Флауэрс снова посмотрел на спекулянта. Тот пытался сесть с совершенно ошарашенным видом. Потерев затылок и вытянув руку, чтобы получше ее рассмотреть, он выдохнул:

– Я не умер.

– Мое дело – спасать жизни, а не отнимать их, – резко заявил Флауэрс.

Услышав голос, спекулянт поднял глаза и зарычал:

– Ты! Паршивый похититель тел! Шарлатан! Тебе это с рук не сойдет! Джон Боун об этом позаботится, проклятый ты мясник!

– Закрой рот! – резко оборвал торгаша сержант, поднимая того на ноги. – Ты и так довольно наболтал.

Но поддерживал он его на удивление мягко. Глядя на это, Флауэрс скривился.

Перекрикивая глухой рокот вертолетных двигателей, спекулянт крикнул ему:

– Ты и такие, как ты, – вы во всем этом виноваты!

* * *

Свет прожектора метнулся вдоль крыши над крыльцом и осветил две ржавые, косо висящие цифры, оставшиеся от номера дома. К счастью, они оказались последними.

Дом стоял рядом с незастроенным участком, заваленным обломками печной трубы, сломанной буровой установки и еще какого-то оборудования. Когда-то двор был вымощен асфальтом; теперь под колесами машины Флауэрса, подъехавшей к крыльцу, было нечто вроде каменной пыли.

Он выключил свет и сидел в темноте, глядя на место назначения. Дом был двухэтажный, с чердаком. Вдоль фасада протянулось ветхое крыльцо. Темные окна слепо пялились в ночь.

Может, Ординатор ошибся? Это было бы неудивительно.

Затем в одном из окон второго этажа он уловил едва заметный отблеск.

Флауэрс осторожно взобрался по прогнившим деревянным ступеням. Фонарик, встроенный в его чемоданчик, осветил рассохшуюся дверь. Флауэрс постучал. Ответа не было. Единственным звуком оставалось успокаивающее урчание мотора «Скорой».

Он нажал на антикварную латунную ручку. Дверь поддалась. Вытащив свой пистолет, он осторожно вошел в дом. Ведущий направо арочный проход закрывала изъеденная древоточцем фанерная доска. Впереди виднелся лестничный пролет.

Он бесшумно поднялся по лестнице, и свет фонарика отразился от древних прядильных станков, отполированных сотнями маленьких ручек. Когда он сможет позволить себе собственный дом за городом, подумал он про себя, он купит туда что-то вроде этих станков – старинное, несущее на себе отпечаток тысяч воспоминаний из прошлого. Если бы в этой лачуге обнаружились по-настоящему неплохие образцы работы по дереву, он бы мог выкупить ее или поспособствовать ее конфискации на нужды департамента общественного здоровья.

На верхней лестничной площадке находилось шесть дверей. Флауэрс повернул направо. Дверь, которую он дернул первой, оказалась заперта. От толчка что-то в замке брякнуло.

Он напряженно вслушался в звуки, разносящиеся по дому. Скрип, скрежет и шуршание доносились отовсюду, словно простоявший несколько веков дом ожил. Плечи Флауэрса напряглись.

Дверь открылась.

Свет от его фонаря облил фигуру девушки ртутным блеском. Она глядела на свет, не мигая. А Флауэрс глядел на нее. Ростом она была где-то пять футов и пять дюймов. Темные волосы наверняка оказались бы очень длинными, будь они распущены; но они были заплетены в косу, обвивающую ее голову подобно короне.

Тонкое лицо с очень белой кожей удивляло правильностью и изящностью черт. Желтое платье, свободно перетянутое на тонкой талии, не отличалось практичностью и откровенностью, в отличие от прямых, узких платьев, популярных у современных женщин. Но было что-то привлекательное в силуэте, лишь намеком обрисованном платьем, и белых босых ножках. Его пульс ускорился на десять ударов в минуту.

И только теперь он заметил, что девушка слепа. Роговицы были мутными, затеняя бледную голубизну ее глаз.

– Вы доктор?

Голос у девушки был мягкий и низкий.

