Вскоре после полудня доктор Хоуг уже сидел в катере, который держал курс на пристань британской дипломатической миссии в Канагаве. Бебкотт прислал записку, что не может покинуть Канагаву, потому что делает операцию в своей тамошней клинике, пообещав вернуться сразу же, как только освободится: «…извините, вряд ли это у меня получится раньше позднего вечера, вероятнее же всего, мне придется остаться здесь до завтрашнего утра. Я буду более чем рад, если вы пожелаете присоединиться ко мне, только будьте готовы остаться на ночь, потому что погода на море меняется быстро…»
На пристани их ждали гренадер и Лим в белом халате, просторных черных штанах, мягких тапочках и маленькой шапочке на макушке. Когда Хоуг выбрался из катера, Лим, зевнув, обозначил телом приветственный поклон.
– Хэйа, масса, Лим-ма, Номер Один Бой.
– Мы можем оставить пиджин для кули, Лим, – ответил Хоуг на сносном кантонском наречии, и глаза Лима тут же сползли к переносице. – Я – Мудрый Целитель Врач Ученый. – Таково было китайское имя Хоуга – значение двух иероглифов, ближайших по звучанию к кантонским слогам «хо» и «ге», – выбранное для него из целой дюжины других вариантов Гордоном Чэнем, компрадором компании Струана, одним из его пациентов.
Лим тупо уставился на него, притворяясь, что ничего не понял, обычный и самый быстрый способ заставить потерять лицо чужеземного дьявола, который осмелился выучить несколько слов на языке цивилизованных людей. «Ай-йа, – подумал китаец, – кто он, этот смердящий блудодей, этот гноепакостный краснорожий дьявол с бычьей шеей, пожирающий матерей, эта жабообразная мартышка, которая набралась наглости говорить на нашем языке с видом столь гнусного превосходства…»
– Ай-йа, – сладко проговорил Хоуг, – я также знаю много, очень много грязных слов, чтобы подробно описать мать какого-нибудь мерзкого сосуда похоти и все ее гноеточивые части, если этот крестьянин родом из утопающей в навозе и собачьей моче деревни даст мне к тому повод столь же невесомый, как моргнувшее веко, например, притворится, что не понимает меня.
– Мудрый Целитель Врач Ученый? Ай-йа, какое хорошее имя! – Лим коротко хохотнул. – И никогда за много лет не слышал я, чтобы чужеземный дьявол так хорошо говорил на языке мужчин.
– Хорошо. Ты скоро услышишь еще больше, если меня снова назовут чужеземным дьяволом. Благородного Дома Чэнь выбрал мне имя.
– Благородного Дома Чэнь? – У Лима отвисла челюсть. – Достославный Чэнь, у которого мешков с золотом больше, чем волос на шкуре быка? Ай-йа, какая дьявольская привилегия!
– Да, – согласился Хоуг, добавив не вполне правдиво: – И он также сказал мне, что, если вместо немедленного исполнения всех желаний, на какое вправе рассчитывать его друг, у меня возникнут хоть какие-нибудь отдающие дерьмом проблемы с любым из жителей Серединного Царства – будь он высок званием или низок, – мне достаточно лишь упомянуть при нем по возвращении имя этого мерзкого скотоложца.
– О-ко, Мудрый Целитель Врач Ученый, для нас действительно большая честь принимать вас в нашей бедной, пропахшей навозом лачуге.
Доктор Хоуг почувствовал, что достиг в глазах китайца необходимой степени величия, благословляя про себя своих наставников, главным образом благодарных пациентов, которые научили его по-настоящему важным словам и подсказали, как ему следует держаться в Серединном Царстве с определенными людьми и в определенных ситуациях. День был теплым и приятным, и вид небольшого городка понравился ему: храмы, виднеющиеся поверх невысоких крыш; рыбаки, закидывающие сети в заливе; квадраты рисовых полей, утыканные фигурками крестьян; спешащие во все стороны люди и нескончаемый поток путников на Токайдо вдалеке. К тому времени, когда они с притворно подобострастной помощью Лима достигли ворот миссии, Хоуг уже достаточно хорошо представлял, какова общая ситуация в Канагаве, сколько сегодня больных у Бебкотта и чего ему следует ожидать.
