Сент-Джон вел машину медленно. Он убеждал себя, что все дело в том, что лимит скорости составлял двадцать пять миль и что единственный помощник шерифа в Сидаре – по крайней мере, так было двадцать лет назад – любил сидеть перед знаком ограничения скорости и ждать нарушителя.
Но теперь предупредительный знак возник на добрую четверть мили раньше, предписывая водителям сбросить скорость на двухполосной дороге. И ни одного копа в засаде не было. Возможно, кто-то прислушался к жалобам на эту ловушку.
Здравый смысл подсказывал Сент-Джону, что здесь произошло немало других перемен, но он все же не ожидал увидеть, а тем более проехать по новому крепкому мосту через реку Сидар. Поскольку прежний мост не был таким уж старым, Сент-Джон задавался вопросом: что с ним произошло – вероятно, его снесло потоком? Быть может, тем потоком. Бросаться деньгами было не в традициях Сидара. Конечно, это была окружная дорога, так что…
Осознание, что он забивает себе голову чепухой, просто чтобы не думать, где он и зачем, прервало ход его мыслей.
«Больше он не имеет власти надо мной».
Слова отозвались эхом у него в голове впервые за долгое время. Сент-Джон начал произносить их в четырнадцать лет. Ко времени, когда ему исполнилось двадцать, он благодаря Джошу, наконец, поверил в это.
«Тогда почему ты ведешь себя так, словно власть все еще у него?»
Когда дорога сделала последний поворот, Сент-Джон увидел еще одно новшество – большой торговый центр с парой примыкающих к нему складов. Он смутно помнил горячую дискуссию о постройке центра много лет назад – мэр Джесси Хилл был одним из самых рьяных ее сторонников. Интересно, уж не доходы ли от торгового центра помогли городу построить новый мост?
Мэр Хилл. Отец Джессы.
Сент-Джон покачал головой, внезапно он осознал личную цену смерти мэра Хилла для единственного человека в Сидаре, о котором он позволял себе думать с той ночи, как покинул город навсегда.
Джесса.
Сент-Джон представлял себе, что ее должна была духовно опустошить смерть отца, которого она так любила, в чью честь ее назвали. Иначе и быть не могло – он это понимал, хотя в его жизни не было таких тесных родственных связей. В свои четырнадцать лет Сент-Джон удивлялся их отношениям и даже завидовал, когда Джесса говорила о своем отце так, словно тот создал мир. Он пытался убедить себя, что причина в ее детском возрасте, что с годами это изменится, но в глубине души понимал: все дело в том, что Джесс Хилл был настолько же светлым и честным человеком, насколько его отец – темным и лживым.
Его интересовало, здесь ли еще Джесса, или же она, наконец устав от жизни в маленьком городке, куда-то уехала. Она была не по годам смышленым ребенком – ей не составило бы труда достичь успехов в большом городе. Но Джесса любила сельскую жизнь, свою лошадь, собаку и даже настоящую грязь после дождя, а не намокший бетон.
Если она все еще здесь и он наткнется на нее…
Сент-Джона не беспокоило, что она узнает его. Никто не мог его узнать. Понадобилось несколько операций, чтобы устранить последствия травм, с которыми он покинул Сидар. Скула, челюсть… Даже трижды сломанный нос был исправлен и выпрямлен, чтобы он мог нормально дышать, а вовсе не потому, что его беспокоила его внешность. После той ночи остался только шрам как воспоминание о его бегстве.
Нет, даже Джесса не узнала бы его теперь. Но где бы она ни была, он желал ей самого лучшего. По-своему она спасла его, как и Джош. Если бы он не мог говорить с ней…
Сент-Джон нажал на тормоз так резко, что только ремень безопасности удержал его от удара о лобовое стекло. К счастью, несмотря на новый мост и торговый центр, в это время дня здесь было немного транспорта и никто не врезался в него сзади. Он дал задний ход и подъехал к обочине одним быстрым маневром.
На маленьком пригорке у дороги находился ответ на вопросы, которые он обдумывал. И первый плакат предвыборной кампании, который он видел. Но плакат агитировал не за Элберта Олдена, как ожидал Сент-Джон, а за Джессу Хилл.
– Это плохая идея, плохие времена.
Джесса вздохнула. Она не ждала, что кто-то поддержит ее решение, но надеялась хотя бы на свою семью. По крайней мере, возражения матери она понимала. Мама боялась, что дочь берет на себя слишком много, и Джесса не была уверена, что она не права.
