2

(КЕРМИТ сидит за пианино, наигрывает спокойную, элегантно-грустную бордельную версию для пианино песни «Когда тебе было сладкие шестнадцать». МОНА подходит к нему. Это их гостиная).

МОНА. Кермит, что ты делаешь?

КЕРМИТ. Вроде бы, если приглядеться, я играю на пианино.

МОНА. Я знаю, что ты играешь на пианино, но что ты делаешь?

КЕРМИТ. Это вопрос на засыпку?

МОНА. Какого черта ты все время играешь на пианино? Почему ты не делаешь ничего другого, кроме как играешь на этом чертовом старом пианино.

КЕРМИТ. Не знаю. А что мне делать? Ты хочешь, чтобы я прыгал в высоту с шестом?

МОНА. Посмотри на свои пальцы.

КЕРМИТ. Я насмотрелся на свои пальцы. Я могу играть с закрытыми глазами. Я могу играть, когда сплю. Я, вероятно, смогу играть без головы.

МОНА. У тебя длинные, желтые, кривые, в пятнах табака, пальцы. И длинные, желтые, кривые, в пятнах табака, зубы. И у этого пианино длинные, желтые, кривые, в пятнах табака, клавиши, изготовленные из длинных, желтых, кривых, в пятнах табака, бивней убитых слонов.

КЕРМИТ. Слоны не курят, Мона. Они пьет, жрут арахис, но не курят. Дымить они могут, если только ты их подожжешь.

МОНА. Все здесь в пятнах табака. Все пахнет табачным дымом. Наша одежда пахнет табачным дымом. Наши тела пахнут табачным дымом. Я чувствую себя копченой ветчиной. И алкоголь. Куда бы мы ни пошли, везде мы пахнем алкоголем. Нас окутывает запах коктейль-холла, словно это наши фирменные духи.

КЕРМИТ. Запах коктейль-холла – не самое плохое из того, чем иной раз пахнет человек.

МОНА. Может, перестанешь играть на этом чертовом пианино, когда я говорю с тобой?

КЕРМИТ. Только если ты пообещаешь заткнуться.

МОНА. Я серьезно, Кермит. Мне это не нравится. Нагоняет грусть.

КЕРМИТ. Ты грустила и до того, как я начал играть на пианино.

МОНА. Я грустила до того, как ты познакомился со мной?

КЕРМИТ. Я не знал тебя до того, как ты познакомилась со мной.

МОНА. Но я знала тебя. Я знала тебя задолго до того, как ты познакомился со мной. Я всегда знала тебя. Я думаю, ты мне приснился одной ночью, после того, как я слишком много выпила Только это был один из снов, который превращается в кошмар.

КЕРМИТ. В том сне я играл на пианино?

МОНА. Думаю, ты чесал свой зад. На самом деле, я думаю, ты был кем-то еще.

КЕРМИТ. Тогда, вероятно, это был я, потому что я всегда кто-то еще.

МОНА. Нет, конечно. Мне хочется, чтобы был, но нет.

КЕРМИТ. Я могу стать кем-то еще. Сегодня мне предложили работу.

МОНА. Работу? Что за работу? Да кто, черт побери, мог предложить тебе работу?

КЕРМИТ. Мне предложили играть на пианино в «Крошке Лулу».

МОНА. У тебя есть работа, Кермит. Ты возглавляешь школу игры на аккордеоне.

КЕРМИТ. Но мне нравится «Лулу». Попкорн так хорошо пахнет.

МОНА. Кто тебе нравятся, так это официантки.

КЕРМИТ. Я никогда не прикасаюсь к официанткам.

МОНА. Но ты смотришь на них, так?

КЕРМИТ. А чего ты от меня хочешь, Мона? Чтобы я вышиб себе глаза? Этого ты хочешь? Чтобы я стал слепым пианистом?

МОНА. Не нужен мне слепой пианист.

КЕРМИТ. Тогда кто, черт побери, тебе нужен?

(Пауза, он продолжает играть).

МОНА. Ты знаешь, Кермит, что твоя дочь превращается в настоящую шлюху? (КЕРМЕТ перестает играть). Наконец-то я добилась хоть какой-то реакции.

