5

«Дом вещей» находился в ангаре, расположенном в промышленной зоне неподалеку от города. Кто-то взял в аренду бывший торговый склад и превратил его в огромное хранилище для частных лиц. За умеренную годовую плату можно было снять контейнер и поместить туда предметы, которые больше не нужны, – большей частью старую мебель и прочее барахло.

Бруно направился к въезду и, скорчившись в кабине «сааба», стал рыться в ящике под приборной панелью, ища ключ, открывающий шлагбаум. Нащупал его, воткнул в замочную скважину, расположенную на столбике, надеясь, что автоматика сработает.

Шлагбаум поднялся.

Оказавшись внутри, Бруно стал колесить по прямым дорожкам, проложенным между контейнерами. Он обнаружил, что в этом месте нашли приют не только предметы: кое-где металлические шторы были приподняты и в глубине контейнеров отмечались явные следы человеческого присутствия. Съемщики превратили склад во временное жилище. Бруно ничуть не удивился, феномен был ему хорошо знаком. Население «дома вещей» в основном состояло из субъектов мужского пола. Холостяки, потерявшие работу из-за кризиса, или разведенные мужья, которые выплачивали алименты и потому не могли себе позволить ни квартиры, ни даже комнаты. Попадались и разведенные, оставшиеся без работы. Безнадежно бедные. И озлобленные. Дженко чувствовал на себе их взгляды, полные стыда и гнева, – таясь в тени своих берлог, они подозрительно следили за продвижением «сааба». Но в глубине души были, скорее, напуганы, ведь, если они утратят это убежище, им останется только улица.

Бруно подъехал к контейнеру, который снял много лет назад.

Вышел из машины, нагнулся, чтобы поднять тяжелую штору. Ее не открывали очень давно, и, сдвигаясь на высоту человеческого роста, штора издавала пронзительный металлический скрежет. Слепящий солнечный свет замер у края этой пещеры, будто не отваживался преступить черту. Скрип прекратился, пыль осела, Дженко вытер липкие руки о полы льняного пиджака и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку.

Мало-помалу из тьмы выступили ряды полок до самого потолка. На одной выстроились в безупречном порядке пять серых картонных коробок, на каждой – этикетка с годом, номером кода и описанием содержимого.

Бруно не любил сюда приходить. В эту дыру он отправил, как в изгнание, постыдные доказательства своих немногих провалов. Вообще-то, в этих коробках содержалась часть его жизни. Ошибки, которые уже не исправить, упущенные возможности, огрехи, которые никто не смог или не захотел простить.

Но может быть, кое-что еще можно сделать, сказал он себе. Поскольку вбил в голову, что должен оставить знак.

Выбрал коробку, третью по счету, вынул ее из ряда всех прочих, будто деталь из мозаики, поднял крышку и стал просматривать документы. Наконец нашел то, что искал.

Тощую папочку, где содержался листок, всего один.

Но как он и говорил Линде, этот лист бумаги мог оказаться ключом, дающим доступ в ад.

6

Руки. Руки другие. Это не мои руки. Это руки другой.

Но ведь она двигает пальцами по своей воле, значит обязательно должно найтись какое-то объяснение. Она больше не оборачивалась к зеркальной стене, не хватало духу. Но все смотрела и смотрела на руки, пытаясь понять, как такое могло случиться.

Пятнадцать лет, а она и не заметила.

– Сэм. – Голос доктора Грина, пробившись сквозь пустыню безмолвия, оторвал ее от этих мыслей. – Сэм, ты должна довериться мне.

Он перевел взгляд на записывающее устройство. Вот он я, пришел.

– Понимаю, сейчас тебе все кажется абсурдным. Но если ты позволишь мне сделать мою работу, все придет в норму, обещаю. – Мужчина так и сидел рядом с постелью, он не торопился, давал ей время привыкнуть к мысли, что она уже не тринадцатилетняя девочка. – Лечение дает результат, твой организм очищается от наркотика, которым тебя опаивали. Память возвращается.

Она перевела взгляд на капельницу, прикрепленную к руке. В жидкости, которая просачивалась в кровь, содержались ответы, фотограммы долгого-долгого кошмара.

Не знаю, хочу ли я вспоминать.

Доктор Грин, казалось, возлагал на нее большие надежды. Она вдруг осознала, что – странное дело – ей не хочется разочаровать его. Добрый ли это знак? В конце концов, они едва знакомы. Но нет, все хорошо. Ведь каждый раз, когда он повторял, что Саманта должна ему довериться, она полагалась на него чуть больше.