Джордж Бебкотт находился у себя в операционной, ему ассистировал японец, его последователь и ученик, приставленный к нему бакуфу для изучения западной медицины. Приемную снаружи заполняли жители Канагавы, мужчины, женщины и дети. Операция была неприятной, больному ампутировали стопу.
– Славно видеть вас вновь, Джордж, могу я вам чем-нибудь помочь?
– Спасибо, я с благодарностью принял бы вашу помощь. Здесь у меня все в порядке, но вот если бы вы смогли просеять толпу снаружи?
По прошествии часа Хоуг уже с головой ушел в любимую работу. Он как раз только что закончил обкладывать лубками сломанную руку, когда дверь открылась и хорошо одетая девушка с миловидным лицом, поколебавшись секунду на пороге, вошла и поклонилась. Кимоно из голубого узорчатого шелка, оби зеленого цвета, большие гребни в уложенных волосах. Голубой зонтик от солнца.
Хоуг заметил, как вдруг сузились глаза Чэн Синя. Девушка ответила на вопросы китайца, потом заговорила тихим голосом, очень стараясь убедить его в чем-то, хотя и явно нервничая при этом.
– Мудрый Целитель Врач Ученый, – начал Чэн Синь. Его речь постоянно прерывал сухой кашель, в котором Хоуг сразу же признал неизлечимую чахотку. – Эта госпожа говорит, что ее брату нужна важная помощь, почти мертвый. Она сильно умоляет вас пойти с ней – дом здесь рядом.
– Скажи ей, пусть его принесут сюда.
– К сожалению, боится его двигать.
– Что с ним случилось?
После новых вопросов и ответов, которые показались Хоугу больше похожими на торговлю, чем на что-то еще, Чэн Синь перевел:
– Ее брат самурай, она говорит, много важные люди очень счастливые, если вы помогать брату. Я думаю, говорит правду.
Из гонконгских газет Хоуг знал о значении самураев как абсолютного правящего класса в Японии и о том, что любые меры, которые помогут завоевать их доверие и, следовательно, обеспечат их поддержку, способствуют укреплению британского влияния. Он внимательно посмотрел на девушку. Она тут же опустила глаза. Ее нервозность стала заметнее. На вид ей было лет пятнадцать-шестнадцать, и чертами лица она заметно отличалась от простых крестьян. Красивая нежная кожа. «Если ее брат самурай, значит и она тоже самурай», – подумал он, заинтригованный.
– Как ее имя?
– Юки Итикава. Пожалуйста, торопиться.
– Ее брат важный самурай?
– Да, – ответил Чэн Синь. – Я буду провожать вас, не нужно бояться.
Хоуг громко фыркнул:
– Бояться? Мне? Чума на ваш страх! Подожди здесь. – Он прошагал к операционной и тихо открыл дверь.
Бебкотт был очень занят, он удалял зуб мальчику с раздувшейся щекой, уперевшись коленом ему в грудь, убитая горем мать ломала руки и что-то лопотала рядом. Хоуг решил его не беспокоить.
У ворот сержант охраны вежливо остановил его и осведомился, куда он направляется.
– Я пошлю с вами пару своих ребят. Лучше перестараться, чем потом горевать.