Но ее дядя, казалось, решил, что это плохая идея, по другим причинам. И каковы бы они ни были, Джесса думала, что собирается услышать о них в свойственной дяде на первый взгляд непоследовательной, но в действительности вполне разумной манере. Она пыталась сосредоточиться на сортировке магазинных счетов. Компьютеризированная система становилась приоритетом – писанина от руки, как это было при отце, занимала слишком много времени. Постоянным покупателям отец предоставлял отсрочку. И Джесса не хотела ничего менять – была причина, по которой люди приходили сюда, а не ехали по шоссе двадцать миль к северу в новый большой магазин.
– Всасывает все на своем пути, – произнес дядя типичную для него неуклюжую фразу. Джесса думала, что ее усталый ум не в состоянии следовать извилистой дорогой его мыслей. – Зло всегда делает так.
Джесса заморгала, не ожидая такого продолжения. С пачкой месячных отчетов в руке она посмотрела на своего дядю.
– Должно быть, старик Олден ворочается в гробу, видя это.
Джесса догадалась, что он имеет в виду деда теперешнего Олдена, Кларка Олдена, который умер почти двадцать пять лет назад. Тогда ей было всего пять, но она помнила, как мама говорила о горе Эдама из-за потери прадедушки, которого он очень любил. Теперь она слишком хорошо знала, что для такой боли нет утешения.
– Ты имеешь в виду то, как я осмелилась бросить вызов его внуку? – спросила Джесса, припоминая то немногое, что знала о старом ворчуне.
– Совсем наоборот, девочка. Ты должна понимать – ведь ты самая умная в семье.
Когда дядя говорил так, его загадочные замечания становились кристально ясными. Джесса улыбнулась ему.
– Я имел в виду, что старик Олден очень уважал твоего папу. А до него нашего папу. Сам он политику не жаловал.
Джесса нахмурилась:
– Ты хочешь сказать, что ему бы не понравилась идея о его внуке в качестве мэра?
– Боюсь, ему бы в нем многое не понравилось.
Сожаление в голосе дяди напомнило Джессе о его недавних словах.
– Ты говорил о зле… – начала она.
– Может, это сильно сказано, – признал он, – но не слишком.
На минуту Джесса затаила дыхание. Мог ли дядя подозревать то, что она знала давно?
– Ты думаешь, кто-то в нашем городе, – осторожно спросила она, – поверил бы этому?
Дядя устремил на нее пристальный взгляд:
– Думаю, по крайней мере один человек мог бы поверить.
– Дядя Лэрри… – снова начала Джесса, но звонок в дверь заставил ее умолкнуть.
Посмотрев в окно маленького офиса, она увидела мужчину в голубом пиджаке, серой шерстяной шоферской фуражке и черных очках. Волосы у него были темные и достаточно длинные, чтобы задевать воротник. Подбородок был плохо выбрит, а кожа казалась бледноватой для конца лета, или просто Джесс слишком привыкла к цвету лица людей, работающих под открытым небом.
Мужчина огляделся вокруг, как часто делали люди, впервые приходившие сюда. Магазин был хорошо знаком местным жителям, но вновь прибывших обилие товаров нередко сбивало с толку. В городе бытовала шутка, что в «Хиллс» можно купить все, но нельзя найти ничего. Джесса советовалась с наиболее преданными покупателями насчет реорганизации, но они требовали оставить все как есть, утверждая, что перемены будут сбивать их с толку.
Вскоре мужчина прошел вперед, как если бы точно знал куда. Он направлялся к маленькому офису с задней стороны магазина.
Джесса встала – должно быть, незнакомцу что-то срочно требовалось, и он искал кого-нибудь, чтобы спросить. Она подошла к двери офиса одновременно с ним.
– Чем могу вам помочь? – осведомилась Джесса тоном любезной хозяйки.
Мужчина молчал. Казалось, он уставился на нее, хотя она не могла быть уверена в этом из-за темных очков. Ее взгляд приковывал тонкий и белый шрам длиной в три дюйма с правой стороны его челюсти. Он выглядел старым и зазубренным, как если бы рану следовало зашить, но этого почему-то не сделали.
– Большинство людей, входя, снимают эти штуки, – заметил ее дядя, указав на темные очки посетителя.
