Глава 3

Иммиграционный зал в Касабланке. Упорядоченный хаос. Сотни новоприбывших выстроились в две очереди: в одной – марокканцы, во второй – все остальное человечество. Казалось, здесь представлены все исторические эпохи – от Средневековья до нашего современного компьютерного мира, опутанного паутиной киберпространства. Всюду одетые с иголочки бизнесмены и женщины, как минимум половина из них – в итальянских костюмах, с черными айфонами – из Северной Африки. Есть и туристы, путешествующие дикарями, – все молодые, двадцати с чем-то лет, неопрятные и как будто в прострации, пялятся на костюмы с насмешливым недоумением на лицах. Прямо передо мной – сухопарый мужчина в пыльном коричневом костюме, с почерневшими от курения зубами; в правой руке у него проездной документ, выданный в Мавритании.

– В Мавритании какая столица? – спросила я Пола.

– Нуакшот, – ответил он без заминки.

– Вот это эрудиция! – восхитилась я.

– Эта очередь – сущее безумие. Тридцать три года назад, когда я последний раз был здесь, компьютеры не проверяли – тогда еще мир не охватила паранойя.

– Дзен, дзен, дзен, – произнесла я, поглаживая мужа по лицу.

– Мы в аэропорту Касабланки, а не в буддистском убежище.

Я рассмеялась. Но Пол все переступал с ноги на ногу, вытанцовывая на месте фугу нетерпения и беспокойства.

– Давай вернемся домой, – внезапно заявил он.

– Шутишь?

– Нет.

Молчание. Я напряглась всем телом. Спросила:

– И как ты себе это представляешь?

– Сядем на ближайший рейс.

– Ты это не серьезно.

– Отнюдь. Зря мы сюда прилетели.

– Это ты из-за очереди?

– Интуиция подсказывает. Велит, чтобы мы вернулись домой.

– Хотя раньше твоя интуиция велела тебе лететь сюда?

– Ты на меня злишься.

– Хочешь вернуться домой, давай вернемся.

– Если вернемся, ты будешь считать меня неудачником.

– Я никогда не считала тебя неудачником, любимый.

– Я же понимаю, что я для тебя обуза.

Обуза. Именно это слово зазвучало у меня в голове, когда я обнаружила несколько недель назад, что Пол в очередной раз влез в огромные долги, несмотря на обещание, данное мне много месяцев назад, умерить свой пыл и не тратить деньги направо и налево. Как-то в пятницу примерно в шесть часов вечера к нам в дом постучали. На пороге стоял представитель коллекторского агентства, изъявивший желание пообщаться с Полом Лейеном. Я объяснила, что в данный момент мой муж в тренажерном зале.

– А вы, значит, миссис Лейен? Тогда вам, должно быть, известно, что ваш супруг задолжал шесть тысяч четыреста долларов Обществу виноделов.

Я утратила дар речи. Когда Пол успел накупить столько вина и почему я не видела в доме ни одной бутылки? Коллектор объяснил, что Общество виноделов направило моему мужу десяток писем с требованием «обсудить» сумму долга, скопившегося за два с лишним года. и вот их терпение лопнуло. Если счет не будет оплачен незамедлительно, они подадут судебный иск, и, возможно, на наш дом будет наложен арест.

Вместо того чтобы пойти и взять чековую книжку (как я это уже делала раньше несколько раз), я просто сказала:

– Мой муж сейчас в тренажерном зале «Голде» на Мэнор-стрит, в пяти минутах езды отсюда. Попросите персонал, чтобы его пригласили, – его там знают. И…

– Но вы могли бы прямо сейчас уладить этот вопрос.

– Могла бы, но не буду. Вам необходимо переговорить непосредственно с моим мужем.