Девушка постаралась отговорить их от того, чтобы брать с собой солдат, но сержант был непреклонен. В конце концов она согласилась и, нервничая еще больше, повела их вдоль улицы, потом свернула в один переулок, затем в другой, в третий. Жители деревни, которые попадались им по дороге, отводили глаза и торопливо уходили в сторону. Хоуг нес в руке свой докторский саквояж. Поверх крыш он все еще мог видеть храм, в котором размещалась миссия, это успокаивало его, и он был рад, что его сопровождали солдаты, понимая, что идти без них было бы опрометчиво. Чэн Синь шел рядом, помогая себе длинным посохом.
«В этой юной леди кроется больше, чем она хочет показать», – подумал он, сильно взволнованный этим своим приключением.
Еще одна узкая улочка. Она остановилась у двери в высокой ограде и постучала. Сначала открылось зарешеченное окошко, потом сама дверь. Увидев солдат, здоровый слуга толкнул было дверь назад, но она повелительным тоном приказала ему впустить их.
Сад за оградой был маленький, ухоженный, но не сказать чтобы роскошный. У ступеней, которые вели на веранду небольшого домика с панелями-сёдзи, девушка разулась, сняв деревянные сандалии, и попросила их сделать то же самое. Хоуг неуклюже нагнулся и стал натужно стаскивать с себя высокие сапоги. Она тут же приказала слуге помочь ему, и тот мгновенно подчинился.
– Вам обоим лучше подождать здесь, – сказал Хоуг солдатам, стесняясь дырок на носках.
– Есть, сэр. – Один из провожатых проверил ружье. – Пойду только взгляну, что там у них сзади. Ежели что, кричите.
Девушка отодвинула в сторону панель-сёдзи. На футонах лежал Ори Риёма, сиси, участвовавший в нападении на Токайдо, простыня под ним намокла от пота, прислужница обмахивала его веером. Ее глаза широко раскрылись, когда она увидела Хоуга, а не досточтимого Врачующего Великана-Целителя, как ожидала, и она немного отшатнулась, когда англичанин тяжело вступил в комнату.
Ори был без сознания, в коме. Его мечи лежали на низкой подставке рядом, в такояме стояли свежие цветы. Доктор Хоуг присел перед ним на корточки. Лоб юноши был очень горячим, лицо пылало, жар достиг опасной черты. Причина стала ясна Хоугу сразу же, как только он снял повязку, покрывавшую плечо и верхнюю часть руки.
– Господи Исусе! – пробормотал он, уловив носом пресловутый запах и увидев размеры вздувшейся от гноя багровой припухлости и черный цвет отмерших тканей – гангрена вокруг пулевого ранения.
– Когда его подстрелили?
– Она нет знает точно. Три или четыре недели.
Он еще раз посмотрел на рану. Потом, не обращая внимания на устремленные на него со всех сторон взгляды, вышел, сел на краю веранды и уставился в пространство.
«Все, что мне сейчас нужно, – это мой прекрасный гонконгский госпиталь с его прекрасно оборудованными операционными, мои чудесные сестры, усвоившие школу Найтингейл, и бочонок везения в придачу, и я мог бы спасти этого несчастного юношу. Проклятые ружья, проклятые войны, проклятые политики…
Господи святый, я пытался лечить огнестрельные ранения всю свою жизнь, терпя поражение в большинстве случаев, – шесть лет с Ост-Индской компанией в кровавом Бенгале, пятнадцать лет в Колонии, годы „опиумной войны“, год добровольцем в Крыму, самый кровавый из всех, в составе гонконгского госпитального отряда. Будь прокляты ружья! Господи, и кто их только выдумал!»
Выпустив гнев наружу вместе с руганью, он, попыхивая, раскурил сигару и выбросил спичку. В тот же миг шокированный слуга кинулся вперед и подобрал этот оскорбляющий глаз предмет.
– О, прошу прощения, – извинился Хоуг, не замечавший до сих пор безупречной чистоты дорожки и всего сада. Он глубоко затянулся, потом прогнал из головы все, кроме раненого юноши. Наконец он принял решение, поднял руку, готовясь отшвырнуть окурок, остановился и передал его слуге, который пошел его зарывать.
