Предсказуемым образом зрители положительно отреагировали на фильм. А затем произошло нечто унизительное. Некоторые из интервьюируемых героев фильма оказались в зале, и их пригласили на сцену, чтобы им поаплодировать. Среди них – молодой британец по имени Майкл. Он кажется дерганым и нервным, полным страдания. Его лоб бороздят морщины, несвойственные человеку его возраста. По многим причинам, которые он уже изложил в фильме, он не хочет прожить жизнь как гей и потому идет по саморазрушительному пути жизни в качестве гетеросексуала, чтобы потом стать (как стал доктор Дэвидсон) «бывшим геем» – возможно, однажды даже завести жену и детей. Вечер заканчивается молитвой.

На пути домой и в последующие дни я размышлял о вечере, проведенном с репаративными терапевтами. В частности, я думал о том, почему они меня не слишком беспокоят.

Во-первых, необходимо отметить, что я не боюсь этих людей и уж точно не могу достичь того уровня злости на них, какую продает теряющая смысл к существованию гей-пресса. Если тому и есть причина, то она заключается в том, что события развиваются не тем образом, как того хотели бы посетители Эммануэль-центра в тот вечер. Сегодня и в обозримом будущем они – проигравшие.

Когда они появляются на телевидении, к ним относятся с пренебрежением – пожалуй, слишком большим. Им не удается создавать внятные документальные фильмы, и им еще сложнее подбирать площадки для их воспроизведения. Их вынуждают таиться в скрытых местах, и в ближайшее время они навряд ли будут атаковать.

Конечно, если бы я был молодым геем, растущим в деревенской среде Америки или Великобритании – даже сегодня – я бы мог думать иначе. Безусловно, если бы я жил в одном из мест, входящих в американский Библейский пояс, или прошел бы однажды (или был бы запуган тем, чтобы пройти) принудительную репаративную терапию, которая проводилась там – и до сих пор проводится в некоторых частях мира – я мог бы увидеть Майкла (доктора) Дэвидсона и его друзей в совершенно ином свете.

Но здесь в этот вечер они – проигравшие. И зная о волнении, возникающем, когда расстановка сил меняется, я не желаю относиться к ним в случае их победы так, как их коллеги относились бы ко мне, если бы мы встретились раньше и при других обстоятельствах. Поведение, которое люди и социальные движения демонстрируют в зените своей славы, может многое о них рассказать. Позволите ли вы сопернику использовать те же инструменты, которые привели вас к победе? Терпимость и толерантность – это принципы или лишь фиговые листки? Будут ли те, кто подвергался цензуре, цензурировать других, если у них будет такая возможность? Сегодня кинотеатр «Vue» – на одной стороне. Несколько десятков лет назад он мог быть на другой. A «Pink News» и прочие, кто преследовал фильм «Голоса заглушенных» тем февральским вечером, похоже, готовы иметь столь большое влияние на судьбу одного мероприятия. Делая это, они нарушают принцип, принятый активистами за права геев еще в начале борьбы за равноправие, а именно – что никого не касается, чем занимаются взрослые люди добровольно и за закрытыми дверями. Если этот принцип применим к гей-сообществу, то он, безусловно, применим и к христианским фундаменталистам, и к другим группам.

Есть еще два замечания. Первое: для того, чтобы события того вечера стали пугающими, необходимо экстраполировать их. Необходимо заподозрить Дэвидсона в том, что его слова о том, как люди приходят к нему за помощью – лишь прикрытие. Нужно поверить в то, что это – лишь видимая часть более обширного плана по превращению чего-то добровольного во что-то принудительное, а из принудительного для некоторых людей – в принудительное для всех. Сделать это – значит попрать один из основных принципов политической толерантности. Это означало бы не только присвоить себе право делать выводы о людях, но и додумывать мотивы, которыми люди руководствуются – они не видны глазу, но вы подозреваете, что они таковы. Что приводит к вопросу, который любой член по-настоящему мультикультурного и плюралистического общества может в какой-то момент задать: «Будем ли вы судить о людях, какие они есть, или будем пытаться считать тайный смысл их слов и поступков, утверждать, что можем заглянуть к ним в головы, а затем проникнем в истинные мотивы их речей и действий, которые пока еще этих мотивов не обнаруживали?»

Если бы мы сделали нечто подобное в похожей ситуации, то как бы мы сделали это? Стали бы мы настаивать на том, что у наших соперников – самые мрачные из всех возможных мотивов, до тех пор, пока не убедимся полностью в том, что они стремятся к противоположному? Или научились бы некоторой доле терпения и доверия? Даже ответы на эти вопросы непостоянны. Они колеблются под влиянием времени, места, обстоятельств и удачи. Некий семидесятилетний человек, которого некогда вынудили пройти репарационную терапию (не говоря уже об аверсивной терапии), будет иметь больше причин для подозрительности, чем любой из представителей более поздних и удачливых поколений. Тревожные сирены завоют раньше, если они были заведены раньше или в более суровые времена.

Возможно, эти поколенческие и географические различия со временем уменьшатся, и сглаживающий эффект социальных медиа сделает всех одинаково оптимистичными. Или, возможно, эффект будет обратным, и гей, живущий в 2019 году в Амстердаме, будет убежден, что его жизнь под угрозой, как если бы он жил в Алабаме 1950-х. Никто не знает. Мы живем в мире, где любой страх, любая угроза и любая надежда, какие только можно представить, всегда доступны.

