Здесь мы находим и объяснение ходячей, но давно уже ставшей совершенно непонятною пословицы: «На сердитых воду возят»^[116]. Пословицу эту мы понимаем так: сердитые часто оканчивают свои жизнь самоубийством или вообще преждевременною и скоропостижною смертью, после коей становятся водовозными лошадями у чертей.

ж) Однако же не всегда или не все заложные покойники служат у чертей вместо рабочего скота. Положение некоторых несколько выше: они служат у чертей кучерами, работниками и т. п. У Чубинского^[117] приведен народный рассказ из Литинского у., где утонувший человек служит у чертей кучером на конюшне. В вятской сказке проклененыш (т. е. проклятый родителями человек) пашет под землею^[118].

Один галицкий (Костромской губ.) мужичок «видел лешего: сидит леший на утопленнике, весело больно окаянному, что загубил грешную душу христианскую; иногда подхватит мертвеца, да и ну вертеться (т. е. танцевать) с ним»^[119].

з) Иногда заложным покойникам приписывается также способность насылать на людей болезни и вообще вредить здоровью людей (срв. ниже § 10).

Олонецкий колдун, желая испортить человека, просит в своем заговоре «умерших, убитых, с дерева падших, заблудящих, некрещеных, безыменных встать» и повредить данному человеку^[120].

Хотинские малорусы верят, что если самоубийца встретится на пути с человеком, то сможет его «пидтяты», т. е. подрезать его жизнь, после чего этому человеку много не жить^[121]. Подольские малорусы то же самое свойство приписывают и «потырчатам», т. е. некрещеным младенцам, которыми в данном случае вполне действует черт. Когда мать выйдет на плач такого младенца, то черт такую неопытную женщину «пидтынае»; она после этого заболевает и нередко умирает^[122].

В городе Уржуме Вятской губернии отмечен обычай, в силу коего больные дают обещание помянуть, в случае своего выздоровления, заложных. Во исполнение такого обещания выздоровевший сам собирает, перед Семиком, в разных домах муку, как милостыню; из этой «сбиранной» муки пекут в Семик (как ниже увидим, это – день всеобщего поминовения заложных) блины и булки, несут их на кладбище и выкладывают на могилах на рогожку. После панихиды яства эти поступают в пользу духовенства^[123]. Поминовение заложных на общем кладбище совершается здесь, конечно, потому, что место прежнего погребения заложных в этом городе застроено теперь домами. В самом обычае с очевидностью явствует поверье, что болезнь приписывается влиянию заложных. Сбор муки, к Семику и к Радунице, «на заложных родителей» отмечен еще и в Слободском уезде^[124].

В городе Котельниче Вятской же губернии, также в Семик совершается «всемерная панихида» на площади над ямой, в которой видят могилу воинов, «падших в сече с новгородскими выходцами». По окончании этой панихиды крестьянские женщины недавно еще рвали растущую в этой яме траву и несли ее домой, где хранили как лекарство от болезней домашнего скота. Равным образом и черепам тех же воинов приписывалась врачебная сила^[125]. В талицкой часовне Яранского уезда суеверы моются с костей убитых «устюжан», чтобы не болела голова^[126].

«О колдунах существует убеждение, что их земля не принимает, и потому по смерти они блуждают по свету, творя разные пакости крещеному люду… Умершие колдуны являются в деревни, морят и поедают живых людей»^[127].

Чуму и другие эпидемические болезни, также засуху, неурожаи приписывают упырям и упырицам^[128], которых народ причисляет к заложным же и часто смешивает с обычными заложными покойниками.

и) В симбирских поверьях выяснилось новое занятие заложных, а именно: быть «приставниками» при кладах, т. е. стеречь клады в земле, не допуская до них людей. В этом случае заложные заменяют уже самих представителей нечистой силы.

«…И дана бысть оттоле, по попущению Божию, власть приставникам сторожити поклажи на земли: овы нечисты духи, яко же и поклажу Царя Соломона, до дня Страшного суда стерегут, овы же простые поклажи молитвами отчитываются, положены на срок. У тех поклаж через три года приставники бывают: ино место опившие люди, ино место проклятые, а коли и сами князи бесовские» (Извлечение из рукописных записок симбирского кладоискателя старца Андрея Михайлова, умершего в 1854 году)^[129].

В тюремнихином саду, у забора, клад выходит коровой… А приставников у той поклажи трое: опившийся человек, проклятой младенец да умерший солдат Безпалов^[130].

И в Минской губ. задушенный матерью внебрачный сын, служа «идолу», караулит «идолов скарб». Из этого скарба (клада) он дал своим братьям денег, хотя-де «за гэто получу от Анцыпора (Антихриста) три возы лозы»^[131].

В Севском у. Орловской губ. главный дух, охраняющий зарытые в земле сокровища, носит имя Кудиара^[132], знаменитого разбойника. Видеть в этом, вместе с С. Максимовым, недоразумение нет оснований: Кудияр – заложный покойник, коего и земля не принимает^[133], а если так, то ему под стать быть сберегателем кладов.