– Хорошо, – сказала она.

Грин казался довольным.

– Будем действовать постепенно, – начал он. – Человеческая память – своеобразный механизм. Она не похожа на этот магнитофон, недостаточно прокрутить ленту назад, чтобы еще раз прослушать запись. Более того: воспоминания часто накладываются одно на другое, смешиваются. Запись может оказаться неполной, в ней могут встретиться дыры, изъяны: сознание чинит их на свой лад, ставя заплатки, которые в действительности являются ложными воспоминаниями и могут все запутать. Поэтому нужно следовать некоторым правилам, чтобы отличить подлинное от ложного. Пока все понятно?

Она кивнула.

Грин выждал несколько секунд, потом продолжил:

– Теперь, Сэм, я хочу, чтобы ты вместе со мной вернулась в лабиринт.

Просьба привела ее в ужас. Она не хотела возвращаться туда. Нет, никогда. Она хотела оставаться в этой удобной постели, среди звуков наполненного движением мира, который простирался за дверью ее палаты: больничные шумы, приглушенные голоса. Умоляю, не возвращай меня в безмолвие.

– Не волнуйся, на этот раз с тобой буду я, – заверил доктор.

– Хорошо… Пойдемте.

– Начнем с чего-нибудь простого… Я хочу, чтобы ты припомнила, какого цвета были стены.

Саманта закрыла глаза.

– Серые, – произнесла она без колебания. – Стены в лабиринте серые. – Картинка быстро промелькнула у нее перед глазами.

– Серые – какие? Светлые, темные? Гладкие или, скажем, в трещинах или в пятнах сырости?

– Везде одинаковые. Гладкие стены. – Ей показалось, будто она этих стен коснулась. На мгновение открыв глаза, заметила, как доктор Грин что-то записывает в блокнот. Его присутствие ободряло. Так же как и белоснежные стены больничной палаты, чуть подкрашенные синим неоновым светом, похожие на дно океана.

– Скажи мне, слышала ли ты какие-нибудь звуки?

Она покачала головой:

– Звуки не могут проникнуть в лабиринт.

– Чувствовала ли ты какие-то запахи?

Она попыталась поточней определить ощущения, молниеносно приходившие на память неизвестно откуда.

– Земля… Пахнет сырой землей. Еще плесень… – Она сопоставила сказанное: нет ни окон, ни звуков, пахнет сыростью. – Это пещера.

– Ты хочешь сказать, что лабиринт находится под землей?

– Да… Мне кажется, да… Нет, я уверена, – поправила она себя.

– Кто дал ему такое имя?

– Я, – тут же призналась она.

– Почему?

Она вновь увидела, как бежит по длинному коридору, куда выходит множество комнат.

Помещение хорошо освещается неоновыми лампами, расположенными на потолке. Ей не холодно, но и не жарко. Она вышла босиком исследовать окружающий мир. Два ряда железных дверей, одна против другой. Некоторые открыты и ведут в пустые комнаты. Другие, наоборот, заперты на ключ. Она доходит до конца коридора и сворачивает направо: сцена повторяется. Еще двери, еще серые комнаты. Все одинаковые. Она все идет вперед, подходит к развилке. Какое ни выберешь направление, вскоре снова очутишься в исходной точке. Так, во всяком случае, кажется. Сориентироваться никак невозможно. По всей видимости, выхода нет. Входа тоже. Как я сюда попала?

– У места, в котором я нахожусь, нет конца. И нет начала.

– Поэтому там никто не живет, кроме тебя, – заключил доктор Грин.

– Это не похоже на дом, – уверенно заявляет она. Это лабиринт, сколько можно повторять.

Но Грин все хотел узнать досконально.

– Там, к примеру, есть туалет?

Маленькая, узкая каморка. Один только унитаз. И от него воняет. Ужасно воняет. Даже воду спустить нельзя. Она не хочет делать там свои дела.

– Я не хочу там делать свои дела, – смущенно произносит она, следя за реакцией Грина. – И терплю, все время терплю.

Но долго сдерживаться невозможно. Она хватается за живот, чувствуя, как теплые капли стекают в трусики.

– Почему ты не можешь сделать это – и дело с концом? – спрашивает доктор Грин. – Что тебе мешает?

– Мне стыдно, – признается она.