Джесса внутренне содрогнулась, надеясь, что незнакомец не обиделся. Дядя Лэрри часто бывал нетактичен с покупателями.
– Возможно, они ему нужны, дядя Лэрри, – сказала она, подумав, что у незнакомца могут быть проблемы с глазами, которые объясняли бы его бледность. – Так чем я могу вам помочь?
Мужчина по-прежнему молчал, но после небольшого колебания снял очки.
При виде его глаз Джесса поняла, почему он их носил – должно быть, каждый умолк бы на полуслове, посмотрев в эти глаза. И с ней бы случилось такое, если бы она уже не окончила фразу. Пронизывающие голубые глаза делали просто интересное лицо абсолютно незабываемым. Дело было не только в их цвете – казалось, эти глаза видят больше, чем доступно кому бы то ни было, и многое из того, что он видит, ему не нравится.
Джесса постаралась взять себя в руки – обычно она не пускалась в размышления о незнакомых людях. Но он внимательно смотрел на нее, и это вызывало в ней странное чувство. Можно было подумать, что это всего лишь реакция на привлекательного мужчину, но это было нечто большее.
– Могу я чем-то вам помочь? – быстро повторила Джесса, как будто хотела поскорее избавиться от причудливого эффекта, чем получить ответ.
Казалось, посетитель слегка расслабился.
– Помочь вам, – ответил он, покачав головой.
Джесса недоуменно моргнула:
– Помочь мне?
Он кивнул в сторону предвыборного плаката в окне офиса – единственного указания на то, что она – хозяйка магазина. Ей не хотелось напоминать о том, что большинство людей в городе знало и так.
– Сделать, чтобы это получилось, – сказал мужчина.
Джесса не знала, была ли причина в экономии слов или уверенном тоне, но она чувствовала, что он не сомневается в способности выполнить это обещание.
Но почему мрачный, почти зловещий незнакомец должен это делать?
Она не узнала его.
Другого Сент-Джон и не ожидал, но все же не удивился бы, если бы она каким-то образом это сделала. Это чувство предупредило его о необходимости оставаться настороже в городе, пробуждающем давние воспоминания.
Но Сент-Джон узнал ее сразу. Она не сильно изменилась, хотя прошло двадцать лет с тех пор, как он в последний раз видел ее, и тогда ей было всего десять. У нее были те же светлые, солнечного оттенка волосы, которые в детстве завивались на затылке, а теперь были коротко подстрижены, что ей очень шло. Это делало ее шею еще более стройной и обнажало хрупкий затылок, вызывая у мужчины желание…
Сент-Джон резко оборвал нелепую мысль. Эту дорогу он не мог даже искать на карте, не говоря уже о том, чтобы путешествовать по ней. Ведь перед ним стояла Джесса – девушка, которая была ему почти сестрой.
Но Сент-Джон был не в силах оторвать взгляд от этих больших прекрасных глаз цвета реки и почти таких же изменчивых – зеленых при одном освещении и карих при другом. В них по-прежнему светились ум и доброта, которые удержали над водой голову тонущего мальчика. Тогда он доверял ей, как никому другому, и она никогда не подводила его. Сент-Джону не казалось странным, что он доверял девочке почти на пять лет моложе его и чувствовал благодарность, что может доверять хоть кому-то.
У него невольно сжалось горло. Вызывало беспокойство сознание, что он способен чувствовать… что бы то ни было. Сент-Джон считал себя неуязвимым даже для самых тяжелых воспоминаний, такую плотную и высокую стену он воздвиг вокруг них.
Нужно сделать ее еще выше и плотнее, подумал Сент-Джон. Строить эту стену было невероятно сложно, но добавить кирпичи не составит труда – это не отвлекло бы его от цели, ради которой он сюда приехал.
– Странно.
Это пробормотал мужчина, прислонившийся к дверному косяку позади Джессы. Сент-Джон бросил на него взгляд – он заметил его, как замечал все, в тот момент, когда увидел движение в офисе за магазином. Но теперь Сент-Джон узнал его: это был дядя Джессы – часто нелепый, но неожиданно проницательный дядя Лэрри. Он поседел и отяжелел, но искорки еще поблескивали в золотисто-зеленых глазах – глазах Джессы, – а улыбка по-прежнему была такой обреченной, что заставляла задуматься о том, что он видит и не относится ли его взгляд к иному миру.