Для других местностей мы знаем только одни наименования духов-оберегателей кладов; это кладовик, кладовой, кладенец, лаюн, щекотун, кошпа^[134], но о происхождении их сведений нет.

Для сравнения отметим, что и вотяцкий кутысь (безусловно заложный покойник) также стережет клад^[135]. Пятьсот лет на одном месте казну караулит и проклятый матерью мордвин (в мордовской сказке), обращенный в «зеленый рог» (см. выше § 5).

и) Наконец, некоторые заложные покойники получают, так сказать, важные чины в рядах нечистой силы: они становятся лешими, домовыми, кикиморами и т. п., тем самым равняясь с настоящими представителями нечистой силы.

«По народной вере (во Владимирской губ.) разные лешие, водяные и русалки-шутовки есть не кто иные, как обыкновенные „бывалошные” (т. е. древние) люди, на которых якобы тяготеет родительское проклятие; это те же умершие люди, но лишь „прокляненые” своими родителями и в частности своими „недобрыми матерями”. Загробная жизнь этих „проклятых людей” обречена на пребывание здесь же, на земле, в пределах вод, озер, болот и лесных чащ. Вся разница между ними и обыкновенными смертными заключается якобы в том, что они лишены свободного общения с обыкновенными людьми. Образ жизни этих обреченных на изгнание бывалошных людей вполне ясно в народе не обрисовался; известно лишь, что все они являются врагами обыкновенных смертных и всячески стараются завлечь неосторожных в свой полупреисподний мир»^[136].

Леший говорит о себе: «Я такой же человек, как и все люди, на мне только креста нет, я проклят, меня мать прокляла» (Владим. губ.)^[137].

По народному воззрению в Ахтырском у. Харьковской губ. общество злых духов, существующее от начала света, «постоянно увеличивается анафемскими душами, т. е. душами людей, проклятых Богом, самовольно подружившихся с чертом и наложивших на себя руки, каковы: утопленники, висельники, пропавшие с водки, зарезавшиеся или застрелившиеся, а также нехристы, т. е. неверные народы»^[138].

«Лембои (так называют в Заонежье чертей) – это те же люди, только потаенные, из заклятых детей. Когда отец или мать, возгорчившись на ребенка, говорят недобрые слова: „Ой, лембой тя дери! Ой, изымитко тя! Ну тя к лешему!”, лембои тут и есть: они похищают заклятых, уносят их в свои жилища, поят, кормят, ростят и затем посылают их крещеным на доброе или злое делание. Лембой, живущий в лесу, называется шишке, или подкустовник. Лембой, живущий в воде, называется царем водяным. Есть лембои – владетели кладов»^[139].

«По одним поверьям (в Тамбовской губ.) домовые – это предки рода, проклятые Богом на известный срок, не принятые землей. На несколько лет обречен домовой в батраки потомкам рода»^[140]. И в Меленковском у. также: домовой – человек, проклятый в гневе его родителями^[141].

Леших во многих местах считают и называют «проклятыми людьми», напр. в Астраханской губ.^[142], в Нижегородской^[143], в Оренбургской^[144] и др. Называют леших также «дикинькими мужичками» и «щекотунами»^[145]; последнее название основано на том, что лешие замучивают людей щекотаньем^[146]. В этом сходство леших с русалками, т. е., как увидим ниже, с заложными покойницами.

Есть поверье, что кикиморы – младенцы, умершие некрещеными^[147]. Это поверье распространено широко. В Белоруссии «кикиморы – младенчески юные существа, исключительно женского рода, загубленные до крещения дочери или же проклятые матерями еще в утробе. Оне засылаются в людские дома с враждебною целью; б. ч. скопляются в те дома, в которых произошло детоубийство, проклятие и вблизи которых был скрыт трупик. В те редкие мгновенья, когда кикиморы принимают телесный облик, их нетрудно поймать и рассмотреть. Если догадливый человек выстрижет у кикиморы волосы на темени крестообразно, она навсегда остается человеком и продолжает обычный рост дитяти. Непропорциональность форм, кривизна отдельных органов, косоглазие, немота, заикание, скудная память и ум – вот неизбежные недостатки бывшей кикиморы, которая с возрастом совершенно забывает о своей давней жизни»^[148].

Среди «Сказок и преданий Самарского края» есть сказка «про кабачную кикимору» (№ 70, с. 233–236). Эта жившая в кабаке кикимора говорит про себя: «Я – сын богатых родителей, проклятый еще в утробе матери, и вот теперь скитаюсь по свету около тридцати лет и не нахожу себе пристанища. Отец меня проклял ни с того ни с сего, а мать поклялась своей утробой в нечестивом деле» (с. 235).

«Колокольные мертвецы» и «злые еретицы» – это умершие во грехах нечистые люди, коих мать сыра земля не принимает. Колокольный мертвец обыкновенно из колдунов, живет на колокольнях. Еретицы – женщины, заживо продавшие свою душу черту, и вот скитаются теперь по земле, совращая людей с истинной веры; ночью уходят в провалившиеся могилы и спят там в гробах нечестивых^[149].

