приготовить из имевшихся запасов ряд европейских блюд, которые не часто можно получить в пустынях Австралии. На этом достопримечательном ужине были поданы оленья ветчина, солонина, копченая семга, пирог из ячменной и овсяной муки, чай в неограниченном количестве, виски в изобилии и несколько бутылок портвейна. Можно было в самом деле вообразить себя в столовой замка Малькольм, среди гор Шотландии.

Действительно, на этом пиршестве было все, начиная от имбирного супа и кончая печеньем на десерт. Паганель счел нужным еще пополнить десерт плодами дикого апельсинового дерева, росшего у подножия соседнего холма. Надо признаться, апельсины эти были довольно-таки безвкусны, а раздавленные семечки их обжигали рот, словно кайенский перец. Географ же, видимо из научной добросовестности, так наелся этими апельсинами, что сжег себе нёбо и оказался не в состоянии отвечать на многочисленные вопросы майора относительно особенностей австралийских пустынь.

На следующий день, 26 декабря, не произошло ничего, о чем стоило бы рассказать. На пути попались истоки реки Нортон, а позднее – наполовину пересохшая река Мекензи. Погода стояла прекрасная, не слишком жаркая. Дул южный ветер, приносящий здесь прохладу, подобно тому как это делает северный ветер в Северном полушарии. Паганель обратил на это внимание своего юного приятеля Роберта Гранта.

– Это очень благоприятно для нас, – прибавил он, – ибо в Южном полушарии в среднем более жарко, чем в Северном.

– А почему? – спросил мальчик.

– Почему, Роберт? Разве ты никогда не слыхал о том, что Земля зимой ближе к Солнцу?

– Слыхал, господин Паганель.

– И что зимой холодно только потому, что лучи Солнца падают более косо?

– Да, господин Паганель.

– Так вот, мой мальчик, по этой самой причине в Южном полушарии более жарко.

– Не понимаю, – с удивлением ответил Роберт.

– А вот подумай, – продолжал Паганель. – Когда у нас там, в Европе, зима, то какое же время года здесь, в Австралии, у антиподов?

– Лето, – сказал Роберт.

– Ну и если в это время Земля как раз ближе к Солнцу… Понимаешь?

– Понимаю.

– Значит, лето Южного полушария должно быть жарче лета Северного полушария именно благодаря этой близости к Солнцу.

– Теперь мне все ясно, господин Паганель.

– Итак, когда говорят, что Земля ближе к Солнцу зимой, то это верно лишь по отношению к нам, живущим в северной части земного шара.

– Вот это никогда мне не приходило в голову, – промолвил Роберт.

– Ну, так больше не забывай этого, мой мальчик.

Роберт с большой охотой выслушал эту маленькую лекцию по космографии, в дополнение к которой он узнал еще и о том, что средняя температура провинции Виктория составляет плюс семьдесят четыре градуса по Фаренгейту (+23,33° по Цельсию).

Вечером отряд сделал привал за озером Лонсдель, в пяти милях от него, между горой Драмонд, поднимавшейся на севере, и горой Драйден, невысокая вершина которой вычерчивалась на южном небосклоне.

На следующий день, в одиннадцать часов утра, колымага добралась до берегов реки Виммеры, у сто сорок третьего меридиана.

Река эта, шириной в полмили, несла свои прозрачные воды между высокими акациями и камедными деревьями. Там и сям среди них виднелись великолепные мирты, вздымавшие на пятнадцатифутовую высоту свои длинные плакучие ветви, пестревшие красными цветами. Множество птиц – иволги, зяблики, золотокрылые голуби, не говоря уж о болтливых попугаях, – порхало среди зеленых ветвей. Внизу, на воде, резвилась пара черных лебедей, пугливых и неприступных. Но эти редкие птицы австралийских рек вскоре исчезли за излучинами Виммеры, причудливо орошавшей эту пленительную долину.

Между тем колымага остановилась на ковре из зеленых трав, свисавших бахромой над быстрыми водами реки. Ни моста, ни парома не было. А все же перебраться было необходимо. Айртон стал искать удобного брода. В четверти мили вверх по течению река показалась ему менее глубокой, и он решил, что в этом месте можно будет перебраться на другой берег. Сделанные им в нескольких местах измерения показали, что река здесь не глубже трех футов. Значит, колымага могла без большого риска пройти по такому неглубокому месту.

– Нет никакого другого способа переправиться на тот берег? – обратился Гленарван к боцману.

– Другого нет, сэр, – ответил Айртон, – но эта переправа не кажется мне опасной. Как-нибудь переберемся.

– Следует ли жене и мисс Грант выйти из колымаги?

– Ни в коем случае. Мои быки крепки на ногу, и я берусь вести их по верному пути.

– Тогда отправляйтесь, Айртон, – сказал Гленарван. – Я полагаюсь на вас.

Всадники окружили тяжелую колымагу, и отряд смело вошел в воду. Обычно, когда телеги переходят реку вброд, к ним прикрепляют кругом пустые бочки, для того чтобы поддержать их на поверхности воды, но здесь такого спасательного пояса не имелось, и надо было положиться на чутье быков и на осторожность возницы. Айртон, сидя на козлах колымаги, направлял ее через реку; майор и оба матроса, рассекая быстрое течение, пробирались в нескольких саженях впереди. Гленарван и Джон Манглс держались по обеим сторонам колымаги, готовые прийти на помощь путешественницам. Паганель и Роберт замыкали шествие.

Все шло хорошо до середины Виммеры. Но здесь дно стало опускаться, и вода поднялась выше колес. Быки, отнесенные течением от брода, могли потерять дно под ногами и потянуть за собой качавшуюся колымагу. Айртон отважно соскочил в воду и, схватив быков за рога, заставил их вернуться к броду.

В эту минуту колымага неожиданно на что-то натолкнулась, раздался треск, и она сильно накренилась. Вода залила ноги путешественницам. И колымагу и быков, несмотря на все усилия Гленарвана и Джона, уцепившихся за дощатую стенку, стало относить течением. Минута была критическая.

К счастью, быки мощно рванулись вперед и потащили за собой колымагу. Дно начало подниматься, и вскоре животные и люди, промокшие, но очень довольные, очутились в безопасности на другом берегу.

Однако у колымаги оказался сломан передок, а у лошади Гленарвана – сбиты передние подковы.

Нужно было как можно скорее исправить эти повреждения. Путешественники смущенно переглядывались, не зная, что предпринять. Айртон предложил съездить на стоянку Блек-Пойнт, находившуюся в двадцати милях севернее, и привезти оттуда кузнеца.

– Поезжайте, конечно поезжайте, милейший Айртон, – сказал Гленарван. – Сколько вам потребуется времени на оба конца?

– Часов пятнадцать, не больше, – ответил Айртон.

– Ну, так отправляйтесь же, а мы в ожидании вашего возвращения расположимся лагерем на берегу Виммеры.

Несколько минут спустя боцман верхом на лошади Вильсона уже скрылся за густой завесой мимоз.