Глава 8

На следующий день папа был непривычно молчалив – они поругались с мамой, пока обсуждали, когда лучше всего забрать Сефа.

Мамин голос звучал непреклонней обычного.

– Здесь пока ему нечего делать. Тебе не кажется, что так будет лучше? Ты подумай, мы же остались без крыши над головой. Давай сначала обустроимся, тогда и заберем его. Уильям, он ведь еще такой маленький.

– И сколько, ты думаешь, мы будем тут обустраиваться? – спросил в ответ папа. – Я не могу прыгнуть выше собственной головы. Уйдут недели.

Я встревожилась – родители прежде очень редко спорили. Именно поэтому я решила вмешаться.

– Пап, я тебе помогу.

Он перевел взгляд с мамы на меня и насупил брови так, что они слились в одну линию. Я сжала в руках мешковину, которая впилась в едва начавшие заживать ссадины на моих ладонях.

Немного помолчав, папа снова заговорил: медленно, с напором, будто он уже устал объяснять одно и то же.

– Некоторое время придется пожить вот так. Придется привыкнуть. Уоллис Энн, тебе пока придется забыть о школе. На то, чтобы сделать здесь все, что требуется, уйдет несколько недель. Энн, ты прекрасно понимаешь, чем дольше Сеф будет жить у Барнсов, тем больше я буду чувствовать себя им обязанным. Я хочу быстрее приступить к делу – чем скорее, тем лучше. А когда возьмусь за работу, уже не хочу останавливаться.

На это мама ничего ему не ответила. Когда она очень сердится, то просто умолкает, а папа порой, почувствовав ее неудовольствие, просто идет на попятную. На этот раз ни один из родителей не желал уступать. Я стояла рядом с Лейси, которая раскачивалась из стороны в сторону, пребывая в блаженном неведении о родительском споре и нашем затруднительном положении. Во влажном воздухе стоял запах сосен и хвои. Платье липло к телу, совсем как летом, вот только сейчас мне было холодно. Папа поманил меня за собой, и мы быстро принялись собирать хворост для костра. Он весь ушел в себя. Я тоже молчала. Я собрала все, что могла найти: ветки, сучья, куски деревьев – как сухие, так и мокрые.

Наконец, папа поднял руку и сказал:

– Довольно. Этого, пожалуй, вам хватит, покуда меня не будет.

Это означало, что папа уже принял решение, вне зависимости от того, нравилось ли оно маме или нет. Собрав весь хворост до последней веточки в охапку, я свалила его в кучу поближе к костру, после чего придвинулась к пламени. Лейси стояла рядом, и, когда я повернулась к огню спиной, она последовала моему примеру. Практически тут же передняя часть моего тела стала подмерзать. Ближе к костру я придвинуться уже не могла.

От моей одежды тянуло потом и грязью, к которым теперь добавился и запах дыма, к счастью, приглушавший остальные запахи. Я со вздохом предалась воспоминаниям о моей сменной одежде, об огромной цинковой ванне с горячей водой, в которую можно было погрузиться с головой, об ароматном куске мыла, вроде тех, что папа дарил маме на Рождество. Вспомнилась мне также и вся та снедь, что мы взяли с собой в дорогу.

Да уж, мечтать не вредно.

Папа снова принялся обходить фундамент кругом, внимательно его разглядывая и временами пиная камни ногой, чтобы проверить, крепко ли они держатся. Мое внимание переключилось на маму, стоявшую у кастрюли с кипящей водой. Мне стало занятно, что она туда закинет. Отправив в кастрюлю немного крупы, что родители принесли с собой, мама подняла с земли палочку, сняла с нее кору и, присев на корточки у огня, принялась помешивать. Я внимательно следила за тем, как варево постепенно густеет. Через несколько минут мама сняла кастрюльку с огня и потянулась за сыром. Отломив от него кусок, она бросила его поверх каши и стала ждать, когда он растает. При мысли о том, какая вкуснятина в результате у нее получится, мой рот наполнился слюной. Взяв кувшин, мама добавила в кашу кипяток, а остатки перелила в кофейник. Закрыв крышку, она придвинула его поближе к огню.

Наконец, я перестала вертеться у костра, словно кусок мяса на вертеле. Я села, скрестив ноги, на землю, а Лейси опустилась рядом со мной. Почувствовав аромат кофе, я закрыла глаза, вспоминая, как просыпалась от этого запаха ранним утром в своей кровати. Еще через несколько минут, когда наша скромная трапеза была готова, папа оставил в покое фундамент и подошел к нам на молитву. Тихим голосом он поблагодарил Всевышнего за наше чудесное спасение. Затем мы все подняли головы, ожидая, что он, как обычно, даст маме знак, после чего мы приступим к еде, однако папа заговорил снова. Но это была не молитва, а, скорее, рассуждение по мотивам того, что он только что произнес, благодаря Господа.

– Нельзя сказать, что мы остались совсем с пустыми руками. Есть кое-что из того, что удалось найти Уоллис Энн. Ну а то, что не удалось сыскать, мы купим. Но есть кое-что еще, нечто такое, что не купишь ни за какие деньги, – он протянул руки, чтобы мы за них взялись. – У нас есть мы и наше доброе имя.

