5. Справедливость

Можно всю жизнь под кого-то подстраиваться и прожить длинную жизнь. Но твоя ли она будет?

Она проработала в системе тридцать пять лет. Из них двадцать восемь лет – судьёй разных уровней. Жизнь, казавшаяся столь перспективной и полной надежд на светлое будущее, осталась где-то в далёкой молодости. Амбиции, служение народу, правда и правосудие. Столько важных для смысла жизни слов и столь же бессмысленных по прошествии всего лишь тридцати пяти лет.

Людмила Васильевна Хрипунова, федеральный судья одного из центральных и самого провластного судебного участка города, рисовала дрожащей рукой звёздочки на листе бумаги, сидя в своём кабинете.

Воспоминания были своеобразным флешбэком на приговор, который она должна была вынести по последнему делу. Приговор как приговор, но, положа руку на сердце, не приговор, а очередной штамп на судьбе невинной девушки, вставшей на пути не того человека.

Людмила Васильевна была не обычным судьёй, а привилегированным. Открыто это никто не говорил, но все знали, что она рупор власти, рассматривает дела, имеющие прямое или косвенное отношение к посягательствам на власть. Власти не нужны были независимые судьи, этот демократический бред записан в Конституцию для утешения малоимущих.

Судьи нужны и должны были быть управляемые и контролируемые. Кто не признавал это неписаное правило и отказывался снимать розовые очки надежд на свою независимость и объективность, очень быстро ряды Фемиды оставлял, ища повод принести пользу обществу в гражданской жизни.

Те же, кто оставался, вели почётную жизнь с защитой и неприкосновенностью. Но были и такие, кто в силу личных амбиций шёл дальше и кого со временем замечали. Такие, кто ловил ветер перемен и быстро вёл свою лодку правосудия в воды беззакония для поддержания работоспособности системы. Ну и для заправки этой лодочки топливом.

Двенадцать лет Людмила Васильевна управляла именно такой лодочкой, верой и правдой вынося спорные и громкие решения по делам, что поручались далеко не всем. За свою преданность и лояльность ей было позволено то, что называлось «бонусом к зарплате добросовестного судьи».

Семья Людмилы Васильевны могла позволить себе декларировать доходы, о которых органы безопасности лишний раз не спрашивали. И если простой судья нёс трясущимися руками отчёт о любой поступившей на счёт семьи сумме, то привилегированный делал это, не заботясь о последствиях.

Такова была цена сделки с совестью, заключенная двенадцать лет назад. И все двенадцать лет справедливость была тенью, прятавшейся в углах её заседаний. Она без малейших угрызений совести ломала и калечила неугодных как власти, так и тем, кто власть защищал, вынося мотивированные политические и уголовные приговоры.

Предательская слеза задержалась на кончике носа, потом, подчиняясь силе тяжести, полетела на листок, растворяя чернила и вспучивая бумажные волокна. Она всё равно держалась. Закусывала губу, сжимала глаза, пытаясь не выпустить накопившуюся во влаге боль.

Сегодняшний день ничем не отличался от других. До обеда. А после обеда ей сообщили, что её дочь погибла. «Мама, Лена умерла. Авария. Не смогла до тебя дозвониться. Я в больнице. Со мной всё хорошо. Алла».

СМС от младшей дочери. Через тридцать минут она должна была выйти из совещательной комнаты и зачитывать приговор. Могла этого не делать и перенести заседание.

Звёздочки на бумаге размазались, да и сама бумага превратилась в бесформенную кашицу под воздействием слёз и ручки.

Людмила Васильевна втянула воздух носом. Сделала глубокий выдох. Сжала ручки до побелевших костяшек. Губы содрогнулись не в силах сдерживать новую волну боли и горя. Тихие слёзы потекли ручьём. Мать, потерявшая дитя, победила сухость и беспристрастность воли судьи, чьи усилия держать себя под контролем вели отчаянную борьбу последние пять минут за власть над телом и разумом. Мать победила.

Людмила Васильевна выпустила ручку, закрыла лицо руками и сквозь рыдания и всхлипывания прошептала в пустоту:

– Прости меня, доченька, прости меня, солнышко моё.