КЕРМИТ. Не нарывайся, Мона. Пожалуйста, не нарывайся.

МОНА. Позволь дать тебе совет, Кермит. Никогда не позволяй женщине найти твое больное место. Потому что если ты это сделаешь, женщина будет его ковырять, пока не пойдет кровь, а потом начнется заражение. Мы ничего не можем с этим поделать. Вы нас к этому подталкиваете. Мы – те же стервятники. Такова наша натура.

КЕРМИТ. Я знаю, какая у тебя натура, Мона.

МОНА. Не думаю, что знаешь, Кермит. Потому что если знал, то боялся.

КЕРМИТ. Я боюсь.

МОНА. Что ж, это правильно.

(Уходит. КЕРМИТ закрывает крышку пианино, сидит, уставившись на нее).

3

(ТАНЯ и РЕЙ, сидят в зале отдыха боулинг-центра. Иногда слышится звук катящихся шаров и падения кеглей).

ТАНЯ. Знаешь, что я люблю? Кинотеатр «Фокс». Такое прекрасное огромное, старое здание, словно кафедральный собор, со всей этой витиеватой резьбой по камню на потолке. Потолок в кинотеатре «Фокс» – какие-то удивительные сосуды, или чаши, или еще что-то. Просто каменный небосвод. И когда сидишь на балконе кинотеатра «Фокс», ты словно переносишься туда, как котенок в чрево кошки. И смотреть фильм с балкона кинотеатра «Фокс», какую-нибудь цветную, глупую эпическую драму, или мрачный, дождливый, черно-белый городской кошмар, все равно, что умереть, вознестись на небеса и смотреть истории в голове Бога. Такими должны быть небеса, думаю я, когда смотрю «Завтрак у Тиффани», «Рио Браво», «Высшее общество» или «Психо» с балкона кинотеатра «Фокс» в Финиксе, штат Аризона, с кем-то, кто держит меня за руку, и вокруг запах попкорна и шоколада. Я даже разрешаю ему пощупать мои груди.

РЕЙ. Правда?

ТАНЯ. Да.

РЕЙ. Значит, ты хочешь пойти в кино?

ТАНЯ. Нет, благодарю. Этим вечером я занята.

(Пауза. Они просто сидят).

РЕЙ. Понятно.

(Падающий на них свет меркнет).

4

(ЛИА и НЕД в их спальне).

ЛИА. Я видела, что ты делал.

НЕД. Где? Когда?

ЛИА. На озере. Я видела. Все видели.

НЕД. Ты видела, что? Что я делал? Мочился в воду?

ЛИА. Я видела, как ты гонялся за ней, а она была в крошечном купальнике.

НЕД. Таня? Ты тревожишься из-за Тани? Она же ребенок.

ЛИА. Ей девятнадцать, и ты гонялся за ней среди деревьев у воды, как какой-то сатир с картины. И какие это вызывало у меня чувства, Нед?

НЕД. Откуда мне знать, что ты чувствовала? Я мысли не читаю. Мы всего лишь бегали под деревьями. Дурачились, как маленькие дети.

ЛИА. И что ты сделал после того, как поймал ее, Нед? В какие игры вы играли тогда?

НЕД. Я ее не поймал. Ладно, поймал, но она снова вырвалась. Господи, парни флиртуют с тобой и таращатся на тебя, когда ты ходишь по боулинг-центру. Спроси Рея. Он таращится. Это ничего не значит.

ЛИА. Рей не бегает за мной полуголой.

НЕД. Вероятно, бегает в снах. Если я буду расстраиваться всякий раз, когда кто-то таращится на тебя, мне придется убить половину парней, которые приходят в боулинг-центр. Раньше ты смотрела на многое проще, Лиа.

ЛИА. Правда? И когда это было? Когда ты хоть иногда смотрел на меня?

НЕД. Я смотрю на тебя. Я все время смотрю на тебя. Послушай, не можешь ты ожидать…

ЛИА. Чего? Что ты поведешь себя, как мой муж?

НЕД. Ничего же не произошло.

ЛИА. Что-то произошло.

НЕД. Я бегал за девчушкой под деревьями. Вот что произошло.