– Чэн Синь, скажи ей, мне очень жаль, но, буду я оперировать или нет, я думаю, ее брат умрет. Мне очень жаль.
– Она говорит: «Если умирать – карма. Если нет помощь, он умирать сегодня, завтра. Пожалуйста, попробовать. Если он умирать, карма. Она просит помощь». – Чэн Синь тихо добавил: – Мудрый Целитель Врач Ученый, этот юноша важный. Важный попробовать, хейа?
Хоуг посмотрел на девушку. Ее глаза не мигая смотрели на него.
– Додзо, Хо Ге-сама, – произнесла она.
– Очень хорошо, Юки. Чэн Синь, скажи ей еще раз, я ничего не обещаю, но попробую. Мне понадобится много мыла, много горячей воды в чашах, много чистых простыней, много простыней, разорванных на бинты и тампоны, полная тишина и кто-нибудь с крепким желудком в качестве помощника.
Девушка тотчас же указала на себя:
– Сёдзи симасу. – Я сделаю это.
Хоуг нахмурился:
– Скажи ей, это будет очень неприятно, много крови, много вони, жуткая картина.
Он наблюдал, как она внимательно выслушала китайца, потом ответила с явной гордостью:
– Гомэн насай, Хо Ге-сан, вакаримасэн. Ватаси самурай дэсу.
– Она говорит: «Пожалуйста, извинить, я понимаю. Я самурай».
– Я не знаю, что это значит для вас, милая юная леди, и я никогда не думал, что женщины могут быть самураями, но давайте приступим.
Хоуг быстро понял, что одним из главных качеств самурая являлось мужество. Ни разу она не замешкалась, пока он проводил чистку, срезая пораженные участки ткани, выпуская смердящий гной, ополаскивая рану; когда кровь, пульсируя, заструилась из задетой скальпелем вены, она промокала это место тампонами снова и снова, пока он не остановил ток и не устранил повреждение, – широкие рукава кимоно для горничной, в которое она переоделась, были закатаны и закреплены, чтобы не мешали ей, как и концы шарфа, которым она подвязала волосы, и то и другое быстро намокло от пота и перепачкалось в крови.
Целый час он работал без перерыва, мурлыча себе что-то под нос время от времени, наглухо перекрыв уши и ноздри для всего, что пыталось проникнуть к нему извне, сосредоточив все чувства на операции, которую ему приходилось повторять уже в тысячный раз, на тысячу больше, чем хотелось бы. Хоуг резал, шил, чистил, перевязывал. Наконец он закончил.
Он неторопливо потянулся, чтобы прогнать боль из затекшей спины, вымыл руки и снял с себя вымазанную в крови простыню, которая служила ему фартуком. Ори перед операцией положили на самый край веранды, а доктор встал около него с другой стороны, спустившись в сад.
– Не могу оперировать на коленях, Юки, слишком неудобно, – объяснил он девушке.
Все, что от нее требовалось во время операции, она исполняла без колебаний. Обезболивающее больному, которого Хоугу представили как Хиро Итикаву, давать не понадобилось, настолько глубока была его кома. Раз или два Ори вскрикнул, но не от боли, просто какой-то дьявол посетил его в кошмарных видениях. И раз или два он пробовал сопротивляться, но силы в нем не было.
Ори глубоко вздохнул. Доктор Хоуг встревоженно взял его за кисть. Пульс едва прощупывался, дыхание тоже было почти неуловимым.
– Ладно, – проговорил он себе под нос. – По крайней мере, пульс у него есть.
– Гомэн насай, Хо Ге-сан, – произнес мягкий голос, – аната кангаэмасу, хай, ийе?
– Она говорит: «Извините меня, досточтимый Мудрый Ученый, вы думаете да, нет?» – Чэн Синь закашлялся. На время операции он отошел подальше от веранды и встал к ним спиной.
О проекте
О подписке