Она стоит и смотрит на унитаз – пожелтевшая, выщербленная керамика, ржавый ручеек вдоль стока. Тусклая пленка поверх застоявшейся воды. Ее коробит. Она переминается с ноги на ногу, уже не в силах терпеть.

– Почему тебе стыдно? – Потом он попробовал догадаться. – Ты в самом деле одна?

Услышав вопрос, Саманта вся похолодела.

Она взобралась на унитаз, стоит на корточках, едва удерживая равновесие, мочевой пузырь опорожняется, испуская мощную струю. Звук льющейся в унитаз мочи гулко отдается в пустом пространстве.

– Тебе удается кого-то разглядеть, расслышать шаги?

Грин что-то записывает в блокноте, без комментариев.

Может быть, она разочаровала доктора. Может быть, следовало лучше объяснить, как обстояли дела.

– Лабиринт смотрит на меня, – выпалила она вдруг и тут же заметила, как при этом утверждении обострилось внимание Грина. В самом деле, доктор слегка повернулся к зеркальной стене, словно подавая знак полицейским, присутствовавшим при сцене. – Лабиринту известно все, – заключила она.

– Там телекамеры?

Она покачала головой.

– Тогда каким образом ему это удается? Пожалуйста, объясни…

– Кубик, – сказала она. Но сразу увидела, что доктор ее не понимает. – Первая игра.

– Расскажи мне о ней.

– Я проснулась в том месте…

Несколько часов проблуждав в поисках помощи, она входит в одну из комнат и растягивается на полу. В изнеможении сразу же засыпает. Когда снова открывает глаза, не сразу вспоминает, где находится, – краткие мгновения спокойствия перед тем, как вернется страх. Предмет лежит на полу, в метре от ее лица. Знакомая вещь, принадлежащая прошлому. Разноцветный кубик. Зеленый, желтый, красный, белый, оранжевый и синий.

Я знаю, как он называется. Кубик Рубика, вот как.

– Шесть сторон. На каждой по девять клеточек. Все разных цветов.

– Знаю, – кивнул Грин. – Во времена моего детства эта игра была очень популярна. Ты не поверишь, но люди с ума сходили, пытаясь собрать цвета.

– Еще как поверю, – вздохнула она, поскольку и сама была близка к безумию. Но то, с чем для нее была связана вещица, отнюдь не представляло собой забаву.

Грин заметил ее волнение и чуть ли не попросил прощения.

– Продолжай, прошу тебя…

– Когда я его нашла, цвета были перемешаны.

Что ей с этим делать? Убивать время? Какая нелепость. Она не знает, где находится, кто ее сюда привез. Ей страшно. Она голодна. «Пожалуйста, я хочу вернуться домой». Никто не отвечает.

– Я сидела, забившись в угол, и глядела на эту штуку не знаю сколько времени. Не хотела даже дотрагиваться до нее. Стоит дотронуться, и случится что-то скверное: такое у меня было предчувствие. Но думала я только об одном: о том, что я здесь, и не могу выйти. И от этой мысли мне становилось плохо. Не было способа отделаться от нее. – Она помолчала. – А может, и был.

– Что ты тогда сделала?

Она подняла на доктора глаза, полные слез:

– Я взяла кубик.

Рассматривает его, потом начинает вращать разноцветные грани. Только затем, чтобы разогнать тоску, убить время, которое никак не хочет проходить. Страх гложет изнутри, мешает сосредоточиться. Но мало-помалу напряжение ослабевает, ужас отходит на почтительное расстояние – отступает, хотя и недалеко. Теперь можно кое-как справиться с ним. Все внимание приковано к сочетанию цветов. И через несколько минут ей удается собрать одну сторону, оранжевую. Она кладет кубик на пол, ужас возвращается, сжимает, словно в тисках. Она не сводит глаз с вещицы на полу. Что-то удалось довести до совершенства, хотя бы частично. Завершенная сторона – порядок, чистота. Это вселяет уверенность. Непременно должно найтись объяснение тому, что с ней происходит. И в этот момент ее обостренные чувства что-то улавливают.

Что-то изменилось.

Всего через несколько секунд рассудок распознает новый сигнал. Запах. Знакомый, так же как кубик. Она выбирается из угла, выходит в коридор. Оглядывается вокруг. Никого. Осторожно продвигается вперед, ищет. Руководствуется обонянием, хотя и боится, что это лишь галлюцинация. Вовсе нет: все взаправду. Останавливается на пороге одной из комнат. Железная дверь приоткрыта. Толкает ее рукой. Посередине комнаты – бумажный пакет.