– Да, студент-медик.

– Входите скорей, пока не переполошили соседей. Они могут быть опасны.

Пока девушка запирала за ним дверь на засов, Флауэрс оглядел комнату, оказавшуюся довольно просторной. Когда-то здесь была спальня; теперь в одной комнате размещалась целая квартира с двумя креслами, газовой горелкой, перевернутым ящиком, служившим подставкой для дымящей керосиновой лампы, и койкой, сделанной из дерева и холста.

На койке лежал мужчина средних – что-то около шестидесяти – лет. Его глаза были закрыты, а шумное дыхание заполняло полупустую комнату.

– Филип Шумахер? – спросил Флауэрс.

– Да, – ответила девушка.

Он снова обратил внимание на ее глаза. На солнце они, должно быть, цвета дикого гиацинта.

– Дочь?

– Не родственница.

– Что вы здесь делаете?

– Он болен, – просто сказала она.

Флауэрс вгляделся в ее лицо, но ничего не смог увидеть за разлитыми на нем спокойствием и умиротворенностью.

Он присел в кресло рядом с койкой и открыл свой чемоданчик. Не тратя лишнее время, достал горсть датчиков со спутанными проводами. Один прикрепил напротив сердца пациента; другой – на запястье, а третий – на ладонь. Застегнул манжету сфигмоманометра на бицепсе мужчины, проследив, как она наполняется воздухом, вставил трубку дыхательного аппарата между бледных губ и надел ему на голову что-то вроде тюбетейки…

Когда он закончил, Шумахер стал похож на муху, которая угодила в сеть из проводов, передающих слабые импульсы сидящему в черном чемоданчике пауку. Но паук, связанный с машиной «Скорой помощи» беспроводной связью, не тянул жизнь из мухи, а восстанавливал ее потрепанное тело.

Весь процесс занял минуту двадцать три секунды. И в следующую секунду Флауэрс заметил на предплечье у пациента пластырь. Нахмурив брови, он сорвал его. Под пластырем оказался потемневший от крови компресс и маленький, еще не закрывшийся порез на срединной локтевой вене.

– Кто находился здесь с тех пор, как этот человек заболел?

– Я, – четко ответила девушка. Ее рука расслабленно лежала на коробке с керосиновой лампой.

В изголовье койки больного стояла литровая банка. В ней была кровь, около пинты, уже свернувшаяся, но все еще теплая. Флауэрс медленно вернул банку на место.

– Зачем вы сделали кровопускание этому человеку?

– Это был единственный способ спасти ему жизнь, – мягко ответила девушка.

– Сейчас не Средневековье, – возразил Флауэрс. – Вы могли убить его.

– Учитесь лучше, студент, – все так же мягко попеняла она. – В некоторых случаях может помочь только кровопускание – например при кровоизлиянии в мозг. Оно временно понижает кровяное давление и дает крови в лопнувшем сосуде возможность свернуться.

Флауэрс невольно заглянул в чемоданчик. На мониторе внутри уже высветился диагноз. Это действительно оказалось кровоизлияние в мозг, и прогноз был обнадеживающим. Кровоизлияние удалось остановить.

Из отделения в чемоданчике он достал компресс, сорвал этикетку, проследил, как раскрывается упаковка, а затем крепко прижал его к порезу. Когда он отнял руку, компресс плотно прилип к коже.

– Законом запрещена медицинская практика без лицензии, – медленно сказал он. – Мне придется сообщить об этом случае.

– Нужно было позволить ему умереть?

– Лечить должны врачи.

– Он вызвал врача. Вы добирались сюда полтора часа. Если бы он дожидался вас, был бы уже мертв.

– Я приехал так быстро, как смог. Найти такую дыру ночью непросто.

– Я вас не виню. – Она нашарила рукой кресло позади себя и легко, даже грациозно, опустилась в него, сложив белые ручки на коленях. – Вы спросили, почему я пустила ему кровь. Я ответила.