Все мое внимание сосредоточилось на кастрюле. Мама хранила молчание. Я глядела на кашу и расплавленный сыр, напоминавший золотистую подливку, чувствуя, что еще немного, и у меня по подбородку потекут слюни. Взявшись за кувшин, мама перелила в него кофе и отставила в сторону немного остыть. Затем она показала нам жестом, что мы можем приступать к еде. Мы опустились на колени, образовав вокруг кастрюли плотный маленький кружок, и принялись есть. Вместо ложек кашу с сыром мы черпали кусочками коры. Еда – самая простая, грубая, но мы были так голодны, что совершенно не обращали на это внимания. Я и представить раньше не могла, что такая незамысловатая пища может показаться мне настолько вкусной. Кому какое дело было до кусочков коры и грязи, которые ненароком оказывались в наших ртах?

Смежив веки, я проглотила первую порцию горячей, придающей силы еды, смакуя терпкий вкус сыра на языке. Никто и словом не обмолвился. Все ели молча, медленно, сосредоточенно, страшась уронить хотя бы крошку, не донеся ее до рта.

Затем мы пустили по кругу кувшин с горячим кофе и хлебали его, покуда сосуд не опустел. Я и поверить не могла, что, съев так мало, буду ощущать себя настолько сытой. Более того, удивительно, насколько лучше я теперь себя чувствовала.

Папа вздохнул, вытер руки о комбинезон и сказал:

– Пойду за Сефом. Вернусь через день.

Мама понурила голову и закрыла глаза. Я думала, она что-нибудь скажет, но этого не произошло. Папа, немного помедлив, развернулся и широким уверенным шагом направился в сторону тропы.

– Мам, – сказала я, – я все приберу. И воды принесу, и закипячу ее, чтоб у нас ее было вдоволь, а ты, если хочешь, отдохни.

Мама встала и, чуть прихрамывая, направилась к фундаменту. Я смотрела, как она подбирает изорванный край платья. Узел на голове распустился, и волосы ниспадали ей на спину. Я могла поклясться, что мама постарела лет на десять. Я попыталась внушить себе, что дело просто в усталости, а круги под глазами со временем исчезнут. Затем я окинула Лейси оценивающим взглядом. Волосы ее были ужасно всклокочены, а одна щека перемазана в грязи. Ее платье и ноги были ничуть не чище моих. И все же, несмотря на это, моя сестра нисколько не изменилась. Да, ее внешний вид был далек от совершенства, однако это предавало ей некое особое очарование. Я провела рукой по волосам и принялась с ожесточением чесаться.

Мама тяжело опустилась на фундамент и снова принялась внимательно изучать ущерб, нанесенный нашему хозяйству. Отыскав клюку Эдны Стаут, я подошла к маме и протянула палку ей.

– Вот, мам, держи. Ходи с ней, покуда тебе не станет легче.

Она взяла клюку и положила рядом с собой. Одарив меня полуулыбкой, мама перевела взгляд на плиту «Гленвуд», стоявшую в нескольких метрах от нее. Поскольку больше мама на меня не смотрела, я вернулась к костру и взяла кастрюлю, кофейник и ведро. Со всем этим скарбом я отправилась к речке. Вслед за мной хвостом увязалась Лейси. Вода в реке уже настолько спала, что обнажился знакомый плоский камень, который я называла «Камнем желаний». Я часто сидела на нем вместе с Лейси и загадывала всякое разное – все, что приходило мне в голову, причем загадывала не только за себя, но и за сестру. «Вот бы Лейси научиться говорить». «Вот бы Лейси пойти в школу». «Вот бы Лейси посмотреть окружающий мир». Надо сказать, что я сама этого желала. Сестра неспешно направилась к камню. Когда я в следующий раз кинула на нее взгляд, она сидела лицом ко мне, а ее пальцы плясали в воздухе, словно она играла на цимбалах. Мне стало интересно, что за мелодия сейчас звучит у нее в голове.

Несмотря на выпавшие на нашу долю испытания, складывалось впечатление, что Лейси перенесла их куда лучше, чем мы. Внешне она совершенно не переменилась, разве что начала сильнее раскачиваться из стороны в сторону.

Мне вспомнилось, что в тот момент, когда папа с Сефом свалились в воду, мне захотелось стать такой, как Лейси. Бесстрастной. Непрошибаемой. На самом деле, сейчас я понимала, что это было минутной слабостью. Сейчас, глядя, как сестра перебирает невидимые струны, слыша мелодию у себя в голове, я испытывала к Лейси сочувствие. Продолжая приглядывать за ней одним глазком, я нащупала песок, зачерпнула его кончиками пальцев и принялась с помощью него чистить кастрюлю. Затем настал черед кофейника. Хорошенько их прополоскав, я решила потом, на всякий случай, заодно обдать их кипятком из чайника. Меня нисколько не смущало, что мне приходится заниматься этими скучными, нудными мелочами. Я знала, что это лишь временно.

Закончив с делами, я набрала воды в ведро и собрала то, что намыла. Лейси даже не заметила, что я собралась уходить, – настолько она была поглощена мелодией, звучавшей у нее в голове.

Поскольку у меня были заняты руки, я подошла поближе и коснулась ее ноги, свисавшей с камня. Сестра посмотрела на меня остекленевшим взглядом, который делался у нее, когда Лейси подпадала под чары беззвучного мотива в ее воображении. Склонив голову, она продолжила изображать, что играет на цимбалах. Я снова толкнула ее бедром и мотнула подбородком в знак того, чтобы она шла за мной. Лейси не сдвинулась с места, явно не желая меня слушаться. Я почувствовала, как во мне просыпается злость, совсем как крошечный огонек костра, который я разводила несколько дней назад.