Повторив адрес тренажерного зала, я извинилась и закрыла дверь. Как только коллектор укатил прочь, я прошла в нашу спальню и собрала небольшую дорожную сумку, а потом позвонила своей давней соседке по комнате Рут Ричардсон, с которой мы вместе учились в университете (теперь она жила в Бруклине), и спросила, не позволит ли она мне несколько дней поспать на ее раскладном диване. Затем, оставив Полу записку – «Вернусь во вторник поздно вечером. Долг за вино к моему возвращению должен быть уплачен», – села в машину и пустилась в семичасовое путешествие на юго-восток, до города, который я не теряла надежды однажды назвать своим. Мобильный телефон я отключила и следующие четыре дня пыталась не досаждать Рут, изливая ей коктейль раздирающих меня эмоций – гнева, чувства вины и уныния. Рут – преподаватель английского языка и литературы в Бруклинском колледже^[8], разведенная, бездетная, разочаровавшаяся в любви, ироничная и потрясающе образованная женщина («Высокое искусство – извинение Господа за то, что Он создал мужчин», – любила повторять она), – как всегда, проявила себя замечательной подругой. Она укрепила мою первоначальную решимость, когда я сказала, что мне, пожалуй, стоит позвонить Полу, узнать, как он справляется.

– Когда он в прошлый раз наделал долгов, как ты поступила? – спросила она.

– Взяла десять тысяч из своих пенсионных накоплений, чтобы вызволить его из беды.

– Что он тебе пообещал?

– Ты и сама прекрасно знаешь. Признал, что он жалкий патологический транжира… и поклялся сдерживать свои порывы.

– Его порывы разрушают ваш брак. И это все очень печально. Тем более что Пол мне симпатичен.

– И я безумно его люблю, несмотря на эту его дурную привычку. Ему до сих пор удается смешить меня. Он увлеченный, любознательный человек, яркая личность. До сих пор считает меня сексуальной – по крайней мере, так мне всегда говорит.

– Все еще пытаетесь зачать ребенка?

– Конечно.

Три года назад, когда я встретила Пола, мне было тридцать семь лет. Первые полгода знакомства мы признавались друг другу в любви и обсуждали восхитительные перспективы нашего совместного будущего. Однажды я деликатно намекнула, что не хотела бы умереть бездетной, а я уже вступаю в ту возрастную фазу, когда материнство станет в принципе для меня невозможно. Я знала, что давлю на него, и сказала, что прекрасно пойму, если Пол сочтет, что я слишком тороплю события. Его ответ меня поразил.

– Когда встретил любовь всей жизни, разумеется, хочешь, чтобы она родила тебе ребенка.

Да, Пол был большим романтиком. Столь глубоко романтичной натурой, что вскоре сделал мне предложение, хоть я и предупреждала, что, побывав один раз замужем, не тороплюсь снова вступить в брак. Но, пребывая в эйфории оттого, что я нашла свою любовь, в моем-то возрасте, в лице столь талантливого оригинала, да еще в Буффало – это ж такое чудо! – я ответила согласием. Правда, Пол сказал, что до того, как мы станем родителями, какое-то время нам нужно просто пожить для себя, хотя конечно же он понимает, что часики тикают. На эту его просьбу я тоже ответила согласием и до минувшей осени принимала противозачаточные препараты. А с осени мы начали серьезно «пытаться» (слово-то какое!) зачать ребенка. И активно принялись за дело, хотя уж с чем-чем, а в плане интимной близости у нас с ним никогда проблем не было. Нам не требовалось как-то мотивировать себя для того, чтобы каждый вечер заниматься сексом.

– Знаешь, раз уж мне не удается забеременеть естественным путем, есть ведь другие способы, – сказала я мужу спустя полгода тщетных стараний.

– Ты забеременеешь.

– Ты так уверен?

– Обязательно.

Этот разговор состоялся за десять дней до визита представителя коллекторского агентства. Отключив телефон, я ехала на юг, в Бруклин, в глубоком унынии, которое усугубляло осознание того, что Пол – мой последний шанс стать матерью. И эта мысль…

Рут плеснула в мой бокал еще немного вина, я сделала большой глоток.

– Он – не последний твой шанс, – заметила она.

– Я хочу ребенка от Пола.

– Серьезное заявление.