Флауэрс молчал. Рассуждения девушки, хоть и безупречно логичные, все равно были в корне неверны. Нет ни одного приемлемого оправдания нарушителям закона. Оказывать медицинские услуги должны исключительно тщательно обученные, прошедшие строгий отбор специалисты, руководствующиеся принципами старинной врачебной этики. Никто другой не имел права вмешиваться в этот наиболее сакральный из всех существующих процесс.

– Вам повезло, – наконец заговорил он. – Но был шанс ошибиться.

– А смерть не оставляет шансов.

Она встала, приблизилась к парню и, положив руку ему на плечо, перегнулась через него, чтобы пощупать лоб Шумахера.

– Нет. – Ее голос был тверд и полон странной уверенности. – Он скоро поправится. Он хороший человек. Мы не должны позволить ему умереть.

Близость девичьего тела обволакивала его теплым ароматом, волнующим и соблазнительным. Флауэрс почувствовал, что у него повысилось давление. Почему бы и нет? – мелькнула мысль. – Она всего лишь горожанка. Но он тут же прогнал ее, и дело было вовсе не в его профессиональной чести, и даже не в ее слепоте.

Он не сделал ни единого движения, но девушка, убрав руку, отстранилась, словно почувствовала, как кипят внутри него эмоции.

– Я должен отвезти его в госпиталь, – сказал Флауэрс. – Помимо кровоизлияния, может возникнуть инфекция на месте пореза.

– Я отмыла его руку с мылом, а затем протерла спиртом, – отчиталась девушка. – Я простерилизовала лезвие над пламенем и опалила повязку на стекле лампы.

На пальцах девушки вздулись заметные пузырьки ожогов.

– Вам действительно повезло, – холодно ответил Флауэрс. – В следующий раз дело может кончиться чьей-нибудь смертью.

Она повернулась на голос. Это движение казалось до странности трогательным.

– Но что же делать, когда ты нужен им?

Уж слишком это напоминало ответ врача на мольбу мира о помощи. Но у врача было право ответить на эту мольбу, а у нее – нет. Он резко отвернулся назад к Шумахеру, чтобы снять датчики и убрать их в сумку.

– Мне придется нести его в машину на себе. Не могли бы вы взять мой чемодан, чтобы осветить путь?

– Его нельзя забирать. Он не погасил задолженность по медицинским счетам. Вы знаете, чем это грозит.

Флауэрс замер над незакрытым чемоданчиком.

– Если он неплательщик… – начал он голосом, дрожащим от ярости.

– А что бы вы сделали, – тихо спросила девушка, – если бы умирали вот так, в одиночестве? Разве не позвали бы на помощь? Кого угодно? Или сначала подумали бы о правильности и законности? Когда-то у него была страховка, и платежи по ней разорили его, отняли его дом за городом, оставив выживать здесь. Но, заболев, он вспомнил о божестве, которому когда-то принес в жертву все. Так умирающий католик зовет священника.

Такое сравнение заставило Флауэрса вздрогнуть.

– Но он лишил других людей законного и, возможно, жизненно необходимого им внимания. Возможно, за спасение его жизни пришлось заплатить жизнью другого пациента. Затем и существуют законы. Чтобы те, кто платит за медицинские услуги, не страдали по вине тех, кто не в состоянии – или, и чаще всего, не имеет желания – их оплатить. Если Шумахер не может оплатить лечение, то его заберут.

Сказав это, он склонился над стариком.

Тут девушка с неожиданной силой дернула его назад и, скользнув между ними, отклонилась, закрыв одной рукой Шумахера, словно пытаясь его защитить. В свете лампы ее глаза сияли, как дымчатый янтарь.

– У вас ведь наверняка хватает и крови, и органов. Они просто убьют его.

– Их никогда не хватает, – возразил Флауэрс. – И потом, есть ведь еще и исследовательские группы.

Теряя терпение, он положил руку ей на плечо, чтобы оттолкнуть прочь. Под тканью платья ощущались тепло и мягкость ее тела.

– Вы, должно быть, из Антивив.

– Так и есть, но дело не только в этом. Я прошу за него, потому что он того стоит. Неужели вы настолько несгибаемый, настолько идеальный гражданин, что не можете просто… забыть?

