2
Зовите меня «мистер»

Руки. Все всегда начинается с рук.

Это и правда забавно. Ребенок может находиться на пороге смерти. Его родители знают, что в моих силах попытаться его спасти. Я занимался этим всю свою взрослую жизнь. Я спас сотни детей с точно такими же симптомами. Порой, правда, родителям даже в голову не приходит об этом узнать. Они не просят у меня резюме. Они не интересуются, какова у меня доля успешных операций. Они просто смотрят на мои руки.

«Смогут ли эти руки спасти нашего ребенка?»

Я все понимаю. Мне предстоит поместить свои пальцы внутрь черепа их ребенка.

Скорее всего, они коснутся его мозга. Родители хотят убедиться, что мне можно это доверить, что мои руки не трясутся, что они чистые. Мы тщательно моем и обрабатываем руки перед операцией и, конечно же, всегда пользуемся перчатками. Непродолжительное время пытались внедрить методику полностью обрабатывать руки – как показывают в фильмах – только с утра, а затем в течение дня перед каждой процедурой просто их мыть. Она не прижилась, несмотря на все предоставленные нам доказательства ее эффективности.

Кое-что попросту нельзя изменить – у хирургов и медсестер свой заведенный порядок, и нам нужно придерживаться его, чтобы не поддаваться тревожным мыслям.

Дело прежде всего в том впечатлении, которое мы производим. И когда имеешь дело с обеспокоенными родителями, впечатление гораздо важнее, чем может показаться. Этот урок я усвоил за более чем пятнадцать лет работы консультантом^[8] и почти за вдвое большее время работы врачом.

Но далеко не все придают подобным вещам особое значение. Не все обращают внимание на то, что думают родители. Именно поэтому я стал тем человеком, которым являюсь сегодня, решив заниматься детьми. И именно поэтому я прикладываю особые усилия, ставя себя на место не только родителей, но и своих пациентов. Что бы я чувствовал, окажись в подобной ситуации? Что могло бы хотя бы немного улучшить мое и без того ужасное положение?

Хотелось бы верить, что я делаю для своих пациентов все, что могу и что должен. Но так было не всегда. И уж точно меня не все учили так делать.

В восемнадцать лет я поступил в медицинскую школу. Я выбрал школу Святой Марии в Лондоне, район Паддингтон. Я раздумывал насчет Оксфорда – учитель по биологии сказал, что мне определенно стоит пойти туда, – однако, когда я побывал в заведении, это место показалось мне слишком тихим, слишком провинциальным для меня в мои подростковые годы. Мне были нужны яркие огни большого города. Любопытно, как впоследствии поменялось мое восприятие. Шесть лет обучения в медицинской школе тянулись очень долго, но после окончания быстро понимаешь, что даже пятьдесят лет учебы не спасут от пробелов в знаниях. Все годы спустя я не перестаю учиться. Разумеется, я понимаю эти вещи только сейчас. Тогда же казалось, что знаешь все на свете.

Я был полон энергии и энтузиазма, не сомневаясь, что смогу изменить мир. Другими словами, являлся типичным восемнадцатилетним парнем. Для меня было некоторым шоком узнать, что в медицине в целом ставились куда более скромные цели.

Сам отец современной медицины, Гиппократ, подытожил это в одной фразе: «Не навреди» (на самом деле он такого не говорил, но давайте не будем придираться – фактически в данном афоризме заключается смысл его «клятвы», которую так любят врачи)^[9]. Именно этого и ожидают от всех врачей. Чтобы они не сделали хуже. Любое улучшение считается за успех. По-моему, давно было пора пойти немного дальше.

Не считая практических аспектов работы, программа обучения покрывала все возможные темы, каждая из которых была мне по душе – таким вот я был ботаником. Какую бы область медицины мы ни проходили, у меня сразу же появлялось желание посвятить ей свою жизнь. Я был подобен котенку, гоняющемуся за солнечным зайчиком. Новенькое! Блестящее! Хочу, хочу, хочу.

Лишь после пятого года обучения я окончательно определился со своей будущей специальностью. Во всяком случае, мне так казалось. На предпоследнем курсе, спустя почти шесть лет непосильного труда и злоупотребления спиртным, студентам делают подачку. Им предлагают пройти трехмесячную специализацию с возможностью выбора конкретного места. Большинство выбирают Ямайку, Таиланд или Австралию – в общем, теплые края, где можно расслабиться.