И только теперь перед глазами полетели картинки воспоминаний тех редких моментов, что она отдала своей семье. Семье, ради которой работала, продавая и отдавая всю себя. И чем больше картинок проносилось перед глазами, тем сильнее становился поток слёз и голос, повторявший одну и ту же фразу.

Помощник судьи не слышала происходящего в кабинете своего босса, подготавливая приговор.

Она привычными движениями копировала фразы из предыдущих приговоров, минимизируя свои трудозатраты. Так продолжалось уже несколько часов. По её прикидкам, ещё пять минут работы, и всё будет готово. Выделив крупным шрифтом «виновна» и другие важные части приговора, так как Людмила Васильевна любила, чтобы всё важное было отделено от неважного, помощник судьи отправила его на печать.

«Это расплата, ты же всегда знала, что когда-нибудь они придут и заберут у тебя твоё, как ты забирала у других». Всех других она не помнила, но почему-то вспомнилось дело сына прокурора области. Пьяный задавил двух близняшек. Две взрослые сестры, ехавшие на день рождения матери. Одна приехала в гробу, вторая – в инвалидном кресле. Именно тот приговор и какое-то неясное предчувствие беды. Будто знала, что не пройдёт это бесследно.

Перед её взором всплыло смазливо-мягкое лицо прокурора и приговор.

Два года условно. И слова: «Зачем же портить жизнь ребёнку? Девочку уже не вернёшь, а лечение мы оплатим».

Такая сухая логичность, что ни прибавить, ни убавить, тем более что прокурор был знаковой фигурой в политической машине, всячески искореняя любые протестные движения возбуждением десятков уголовных дел по малейшему поводу.

И только заплаканные глаза матери погибшей девушки, смотревшие на неё весь процесс, не поняли и не приняли эту логичность. И когда она читала приговор, эти глаза плакали, но продолжали смотреть на неё. Она не видела, читая привычно выделенные строчки приговора, но чувствовала их всем своим нутром. Именно тогда у неё, наверное, впервые чётко и ясно мелькнула мысль, что так просто для её жизни этот приговор не пройдёт.

Все остальные дела, конечно, имели своё колебательное давление и на совесть, и на психику, но она справлялась.

Держа над головой защитный панцирь из слов: «На всех справедливости нет и быть не может, а жить нужно», она чётко вела линию, в которой жила и строила своё будущее, принимая решения, рушившие чужие жизни ради своего благополучия и счастья семьи.

И только дело сына прокурора прошло тенью, в которой панцирь не защитил, пробив безжалостную кожу страхом за свою работу. Однако время прошло. И всё замылилось привычной суетой дел попроще.

Людмила Васильевна плакала, одновременно вздрагивала в её памяти мать погибшей девушки. Зеркало душевных страданий вторило своему реальному отражению, наполняя кабинет энергией боли и горечи за ошибки прошлого.

То, что это была расплата, она не сомневалась. Так уж устроена наша жизнь, что мелкие преступления против своей совести накапливаются на весах справедливости. И в какой-то момент жизни она, эта непонятная, вечно прячущаяся от людской правды справедливость, этот маленький ребёнок безжалостных богов выходит из своего укрытия и перевешивает чашу весов, устанавливая равенство, забирая самое ценное. Одним действием превращая в тлен все, что так долго и упорно взращивалось из нитей лжи, вседозволенности и властной неприкасаемости. И жизнь останавливалась, с трудом отмеряя стрелками времени её продолжение.

Про справедливость ей когда-то давно рассказал притчу отец.

«Когда Боги выбирали тех, кто должен был следить за порядком и жизнью людей, они на все важные должности назначили мудрых и опытных, взрослых и больших. И только в конце они вывели в круг ребёнка и сказали ему:

– А тебя будут звать Справедливость, ты будешь малозаметным в жизни людей, но у тебя будет очень важная роль – поддержание связи между добром и злом.

– Но что я смогу, такой маленький?

– Ты сможешь хорошо прятаться. Это лучшее, что умеют делать дети. Прячься так хорошо, чтобы люди стирали ноги в кровь в поисках тебя, но, найденный, возвращай добро злу и наоборот, ибо не будет мира и жизни там, где твои руки не восстановят желаемое».