ЛИА. Она была практически голой. Это выглядело отвратительно.

НЕД. Если ты думаешь, что я такой отвратительный, тогда почему вышла за меня?

ЛИА. Я не знала, что ты станешь таким. Не думала, что ты так поведешь себя по отношению ко мне.

НЕД. По отношению к тебе я веду себя хорошо. Даже очень хорошо. Но тебе всегда мало.

ЛИА. Не вешай мне лапшу на уши.

НЕД. Это правда. Ты вечно недовольна. Что бы я ни сделал, тебе всегда хочется чего-то еще. Думаю, ты даже сама не знаешь, чего хочешь. Ты знаешь, чего ты хочешь?

ЛИА (поворачивается к нему спиной). Да, я хочу умереть.

НЕД. Что ж, я знаю в Нью-Джерси пару парней, которые тебе это устроят.

(Пауза. Он подходит и обнимает ее сзади. Она пытается вырваться. Он целует ее в шею. Целует снова. Она не вырывается. Он обхватывает ладонями ее груди. Падающий на них свет меркнет).

5

(РУТГЕР и ДОРИС пьют на своем заднем дворике. С ними КЕРМИТ, МОНА и МИККИ).

РУТГЕР. Ницше спрашивает, к примеру, допустим правда – это женщина. Что тогда? Что за этим последует?

МОНА. Тогда Кермит никогда ее не поймет.

РУТГЕР. Но если бы правда была женщиной, даже если бы мы не могли ее полностью осознать, то, по меньшей мере, изваляли бы в грязи, изнасиловали, растоптали. Так что версия вполне здравая. Именно так мы обычно и ведем себя с правдой. Проводим всю жизнь, насилуя и оскорбляя правду, а в итоге, полагаю, будь правда женщиной, нам приходится ее убить. Да, склонен думать, это неизбежное завершение этого предположения.

(Пауза).

ДОРИС. Кто-нибудь хочет соуса?

КЕРМИТ. Но это уничтожит место, откуда мы пришли. Выпачкает наше собственное гнездо. Сожжет наши мосты. Лишит прошлого. Это не будет правдой. Это будет ложь.

ДОРИС. Потому что немного осталось, из авакадо.

РУТГЕР. Это достаточно глубокий философский вопрос. Каким образом что-то может вырасти из своей противоположности? Если правда – женщина, как она может стать источником лжи? Но, с другой стороны, как что-то может вырасти не из своей противоположности? Правда – из ошибки. Доброта – из жестокости. Жизнь – из смерти.

ДОРИС. Я предпочитаю фасолевый соус, но Рутгер любит из авокадо.

РУТГЕР. В итоге, думаю, человек должен признать неправду основой жизни и единственным путем, ведущим к правде.

КЕРМИТ. Значит, ложь – способ сказать правду?

РУТГЕР. Я предпочитаю описывать это конструированием альтернативной реальности. Как в искусстве. Правда выходит из лжи, как жизнь выходит из смерти, а ненависть – из любви.

ДОРИС. Ненависть не выходит из любви. Любовь выходит из любви.

РУТГЕР. Это близорукий взгляд той, кто предпочитает фасолевый соус. В долгосрочной перспективе, как указывает Оскар Уайльд, ты неизбежно убиваешь то, что любишь. Мы непроизвольно спешим к противоположному, как лемминги – к обрыву и в океан.

(Пауза).

МОНА. Ты – еще один пугающий немецкий ублюдок, Рутгер, и ты это знаешь.

ДОРИС. Это всего лишь разговоры. На самом деле он белый и пушистый.

РУТГЕР. Чтобы проиллюстрировать мою точку зрения, возьмем мою жену, милейшую женщину, о какой можно только мечтать. Она глубоко озабочено соусом из авокадо и вышла за мужчину, который цитирует Ницше и защищает ложь. Жизнь – восхитительный парадокс, не так ли, дорогая моя?

ДОРИС. Да и нет.

РУТГЕР. Да и нет. Видите?

МОНА. Как вы двое могли сойтись?