Перестав отталкивать девушку, он секунду смотрел на свою руку, а затем отпустил ее. Не мог же он с ней сражаться за тело пациента.

– Хорошо, – прозвучал ответ.

Он поднял свой чемоданчик, тут же щелкнувший замком, и двинулся к двери.

– Постойте! – воскликнула девушка.

Флауэрс оглянулся. Она, вытянув руку, незряче двигалась к нему, пока ее пальцы не коснулись рукава его пальто.

– Хочу поблагодарить вас, – мягко произнесла она. – Я думала, у врачей в наше время не осталось сострадания.

В желудке у него на секунду словно образовался ледяной комок, но тут же волна гнева растопила его.

– Не поймите меня неправильно, – грубо ответил он, стряхивая ее руку. – Я сообщу о нем Агентству. И о вас тоже. Это мой долг.

Она уронила руку, словно извиняясь за то, как ошибалась в нем, а возможно, и во всем человечестве.

– У каждого из нас свои обязанности.

Она прошла вперед, подняла засов и обернулась к нему, прижавшись спиной к двери.

– Я думаю, вы совсем не такой суровый, каким хотите казаться.

Эти слова заставили его остановиться. Он не был суровым. Его обижало такое предположение; обижало, что медиков считают неспособными на понимание, лишенными сочувствия.

Тех, кто живет среди болезней и смерти, от чьих способностей и решений зависят здоровье, жизнь, а вместе с ними и счастье людей, не должны трогать житейские драмы, страдания и обывательские ценности. Это было бы невыносимо.

– Этажом ниже еще одному старику нужна помощь, – нерешительно начала девушка. – Не могли бы вы взглянуть?

– Даже не обсуждается, – резко ответил он.

На мгновение девушка вздернула подбородок. Гордость проснулась, подумал он. И тут она кивнула.

– Простите, – сказала мягко.

По ее словам, зажигать свет было опасно, поэтому она вызвалась проводить его. Ее рука была теплой, а пожатие – крепким и уверенным. Пройдя большую часть пути, они оказались на площадке, с которой лестница поворачивала налево. В правом ее конце, скрытом в темноте, внезапно распахнулась дверь.

Флауэрс высвободил руку и сунул ее в карман пальто, нащупав для большей уверенности рукоятку пистолета.

В темном дверном проеме бледно мерцало призрачное лицо.

– Лия? – последовал тихий вопрос. Голос был тонкий, как у маленькой девочки. – Так и знала, что это ты. Дай мне руку. На одну секундочку. Я думала, никогда уже не выберусь из темноты…

– Уже все, – успокоила девушку Лия, погладив ее по лицу. – Теперь у тебя все будет в порядке. Не смей даже думать по-другому.

Флауэрс щелкнул кнопкой фонарика на чемоданчике. Его свет ударил в дверной проем, заставив девушку застонать и отпрянуть, прикрывая рукой глаза.

Флауэрс выключил фонарик – он успел разглядеть достаточно. Девушка в тонкой, залатанной ночной сорочке походила на скелет, туго обтянутый бледной кожей. Не считая двух пятен лихорадочного румянца на щеках, в лице ее не было ни кровинки.

Она умирала от туберкулеза.

Туберкулез. Белая чума. Он снова атаковал человечество около века назад, когда у его возбудителей развилась нечувствительность к тем лекарствам, которые когда-то практически стерли болезнь с лица земли. Но в наше время! Почему они допускают такое!

– Иди наверх и побудь с Филом, – велела Лия. – Ему нужна поддержка. У него был инсульт, но теперь дело идет на поправку.

– Хорошо, Лия, – согласилась девушка. Ее голос словно стал сильнее, в нем прорезались уверенные нотки. Тенью скользнув мимо них, она поспешила наверх.

– Что с ними не так? – напряженным голосом спросил явно озадаченный Флауэрс. – Туберкулез сейчас не проблема. Есть антибиотики направленного действия, с помощью которых его легко вылечить. Почему они остаются умирать здесь?

Она остановилась напротив источенной жуками фанерной перегородки и подняла к нему лицо.