Из «Макдоналдса».

– Гамбургер, кока-кола и жареная картошка, – перечислила она и добавила, к удовольствию Грина: – Много картошки.

Она забывает об осторожности, голод решает за нее. Бросается на еду, жадно поглощает ее. Не задается вопросом, откуда она взялась, кто ее купил. Усваивает первый урок.

Выживание.

Только насытившись, она начинает рассуждать. Возвращается в комнату, где оставила кубик: нужно дальше решать ребус. Бродит по длинным коридорам, склонившись над игрушкой. Хоть и не сразу, но сложила еще одну сторону – зеленую – и принялась за третью, красную. Не так-то легко справиться с тремя разными цветами. Проходя мимо какой-то комнаты, краем глаза замечает что-то. Возвращается и застывает на месте.

Награда за вторую сторону кубика – матрас с одеялами и подушкой.

За короткое время она добилась огромных успехов: желудок полон, больше не нужно спать на полу. Но третью сторону сложить трудней, чем она предполагала.

– Прошло, наверное, несколько дней, пока я не поняла, что сложить красную сторону не получится. Я себя переоценила. А значит, ни еды, ни воды.

– И что же было дальше? – спросил Грин. – Как тебе удалось выжить?

Она лежит на матрасе. Одежда ей уже велика, сил почти не осталось. Как давно она не пьет и не ест? Почти все время спит, и ее мучают кошмары. Иногда сама не знает, во сне это или наяву. Не то чтобы ее терзал голод: она даже и не хочет есть. Но по животу то и дело пробегает судорога, будто желудок содрогается, рвется наружу.

Через какое-то время, может через несколько дней, припадки проходят. Но становится еще хуже. Ее одолевает жажда. Никто никогда не говорил ей, что жажда хуже голода. Потому что она лишает рассудка. Потому что, чувствуя, как иссыхает твоя плоть, ты думаешь только об одном: пить. Ты бы зубами выгрызла вены из запястий и стала сосать собственную кровь, только чтобы утолить эту жажду…

Она знает, что есть способ избавиться от наваждения, но до сих пор так и не прибегла к нему. Сама мысль об этом ей отвратительна.

Но если хочешь выжить, выбора нет.

Так, собрав последние силы, она тащится к каморке. Стоит перед гнусной чашей, глядя на мутную, вонючую жижу. Сначала опускает туда руку. Разгоняет липкие комки. Потом, закрыв глаза, зачерпывает, хотя при одной только мысли ее сотрясают рвотные позывы. Не думать. Не надо думать. Когда она была маленькая и разбивала коленку, стоило сосредоточиться, как боль исчезала. Теперь нужно забыть о вкусе. И она опускает губы в сложенную лодочкой ладонь. Начинает всасывать. Жидкость просачивается между губ и десен, она глотает, не задерживая гадость во рту… Вернувшись в комнату, чувствует себя загаженной изнутри. Она еще жива. Но облегчения не наступает, ведь ясно, что ей придется сделать это еще раз.

А проклятый кубик лежит на подушке и пялится на нее.

В бешенстве она хватает игрушку и принимается перемешивать стороны, которые уже собрала.

– Я сразу же пожалела об этом, расплакалась. В отчаянии бросилась ставить цвета на место.

– Мне очень жаль, – искренне посочувствовал Грин.

– У меня получилось собрать только зеленую сторону, потом я заснула… Когда я открыла глаза, в комнате стояла корзинка, в ней – холодный суп и бутылка теплой газировки.

Доктор кивнул:

– И как ты объяснила этот подарок?

– То был не подарок, – поправила она Грина. – Всякий раз, когда мне требовалось что-то простое – еда, чистое белье или зубная щетка, – достаточно было собрать первую сторону. Не знаю, какая радость была в том, чтобы заставлять меня играть в эту дурацкую игру, ведь собрать одну сторону довольно легко. Потом я поняла… – Она закрыла глаза, слеза скатилась по щеке и исчезла в кислородной маске. – Если бы я собрала все шесть сторон, он бы меня отпустил.

– Кто – он?

– Лабиринт, – ответила она.

– Это и произошло? Ты закончила игру и лабиринт освободил тебя?

Покачав головой, она заплакала:

– Я так и не смогла собрать больше трех сторон.