ДОРИС. Это такая романтическая история. Мы встретились на собачьих бегах. Я уронила сумочку, и Рутгер поднял ее. Вот так судьба все решила за нас. Незадолго до этого мой первый муж погиб в результате несчастного случая, мне было очень одиноко, и внезапно рядом возник этот симпатичный мужчина с таким сексуальным европейским акцентом, который смотрел на меня самыми синими глазами на свете. Такой джентльмен. Его глаза просвечивали меня насквозь.

МОНА. Ты уверена, что его рука не побывала в твоей сумочке?

ДОРИС. Да. Но до того, как закончилась ночь, его рука побывала там, где быть ей не следовало. Рутгер такой шалунишка.

МИККИ. А как умер твой первый муж?

ДОРИС. Это действительно трагическая история. Его лягнула в голову лошадь на стоянке кафе-мороженого «Тейсти-Фриз». Сначала мы решили, что все обойдется, но позже он умер мгновенно, и упал лицом в тарелку с супом.

МОНА. Это ужасно, Дорис.

ДОРИС. Светлая сторона состояла в том, что я получила этот боулинг-центр. В бизнесе я никогда не разбиралась, так что Рутгер меня спас. Он спас боулинг-центр. Моя жизнь принадлежит ему.

РУТГЕР. Моя жена преувеличивает. Это часть ее обаяния.

МОНА. У тебя тоже достаточно обаяния, сладенький, пусть и жутковатого, до мурашек по коже, свойственного европейцам.

РУТГЕР. Некоторые думают, что у немцев обаяния нет.

ДОРИС. О, это совершеннейшая неправда. Рутгер – самый обаятельный мужчина, встреченный мною за всю мою жизнь. Он такой утонченный и такой умный. Он – как принц.

КЕРМИТ. Коронованный принц боулинга.

МОНА. Да, по части шаров^[2] у него проблем нет.

(МОНА пьет. КЕРМИТ смотрит на нее).

6

(ТАНЯ и РЕЙ, последние в боулинг-центре, поздний вечер).

ТАНЯ. Маленькой девочкой я забиралась на эвкалипты в нашем дворе и прикидывалась, будто я – коала и ем листья. У них был привкус ментола. Отец называл меня маленькой обезьянкой, потому что я постоянно сидела на дереве. Я отождествляю себя с эвкалиптами, потому что они тоже так легко воспламеняются. Поднеси к эвкалипту спичку, и он вспыхивает, как ракета. Все дело в масле под кожицей листьев. Я спускалась с эвкалиптов только днем, чтобы посмотреть Шоу Уоллеса и Ладмо по пятому каналу. Уоллес катал тележку с мороженым, а у Ладмо носил этот длиннющий галстук и длиннющий свитер, и они напоминали больших детей, изображающих Эрни Ковача и Бастера Китона. Я так любила Уоллеса и Ладмо, что назвала в их честь мои груди.

РЕЙ. Хорошо. Очень интересно. (Пауза). И какая Уоллес?

ТАНЯ. Они менялись. (Пауза). При жизни матери мы с отцом были ближе. Теперь он только пьет, курит, играет на пианино, учит бедных деток играть на аккордеоне, учиться играть на котором ребенку ну совершенно не нужно. Только не обижайся. Мой отец говорит, что вся жизнь – или школа игры на аккордеоне, или боулинг.

РЕЙ. Это не так. Есть еще собачьи бега.

ТАНЯ. Он не ходит на собачьи бега. Говорит, что отождествляет себя с зайцем. И, разумеется, Дыра-в-скале.

РЕЙ. Что?

ТАНЯ. Мы раньше часто поднимались к Дыре-в-скале. Это действительно большая дыра. В скале. Однажды я забралась в нее и застряла. Нам был такой большой округлый выступ, вроде сиськи, и я застряла на соске. Не могла ни подняться выше, ни спуститься вниз.

РЕЙ. И что ты сделала?

ТАНЯ. Просто висела там. Висела целую вечность. На самом деле я до сих пор там вишу. Такая, по моим ощущениям, у меня жизнь.

РЕЙ. Твоя жизнь – висение на соске большой каменной сиськи, в которой проделана дыра?

ТАНЯ. А твоя – нет?