Сент-Джон снова оборвал свои мысли – на такую чепуху у него не было времени, не говоря уже о желании. От гнева на себя его голос стал более хриплым, чем обычно.
– Не пойдет, – сказал он, указывая на скромный плакат в окне офиса.
Джесса слегка отпрянула, и Сент-Джон напомнил себе, что это не «Редстоун», где все привыкли к его стилю и мирились с ним, потому что он делал свою работу и облегчал их существование. Но за пределами фирмы это озадачивало людей.
Кроме Лэрри. Сент-Джон ощущал на себе взгляд старика. Он не был уверен в его чувствах, но это не была озадаченность.
«И не твоя проблема», – сказал он себе.
– Что не пойдет? – спросила Джесса.
– Плакат. Не кампания.
Она нахмурилась:
– Знаю. Я только начала.
Джесса без труда понимала его, заметил Сент-Джон. Но она была смышленой и разумной не по годам. Это он хорошо помнил.
– Начинайте правильно, – сказал он.
– Кто вы – один из этих макиавеллиевских[2] типов, стоящих за троном? Потому что в спичрайтеры вы не годитесь.
Иногда его сравнивали с Макиавелли. Но на сей раз это его не позабавило.
И тогда Лэрри пошевелился, словно приняв решение. Он обратился к Джессе, не сводя глаз с Сент-Джона.
– Я пойду по своим делам, малышка.
Сент-Джон слышал Лэрри, в свою очередь не отрывая взгляд от Джессы, и видел, как она кивнула. Что бы Джесса ни чувствовала, она не боялась его. Он отметил это с некоторым интересом, так как его боялась добрая половина «Редстоуна». Сент-Джон знал это, знал, что был частью легенды «Редстоуна» и что сотрудники ломают головы над тем, как и когда он встретился с Джошем и почему он такой, какой есть. Сент-Джон даже знал о пари, которое они однажды заключили. Только самые храбрые отважились в нем участвовать, потому что задача была непосильная – надо было рассмешить его.
Это не удалось никому. Поэтому Сент-Джон объявил себя победителем, потребовал выигрыш, и учрежденная Джошем стипендия летной школе стала чуть выше.
Конечно, Джесса не знала, кто он, не знала, что многие серьезные люди остерегаются его и что ей следует делать то же самое.
Не знала она и того, что почти заставила его усмехнуться, что много лет ни у кого не получалось.
– Я загляну к твоей матери по дороге, – добавил Лэрри.
– Спасибо, дядя Лэрри. У нее была трудная неделя.
Сент-Джон помнил Наоми Хилл, помнил ее мягкость по отношению к людям, доброту к нему, помнил, как она обожала мужа и дочь, следя при этом, чтобы они не свернули с правильного пути. Тогда он впервые осознал, что мягкость не всегда означает слабость – открытие, которое выставляло его собственную мать в весьма печальном свете.
Сент-Джон понимал, что сейчас Наоми переживает тяжкое горе, и был слегка удивлен, что это находит у него отклик. Странно, подумал он. Такого раньше не случалось. Должно быть, все дело в проклятых воспоминаниях – она была ласкова с ним, хотя большинство матерей велели бы угрюмому, мрачному мальчишке держаться подальше от их дочерей.
Лэрри все еще наблюдал за ним, подойдя к двери офиса.
– Законченные фразы часто переоценивают, но иногда они полезны, – сказал он, проходя мимо него.
Было бы глупо недооценивать Лэрри Хилла, сказал себе Сент-Джон. Несмотря на свою эксцентричность, этот человек был проницателен. Как и его племянница.
Слова Лэрри эхом звучали в его голове, когда он наблюдал, как старик выходит через заднюю дверь, чтобы, как догадывался Сент-Джон, направиться к большому старому дому через складской и парковочный участок магазина. На мгновение он задумался, каково жить одному в доме, который десятилетиями делил с другим человеком.
Сент-Джон заставил себя прервать размышления и вернуться к настоящему.
Конечно, он мог говорить законченными фразами. Это было бы не сложнее, чем вспомнить другой язык, которым он владел ранее. Но он был здесь не для того, чтобы создавать удобства окружающим, а чтобы остановить дьявола.
– Хотите быть мэром или нет?
Джесса несколько секунд изучала его, прежде чем ответить:
– Откровенно говоря, нет.
Сент-Джон умудрился не поднять от удивления брови, но прищурил глаза.
О проекте
О подписке