Тем не менее, одно обязательное условие во избежание постоянной конфронтации – это умение слышать слова людей и доверять им. Действительно, в некоторых пограничных случаях, когда мы встревожены, что может происходить нечто странное, возможно, есть необходимость в том, чтобы искать скрытые смыслы в словах и убеждаться таким образом, что ничего страшного не происходит. Но если это уже было проделано и ничего жуткого не было обнаружено, значит, этим словам можно верить. Ни одно издание из тех, которые стремились подавить «Голоса заглушенных», не доказало, что Дэвидсон или его коллеги заставляли упирающихся пациентов проходить гетеросексуальную репарационную терапию. Никто не поинтересовался деталями, включенными в фильм, или тем, как проходили «консультации». А потому был сделан ряд предположений и слова получили различные интерпретации из-за того, кто именно их произносил. В этой парадигме «добровольно» означало «принудительно», «консультация» означала «преследование», а каждый, кто приходил к нему, был однозначным, необратимым геем.

Последнее предположение и является единственным вызовом, который несут в себе Дэвидсон и его коллеги. В книге «О свободе», впервые опубликованной в 1859 году, Джон Стюарт Милль изложил четыре причины, почему свобода слова необходима свободному обществу: первая и вторая причины – это то, что противоположное мнение может быть верным или частично верным, и должно быть услышано, чтобы можно мы могли откорректировать свои ошибочные мнения; третья и четвертая – то, что, даже если противоположное мнение ложно, озвучивание его поможет людям помнить об истине и предотвратит скатывание в невежественную догму, которая, не зная себе противоречий, со временем рискует превратиться в бессмыслицу^[17].

Следование принципам Милля на сегодняшний день может показаться затруднительным для многих людей. Даже более трудным, чем просто изменить догму. В последние годы общепринятое мнение по поводу прав геев в Америке, Британии и в большинстве других западных демократий невообразимо изменилось, причем к лучшему. Но оно изменилось так быстро, что стала видна замена одной догмы другой. Смещение от позиции морального порицания к высказыванию порицания любому, чьи взгляды хоть немного выступают за рамки новоприобретенного мышления. Проблема заключается в том, что мы рискуем не только не услышать ошибочные мнения, но и упустить частично верные.

В это же время запутанные, как и их фильм, и сварливые, как, должно быть, и весь их мир, Дэвидсон и его коллеги ступают на территорию природы сексуальной ориентации. Это опасная и токсичная территория. Но бессмысленно, видя такую глубину, не пытаться погрузиться.

Там, где дело касается сексуальной ориентации, был принят ряд предположений, которые оказались не менее догматичными, чем представления, которым они пришли на смену. В июне 2015 года тогдашний министр образования Великобритании Ники Морган объявила, что гомофобные взгляды можно расценивать как экстремизм среди учеников британских школ. Действительно, как сообщил ВВС, Морган сказала, что «атака на главные ценности Великобритании или крайняя нетерпимость по отношению к гомосексуалам может привести к увеличению тревоги». Это – свидетельство того, что ученика могли «обрабатывать экстремисты», и об ученике, который заявил бы, что гомосексуальность – «зло», возможно, нужно было бы сообщить полиции^[18]. Интересен также факт, что в мае 2013 года Морган голосовала против закона, разрешающего гей-браки в Великобритании. Годом позднее, в 2014 году, она объявила, что теперь поддерживает гей-браки и проголосовала бы за них, если бы они уже не были узаконены. Еще год спустя, в 2015, она заявляла, что взгляды, подобные тем, которые она имела еще два года назад, – не только свидетельство экстремизма, но и кардинальным образом небританская позиция.

В 1990-х Хиллари Клинтон поддерживала предложенный ее мужем «Закон о защите брака», который стремился не допустить узаконивания однополых браков в США. Она видела, как он защищал политику «Don’t Ask, Don’t Tell» для геев в американской армии, которая означала, что любой солдат-гей, рассказавший хотя бы одному человеку о своей ориентации, мог быть немедленно исключен из армии. Как писал Роберт Сэмюэлс в «The Washington Post», «У Хиллари Клинтон был шанс вписать права геев в историю. Она отказалась»^[19]. Однако в 2016 году, когда она участвовала в гонке за президентское кресло во второй раз, и взгляды общества кардинально поменялись, ЛГБТ-сообщество (частью которого стали геи) было одной из особых частей страны, для которых, как заявила Клинтон, она особенно усердно вела кампанию. Политики часто меняют свои взгляды. Но скорость, с которой сменились эпохи, произвела поразительно резкие изменения в положении политического класса.

Другие люди и страны произвели еще более быстрый и привлекающий внимание разворот на 180 градусов. Почти сразу после того, как в Германии были легализованы однополые браки, поддержка их стала обязательным условием для получения гражданства на федеральной земле Баден-Вюртемберг. Вчера догма была одна. Сегодня – другая.

Не только политики столь резко изменили взгляды. Газеты, которые еще недавно негативно отзывались об однополых браках, теперь освещают гей-союзы наряду с любыми другими новостями. Колумнисты, которые ругали идею об уравнивании возраста согласия для гетеросексуальных и гомосексуальных пар, теперь отчитывают тех, кто еще не до конца определился со своей позицией относительно гей-браков. В 2018 году Джой Рейд, ведущая канала MSNBC, была публично пристыжена и вынуждена извиниться после того, как были обнаружены ее твиты десятилетней давности, в которых она осуждала гей-браки – в те времена, когда практически все вокруг их осуждали. Когда изменения происходят так быстро, многое из упущенного приходится наверстывать, и для плетущихся позади жалости не остается.