РЕЙ. Нет. Я – из Кливленда.

ТАНЯ. Именно в этом проблема. Все здесь из Кливленда.

РЕЙ. За исключением Микки. Он из Швейцарии.

ТАНЯ. Нет, я о том, что Финикс – это такое очень новое место, и все сюда приезжают, из Кливленда, из Чикаго, из Нью-Джерси, откуда-то еще, и все здесь новенькое, все эти ряды домов с пастельной раскраской, только что здесь была пустыня, а минутой позже – тысяча розовых и голубых домов, построенных из дерьма. Все эти дома выстроены из дерьма.

РЕЙ. Прогресс не остановить.

ТАНЯ. Почему? Почему не сказать, хватит? Ни шагу дальше. Потому что рано или поздно прогресс становится практически неотличимым от убийства.

РЕЙ. Прогресс – не убийство. Убийство – это убийство. Прогресс всего лишь, ты понимаешь, пластмассовые вилки и атомные бомбы.

ТАНЯ. Настанет день, когда нам придется за это заплатить. Потому что коренные жители никуда не делись, те, которым принадлежало это место. Скорпионы, тарантулы, гремучие змеи, черные вдовы по-прежнему здесь, под поверхностью, выжидают момент, чтобы вернуться и укусить нам зад. Меня эта мысль утешает, но не так, чтобы очень. (Пауза). На что ты, черт побери, уставился?

РЕЙ. Извини. У тебя очень красивая грудь.

ТАНЯ. Благодарю. Я вырастила ее сама. (Пауза. Он целует ее). А вот это совсем неуместно.

РЕЙ. А потому особенно приятно.

(Целует ее вновь).

ТАНЯ. Ладно. Уоллес и Ладмо, похоже, не на шутку возбудились. Думаю, мне пора иди.

РЕЙ. Почему ты всегда уходишь?

ТАНЯ. Полагаю, чтобы с кем-то встретиться.

РЕЙ. Это Нед? Ты куда-то идешь, чтобы встретиться с Недом?

ТАНЯ. Я думаю, тебя это не касается, Рей.

РЕЙ. Он женат, Таня.

ТАНЯ. Я знаю, что он женат.

РЕЙ. На очень милой женщине.

ТАНЯ. Если ты думаешь, что жена Неда мила, почему бы тебе не таращиться на ее грудь и не целоваться с ней?

РЕЙ. Потому что это не по мне.

ТАНЯ. Ты только что целовал мои губы, словно это святой Грааль или что-то такое.

РЕЙ. Ты не замужем.

ТАНЯ. Почему это имеет для тебя значение?

РЕЙ. Я просто не могу понять, что ты видишь в этом парне?

ТАНЯ. Я думала, он – твой друг.

РЕЙ. Он – мой друг.

ТАНЯ. Он – хороший парень.

РЕЙ. Но он женат.

ТАНЯ. Почему ты продолжаешь говорить мне, что он женат, если я и так знаю, что он женат? Кто я, по-твоему? Идиотка?

РЕЙ. Нет. Ты очень милая девушка.

ТАНЯ. Ты не знаешь, какая я девушка. Ты не знаешь, кто я. Я могу быть, кем угодно.

РЕЙ. И я тоже.

ТАНЯ. Ты не можешь.

РЕЙ. Могу. Я могу быть кем-то еще. Я – кто-то еще. Внутри. Там я совершенно другой.

ТАНЯ. Что ж, все такие.

РЕЙ. Но я не женат.

ТАНЯ. Это не моя проблема.

(Пауза).

РЕЙ. Уоллес и Ладмо. Господи!

ТАНЯ. Что?

РЕЙ. Ты в своем раздельном купальнике, бегающая среди деревьев у озера, попка у тебя, как этой чертовой девицы с рекламного постера лосьона от загара, бегающая среди деревьев, как одна из этих…

ТАНЯ. Как кто? Одна из кого?

РЕЙ. Одна из этих, ты знаешь…

ТАНЯ. Я могу бегать среди деревьев и голой, если захочу.

РЕЙ. Можно мне пойти с тобой?

ТАНЯ. Нет.

РЕЙ. Я принесу мой аккордеон.