Дружба – сложное равенство, особенно дружба между людьми, которые с самых первых дней решили никогда не лицемерить друг перед другом и всегда говорить только то, что думают.

– Я не хочу быть матерью-одиночкой, – сказала я. – Если мне удастся убедить его в том, что у него есть определенные обязательства…

– У Пола еще до тебя были проблемы с деньгами. Хоть ты и пытаешься навести порядок в его личных финансах, он отказывается играть по правилам. В пятьдесят восемь лет он уже вряд ли прозреет и захочет измениться. Он такой, какой есть. В связи с чем возникает вопрос: сумеешь ли ты мириться с его неиссякаемым сумасбродством?

Всю дорогу домой этот вопрос не давал мне покоя. Жизнь, говорят, великий учитель. Но только если мы действительно готовы не поддаваться иллюзиям и самообману.

Однако любовь застит глаза. А без любви жизнь подобна балансовым ведомостям, которые я изучаю каждый будний день: слишком конкретная, слишком разумная. За сумасбродство я Пола любила в той же мере, что и за его талант, за его ум и за пылкое отношение ко мне.

Домой – жилище наше представляло собой готическое строение XIX века, которое мы приобретали вместе, – я приехала в начале седьмого. Автомобиль Пола стоял неподалеку от входа. Переступив порог, я аж вздрогнула от неожиданности, увидев, что хаос сменил идеальный порядок. За последние недели Пол превратил наш дом в свалку. Однако за время моего отсутствия, когда он не мог связаться со мной, Пол не только убрал весь хлам и разложил вещи по местам, но еще и до блеска вымыл окна, а также вытер пыль со всех деревянных поверхностей и отполировал их. В нескольких вазах благоухали свежие цветы, из духовки сочился аромат какого-то макаронного блюда.

Когда дверь за моей спиной со стуком захлопнулась, из кухни появился Пол, с несколько застенчивым выражением на лице. Встретиться со мной взглядом он не смел. Но когда один раз все же посмотрел на меня, я заметила в его глазах оттенки печали и страха.

– Вкусно пахнет, – похвалила я.

– Я старался для тебя, для нас. – И он снова отвел глаза. – Добро пожаловать домой.

– Да, я вернулась. Но…

Пол выставил вперед ладонь:

– Все вино я продал.

– Понятно.

– Нашел здесь в городе одного человека. Крупного коллекционера. Он предложил мне шесть тысяч за мой погребок.

– У тебя есть погребок?

Пол кивнул. При этом он выглядел как мальчишка, которого только что уличили в чудовищной лжи.

– Где?

– Знаешь сарай за гаражами? Тот, что всегда стоит без дела?

Этот сарай, с двумя двустворчатыми железными дверями, плотно прилегающими к земле, был подобен бомбоубежищу. Приобретая наш дом, мы, естественно, попросили открыть для нас сарай и увидели сырую недооблицованную пещеру. Поскольку подвал дома уже был отремонтирован, после его покупки мы просто навесили замки на две железные двери, и с тех пор сарай пустовал.

По крайней мере, я так думала.

– И давно ты собираешь свою винную коллекцию? – как можно более рассудительным тоном осведомилась я.

– Уже некоторое время.

Пол подошел и заключил меня в свои объятия.

– Прости, – сказал он.

– Мне не нужны извинения. Я просто не хочу повторения всех этих финансовых неприятностей.

– А я не хочу потерять тебя.

– Тогда не теряй. Ты нужен мне, и я хочу, чтобы наш брак состоялся.

К чести Пола, после инцидента с вином в нем снова проснулось трудолюбие. Все свободные от преподавания часы он работал над новой серией литографий. Впервые с тех пор, как мы поженились, он серьезно погрузился в творческий процесс. Владелец галереи в Нью-Йорке, где Пол обычно выставлялся, был полон энтузиазма, но, поскольку в целом на рынке произведений искусств наблюдался спад, а Пол в последние годы фактически исчез из поля зрения публики, спрос на его работы резко упал в цене. И все же ему удалось найти покупателя. Конечно, Пол расстроился, что вырученная сумма оказалась куда меньше той, на которую он рассчитывал, но в душе он ликовал. «Есть еще порох в пороховницах», – любил он выражаться, говоря о своем творчестве. Заплатив большую часть долгов по кредитным картам, он затем пригласил меня на ужин в самый роскошный (по меркам Буффало) французский ресторан, где заказал дорогущую бутылку вина и сообщил мне, что владелец галереи нашел еще одного клиента, который заинтересован в новой серии его гравюр.