– Так дешевле. Все остальное им не по карману.

– Умирать – дешевле? – неверяще воскликнул Флауэрс. – Странное у них понятие об экономии!

– Уж какое есть! К такой экономии приучили их госпитали. Благодаря вам здоровье стало дорогим удовольствием. Пара месяцев постельного режима, – устало перечисляла она, – сотня граммов неодигидрострептомицина, тысяча граммов аминосалицилата натрия, возможно, восстановительное лечение для легких или, при необходимости, резекция ребра. А эта девочка за всю свою жизнь не видела больше пятидесяти долларов разом. Доживи она до ста лет, все равно не смогла бы заработать на лечение. А ведь ей нужно заботиться о детях. Она не может бросить работу даже на день, не говоря уже о нескольких месяцах…

– Можно оформить медицинскую страховку, – нетерпеливо перебил Флауэрс.

– Она не покроет всю сумму, необходимую на лечение, – отсутствующе сказала Лия. Дверь позади нее открылась. – Доброй ночи, доктор.

С этими словами она исчезла.

Поддавшись порыву, он обернулся в дверях. С губ готовы были сорваться язвительные слова: Если вас слишком мало, чтобы помочь всем, кого бы вы стали лечить – нищих или преуспевающих, расточительных или бережливых, тех, на кого силы и деньги уходят словно в бездонную яму, или тех, кто своей помощью приближает будущее, в котором будет больше врачей и здоровье будет доступно каждому?

Но они так и не прозвучали. Дверь в перегородке осталась приоткрытой. Через щель можно было разглядеть комнату, а в ней обшарпанный старый шезлонг из алюминия – стиль модерн, двадцатый век. На нем расположился старик, полулежавший неестественно прямо и неподвижно, поэтому Флауэрсу на секунду показалось, что тот мертв.

Было заметно, что этот человек очень стар. У Флауэрса мелькнула мысль, что он никогда еще не видел настолько старых людей, хотя гериатрия и являлась одной из ведущих областей медицинского центра. Его густая шевелюра была снежно-белой, морщинистая кожа на скульптурно вылепленном лице – обвисшей.

На коленях рядом с шезлонгом примостилась Лия. Она прижимала костлявую руку старика к своей щеке, и ее незрячие глаза прятались за опущенными веками.

Стоя в дверном проеме, Флауэрс видел, как дверь бесшумно открывается внутрь комнаты. Что-то знакомое было в лице старика, но Флауэрс так и не смог понять, что именно. Размышляя над этим, он с удивлением заметил, что глаза старика распахнулись.

Это было похоже на воскрешение из мертвых. В выцветших водянисто-карих глазах сияло столько жизни, что даже морщинистая кожа на лице старика словно бы разгладилась. Тело тоже ожило и налилось силой, а на лице расцвела добродушная улыбка.

– Входите, господин студент, – прошептал старик.

Лия подняла лицо, распахнув незрячие глаза, и повернулась к нему. Она тоже улыбалась. Ее улыбка согревала, как солнечные лучи.

– Вы вернулись, чтобы помочь, – сказала она.

Флауэрс покачал головой, но затем вспомнил, что она не может этого увидеть.

– Здесь я ничем помочь не смогу.

– Здесь уже никто не сможет помочь, – по-прежнему шепотом произнес старик. – Даже без своих приборов вы, безусловно, видите, что со мной. Невозможно заменить все тело, какими бы невероятными ни были ваши умения и инструменты. Тело изнашивается. У большинства из нас это происходит постепенно. Но есть и такие, что стареют разом.

Вы могли бы пересадить мне сердце какого-нибудь несчастного неплательщика, но мои артерии так и будут изуродованы атеросклерозом. А если каким-то чудом, вы и их замените, не убив меня при этом, то останутся еще фиброз печени, рубцы на легких, дряхлые инкреторные железы, возможно, даже с раковыми образованиями. Но даже дав мне полностью новое тело, вы не сможете помочь, потому что глубоко внутри, там, куда не достанет ни один скальпель, я останусь тем же – дряхлым старикашкой. Этого не исправить.