Я же выбрал Национальную больницу неврологии и нейрохирургии на Квин-сквер в Лондоне. Совсем неподалеку. Что за неудачник.

В свою защиту могу сказать, что у больницы была очень хорошая репутация в моей самой любимой области – неврологии, охватывающей аспекты болезней мозга. Страсть к неврологии зародилась у меня за некоторое время до этого. У многих людей на полках стоит гипсовый бюст – человеческая голова с отмеченными различными участками мозга, прямо как на схеме разделки коровьей туши. Вы могли бы подумать, что они в точности соответствуют внутреннему строению – а в начале девятнадцатого века^[10] именно так и считало большинство специалистов, – однако данное схематическое изображение является крайне условным.

Вместе с тем, как бы удивительно это ни звучало, некоторые области мозга действительно были правильным образом соотнесены с конкретными функциями еще во времена Древнего Египта.

Американскому коллекционеру древних артефактов Эдвину Смиту попался папирус возрастом почти четыре тысячи лет с точными описаниями травм головы, сопровождавшимися рекомендациями по лечению. Вроде: «У этого человека травма в области виска, он не может говорить, ему никак не помочь». Очевидно, они знали, что в этой области находятся речевые центры. В нем также перечислены различные травмы позвоночника с пугающе точными прогнозами для каждой. Подобных жемчужин, зародившихся тысячи лет назад, множество – скорее всего, они стали результатом наблюдения за людьми, раненными в боях. Подумайте только: все эти врачи работали независимо друг от друга, но со временем их знания были собраны воедино. Какой-нибудь врач, взглянув на своего пациента, мог подумать: «Итак, ты не можешь двигаться. В этой части головы у тебя дыра – вероятно, это как-то между собой связано». Он это записывал, а со временем люди стали опираться на это знание.

Как в случае и со многими другими современными научными и техническими достижениями, тогда их первостепенной движущей силой были последствия войны, а не жажда здоровья. Вместе с тем древние египтяне были не единственными, кто, согласно имеющимся свидетельствам, пробовал себя в нейрохирургии.

Имеются данные о том, что более трех тысяч лет назад в Центральной и Южной Африке регулярно проводилась трепанация черепа – в голове высверливались дырки, чтобы выпустить злой нрав.

Кажется совершенно невероятным, что нейрохирургией занимались уже в столь стародавние времена, и этот факт еще больше подкрепил мое желание посвятить себя этой области.

Любое неврологическое заболевание требует значительных размышлений, что меня всегда привлекало. В этой специальности до многого нужно доходить путем умозаключений. После осмотра и обследования пациента необходимо понять, в чем заключается проблема, какие именно функции и в какой степени оказались затронуты. Это сродни решению криптокроссвордов^[11]. Все определения прямо перед тобой, но удастся ли понять, что к чему? Приходиться быть доктором Ватсоном и Шерлоком Холмсом в одном лице. Я это просто обожал. Мне и моему эго были по душе сложные задачи.

Это не для каждого. Многие из моих друзей стали ортопедами. Я не собирался их осуждать, но что там было сложного? «У вас сломана нога. Вот рентгеновский снимок, на котором видно место перелома. Дело сделано».

Конечно, сейчас я знаю, что в ортопедии тоже бывают свои сложности и хитросплетения, однако тогда я не понимал эту сторону подобных специальностей – на их изучение в медицинской школе выделяется не более двух-трех месяцев, а порой и намного меньше.

Мне не хотелось, чтобы ответы преподносились мне на блюдечке. Мне хотелось работать головой, чтобы прийти к решению. Быть калькулятором, а не роботом на конвейере. Но при этом у меня были сомнения, что этого окажется достаточно.

Шерлок, будучи величайшим детективом, подобно Темному рыцарю^[12], также неплохо орудовал кулаками. Он справлялся не только с теоретической, но и практической составляющей раскрытия преступлений. В неврологии же, когда дела складывались хорошо, я просто сидел сложа руки. Хотя в неврологии и есть место всему этому дедуктивному мышлению, ее проблема в ограниченности вариантов лечения. Я чувствовал себя слегка беспомощным, давая пациентам лекарства в надежде, что они помогут, вместо того чтобы помочь им своими силами. С тем же успехом я мог бы стоять за прилавком в аптеке, раздавая ибупрофен на любую жалобу. Я не чувствовал себя частью лечебного процесса – лишь посредником для лекарств. Думаю, виной было типичное юношеское желание находиться в центре всего.