– Заказчик готов заплатить вперед пятьдесят процентов, а это значит, что через пару недель я получу еще десять штук. Что в сравнении с этим цена за бутылку «пойяка»?

Я не большой любитель вина. Но… почему бы не отпраздновать? Тем более что Пол начал отдавать долги. В тот вечер, когда мы вернулись домой, он зажег свечи в нашей спальне, поставил компакт-диск с композицией «Однажды появится мой принц» в исполнении Майлса Дэвиса^[9]… и я потонула в его необузданной чувственности, на которую только он был способен.

Мой первый муж, Дональд, сексуальную близость всегда воспринимал как вызов. Он был необычайно умен, но вечно находился в состоянии тревоги. Журналист старой формации, в «Буффало сан» он освещал вопросы местной политики и слыл одним из лучших специалистов по изобличению коррупции в муниципальных органах штата. По окончании Миннесотского университета, получив степень бакалавра искусств^[10], я немного поработала в одной из газет в Мэдисоне (штат Висконсин) и пришла в неописуемый восторг, когда мне нашлось место в отделе городских новостей «Буффало сан». Дональд был до мозга костей предан Буффало, и я, покоренная этим вихрем, который ростом не дотягивал и до метра семидесяти, тоже привязалась к Буффало. Но сексуальная близость – когда она происходила между нами – в лучшем случае была чисто механическим действом, в худшем – пустой тратой времени.

– Не мастак я в этом, не мастак, – прошептал он мне в первую ночь, что мы провели вместе, и у него, мягко выражаясь, «ничего не вышло».

Я успокоила Дональда, сказав, что от случая к случаю так бывает у всякого мужчины, что это пустяки, что все образуется. Но дело в том, что… даже когда он благополучно завершал половой акт, удовольствия это не доставляло. Его постоянно глодало беспокойство, он пребывал в вечном страхе показаться неадекватным и несостоятельным, и никакими увещеваниями и подбадриваниями не удавалось рассеять его глубоко укоренившееся неверие в собственные силы. К концу первого года брака в любовную близость (если так можно выразиться) мы уже вступали не чаще двух раз в месяц. Я предложила Дональду обратиться за помощью к сексологу. Он согласился, но потом идти на прием отказался. И хотя он оставался потрясающе интересным партнером, секс – важнейшая составляющая прочных супружеских отношений – фактически исчез из нашей жизни.

Но я продолжала убеждать себя, что, если буду еще сильнее любить и поддерживать мужа, проблемы сексуального характера улетучатся, наш брак окрепнет и…

Уму непостижимо, какие только доводы мы не придумываем, доказывая себе, что будем счастливы в браке, который по сути, как мы прекрасно понимаем, обречен.

Наш брак с Дональдом окончательно рухнул в тот вечер, когда он затемно вернулся из редакции, опьяневший после восьми бокалов виски, и заявил:

– Дело в том, что, сколь б я ни консультировался с сексологами, чего бы они мне ни прописывали, никакие пилюли на свете не подавят отвращения, что возникает у меня каждый раз, когда ты близко подходишь ко мне.

Я зажмурилась, пытаясь убедить себя, что он не сказал того, что я услышала. Но, разжав веки, увидела странную полуулыбку на лице Дональда. Его слова посеяли в моей душе боль и смятение, и он с молчаливым наслаждением наблюдал за моей реакцией, что открыло мне неприглядную правду: Дональд сказал это, зная наверняка, что, как только он сделает свое заявление, путь назад будет отрезан.

– Вот теперь ты действительно меня ненавидишь, – наконец прошептал он.