Людмила Васильевна взяла в руку фотографию дочери, стоявшую на столе. Дочка бежала с раскрытыми объятиями, улыбаясь во весь рот. Фото, сделанное для неё. Чтобы она всегда знала, что её любят и объятия ждут дома.

Провела пальцем по контуру, коснулась лица. Тихонько поцеловала и прижала к сердцу, ещё более усилив рыдания.

Звонок по внутренней линии разрезал звуки горя сухим «дзинь». Через пять минут заседание. Работа, о которой захотелось забыть. Приговор. Виновна. Обычная девчонка. Зарезала начальника избирательной комиссии. Ну или превысила пределы допустимой самообороны. Или даже не превысила, так как боролась за свою честь во время изнасилования. Кухонный нож и почти труп.

Спасло, что сама позвонила и всё объяснила. И почти сразу села. Как может председатель избирательной комиссии быть насильником? Был жертвой, которую хитрая путана опоила и чуть было не убила, переборщив со снотворным, но решила скрыть преступление, разыграв сцену с изнасилованием. Четырнадцать лет строгого режима. Не меньше. Записка от прокурора: «Мягкость не нужна».

Людмила Васильевна начала приводить себя в порядок. Автоматическими движениями поправила причёску, надела очки с более тёмными линзами, параллельно и перпендикулярно разложила все предметы на столе. Порядок на работе – порядок дома. Короткий путь в зал суда прошёл в тумане. Пачка бумаг от секретаря. Приговор. Виновна, мягкости не нужно.

Заняв своё место, она посмотрела в зал. Журналисты и просто любопытные, блогеры и силовики – все уставились на неё. Прокурор что-то с интересом рассматривал у себя на столе, опустив голову, как бы подчёркивая своё желание поскорее закончить с этим неудобным для него делом и выйти туда, где можно не думать о своей сделке с дьяволом. Обвиняемая сидела, скрестив руки на груди, гордо смотря ей в глаза.

«…зачем портить жизнь ребёнку, девочку не вернуть».

«И мою не вернуть, но хотя бы одна у меня ещё осталась».

С этой мыслью она открыла приговор и начала читать выделенные, важные от неважных, части текста. Шум. Протесты. Требование успокоиться и уважать суд. Общий гвалт зазвенел пронзительным воем у неё в ушах, в ногах появилась слабость за свою решимость и веру в правильность принятого решения.

P.S.

Маленький мальчишка выглянул из-за спин, сидящих в зале суда. Нерешительным шагом он вышел на дорожку между рядами и грустным взглядом посмотрел на Людмилу Васильевну. Он был похож на ангелочка со своими кудрявыми золотистыми волосами. Никто на него не глядел, несмотря на его обнажённое тело, укрытое лишь прозрачной белой тканью. Его будто и не видели вовсе. Он медленно шёл по направлению к судье. Она не прервала чтение, когда начался шум и громкие голоса почти перекрыли её чётко поставленный голос. Но в момент, когда ребёнок остановился в метре напротив, её речь смолкла.

Она нерешительно оторвала взгляд от бумаг и провела им чуть вперёд, туда, где стоял ребёнок, которого по-прежнему никто не замечал. Никто, кроме неё. Все звуки словно ушли под воду, только её дыхание было громким и шумным. Она, не отрываясь, смотрела не мальчика. Глаза в глаза. Он протянул руку, разжав маленький кулачок. Там что-то лежало, но она не видела, что именно. Поправив очки, она прищурила взгляд, чтобы рассмотреть, что же это такое. Мальчик подошёл ближе, протягивая ей предмет. Она протянула руку и взяла его, всё ещё не понимая, почему она не может понять, что это. И только взяв в руку, она поняла, что это было.

– Нет, – вырвался у неё шёпот. – Пожалуйста, нет, – повторила она. – Нет! – заорала она во всю силу своих лёгких в спину уходящего ребёнка. Оперевшись о стену, она начала медленно оседать. Не в силах больше стоять, рухнула на пол. Когда она упала, рука разжалась, и из неё выпал маленький блестящий предмет. Небольшое ювелирное украшение с именем «Алла». Украшение, подаренное на Рождество каждой из дочек с их именем.