Вместе с тем я думал: «Ну и что с того, что мне редко когда приходится попотеть? Я решил специализироваться именно в этой области».

Но на третий месяц меня это окончательно достало. Я стоял в столовой больницы на Квин-сквер, в очереди за каким-то там блюдом дня с картофельным гарниром, жалуясь паре своих друзей на недостатки выбранной специальности:

– У меня никогда нет ощущения, что я что-то делаю. Я пошел в медицину, чтобы помогать людям, а не читать книжки. Я хочу запачкать свои руки.

Я говорил с группой будущих неврологов, которые подавали большие надежды, так что сочувствия от них мне явно было не дождаться. Впрочем, как оказалось, от всех остальных тоже.

– Хватит уже ныть, – послышался у меня за спиной чей-то голос. Повернувшись, я увидел, как гласил его бейдж, одного из старших ординаторов нейрохирургии, работавших в больнице. – Если ты и правда хочешь испачкать руки, то перестань скулить и сделай что-нибудь для этого. Присоединяйся к нам. Стань нейрохирургом. Брось этих неудачников. Стань частью элиты.

Меня настолько шокировали столь резкие слова в мой адрес со стороны незнакомого человека, что я, наверное, минуту стоял на месте, не шевелясь. Когда я наконец пришел в себя, очередь успела сдвинуться, и тот парень уже был у кассы. Я разрывался между тем, чтобы взять себе чили, и тем, чтобы догнать его. В итоге я попытался сделать и то и другое. Схватив еду, я бросил пятерку кассиру и побежал со своим новоиспеченным наставником. Ну и что с того, что он подслушал наш разговор? Мне нравился его стиль. Прежде мне не доводилось видеть у врачей подобной заносчивости. Она меня привлекала. Именно таким, как он, я и хотел стать.

– Сделай себе одолжение, – сказал ординатор, толком на меня не взглянув, когда я его нагнал. – Приходи посмотреть, чем мы занимаемся. Только так ты сможешь понять, твое это или нет.

Он объяснил, что оперирует на следующий день, и пригласил меня заглянуть.

Восемнадцать часов спустя этот человек на моих глазах ковырялся в голове у молодой девушки. Мне нужно было стать одним из нейрохирургов. В этом у меня не осталось ни малейших сомнений. Нейрохирург не просто вычислял проблему и прописывал таблетки. Разобравшись с диагнозом, он решал проблему своими собственными руками.

Такой врач не просто раздавал лекарства. Он сам был лекарством.

В тот самый момент мое будущее было предрешено. Тем не менее, прежде чем этого добиться, несмотря на поздравление в получении врачебной квалификации на вручении дипломов, мне предстояло научиться быть настоящим врачом.

Никакие теоретические знания не способны подготовить к тому, что ждет за дверьми медицинской школы. После окончания обучения нужно было как минимум год посвятить общей медицине и хирургии, по сути попробовав себя во всем понемногу, прежде чем хотя бы задуматься о конкретной специализации. И снова вместо всевозможных привлекательных уголков мира я выбрал больницу Илинг в Лондоне.

Подобно любому новичку, я был уверен, что знаю ответы на все. Подобно любому новичку, меня быстро поставили на место. Я не знал ровным счетом ничего.

Меня ожидали полгода общей хирургии, а затем еще полгода общей медицины. Именно в этот период и учишься быть настоящим врачом. Причем учиться всему приходится быстро. В мое первое дежурство в роли врача меня попросили выдать для пациента парацетамол. Рядом со мной в шкафчике для лекарств как раз оказалась упаковка, так что я отломил пару таблеток и протянул их.

– Что это ты делаешь, приятель? – спросила старшая медсестра. – Ты не можешь просто дать лекарства. Их необходимо выписать.

– Хорошо, – сказал я и послушно записал «две таблетки парацетамола». – Вот, держите.

Она закатила глаза и рассмеялась:

– Нельзя просто написать «две таблетки». Нужно написать «один грамм».

– Правда? За шесть лет никто ни разу мне этого не сказал.

– Именно для этого ты сейчас и здесь.

Измерение таблеток граммами оказалось только началом. Работа в больнице имела столько особенностей, не затрагиваемых в учебниках, что научиться им можно было только на практике.