Рассуждая теоретически, можно с большим основанием предполагать, что, напр., кулешата или куляши, коловерши и крогуруны, шилиханы или шиликуны, полудница и некоторые другие мелкие представители нечистой силы также относятся, по своему происхождению, к заложным покойникам, но об этом наши источники молчат.

к) Нужно еще отметить один особенный случай. Один проклятый матерью человек говорит о себе: «Мать крикнула на меня: „А шоб ты понисся ще бурею!” – С тех пор я и пошел гулять по свету то вихрем, то бурею»^[150]. Другой рассказывает про себя: «Я был груб с своей матерью; она в гневе прокляла меня, сказав: „Чтоб ты поднялся вихрем!” С тех пор я и ношусь вихрем»^[151].

По малорусскому воззрению, «нечистая сила, вселившись в покойника, может проявлять себя в виде вихря, урагана»^[152].

По общему народному воззрению, вихрь – это особый представитель нечистой силы; брошенный в вихрь нож обычно окрашивается кровью. По-видимому, и этого вихря в некоторых местах относят к числу заложных покойников.

§ 9. Перечисленные нами выше (§ 8) занятия заложных покойников могут вызвать недоумение своим многообразием и т. п., противоречием. Заложные скитаются бесцельно по земле и сторожат ценнейшие клады на одном месте, живут кикиморами в избах за печкой; служат вместо лошадей и рядом вместо кучеров у чертей и сами бывают домовыми или лешими, т. е. в сущности чертями же.

Недоумение это, однако же, легко разрешается тем, что среди заложных есть лица разного возраста, пола и, особенно, различного нрава. Доживая за гробом срок своей жизни, заложные сохраняют все свои свойства, свой нрав, склонности и привычки. Ясно, что занятие убитого богатыря или разбойника будет одно, некрещеного младенца – иное, тоскующего по невесте жениха – еще иное, и т. д. Народ резко различает заложных покойников по нраву, точно так же, как по возрасту и по полу. Могилы одних заложных – выдающихся злодеев и славных богатырей – пользуются весьма продолжительным и большим вниманием (§ 11), тогда как могилы других заложных быстро и бесследно забываются. По возрасту один разряд покойников, а именно младенцы, носит даже на юге особое название: потерчата (§ 12). По полу все заложные покойницы, т. е. женщины и девицы, выделяются в народе в особый разряд, также известный под особым названием русалки, о них мы пока ничего не говорили, так как о русалках речь будет ниже (гл. 5).

§ 10. Особое место среди заложных занимают умершие колдуны. Правда, по народному воззрению, смерть колдуна не бывает естественной. В народе иногда уверяют, что «видьмарка николы своею смертью не вмирае. Вона або втопытся, або повисытся» (Волынское Полесье)^[153], но при всем том бесспорно, что колдуны часто умирают в глубокой старости, и, значит, им не приходится дожидать за гробом срока своей естественной смерти. В этом единственная разница между обыкновенными заложными и между умершими колдунами.

По общераспространенному народному воззрению всякий колдун заключает с нечистою силою договор на таких условиях: при жизни колдуна черти обязаны служить ему, а после своей смерти колдун сразу и навсегда поступает в полное распоряжение чертей^[154]. По-видимому, народ думает, что черти обманывают колдунов, насылая на них смерть ранее надлежащего срока: в таком случае, действительно бы, смерть всякого колдуна была преждевременною. Но о таком обмане источники наши прямо не говорят^[155].

Смерть колдуна в народных рассказах изображается обыкновенно такими чертами: черти сдирают кожу с колдуна, съедают его мясо, а потом один черт залезает в кожу и остается там^[156]. Иногда же это происходит проще: при смерти колдуна черт – один или несколько их – залезает покойнику в рот^[157].

Дальнейшее поведение заложного колдуна ничем не отличается от поведения обычного заложного покойника. «Я ведь был сильный еретник (т. е. колдун), – говорит покойник похоронившему его солдату. – Я могу ходить и после погребенья»^[158].

«Колдун и по смерти своей может в полночь вставать из могилы и ходить, если не подрежут ему пятки и не пришпилят его в могиле осиновым колом к земле»^[159]. «Как утопленники, удавленники, так и колдуны по смерти своей непременно бродят по земле, начиная с заката солнца и до петухов, т. е. до полночи» (Орловская губ.)^[160]. Колдуны и по смерти могут вставать из могил и мстить тем, на кого при жизни имели неудовольствие^[161].

Только, конечно, покойный колдун может принести людям гораздо больше вреда, чем обыкновенный заложный покойник: колдун еще при жизни привык вредить людям и весьма опытен в насылании людям различных болезней (ср. § 8, 3). А потому неудивительно, что колдуны-мертвецы, приходя в дома, приносят прежде всего болезни^[162].

«Колдуны и после своей смерти много делают зла людям: они по ночам встают из могилы и доят коров, бьют скотину, прячут оставленные ими деньги, приносят болезни своим домашним, пугают и даже обирают на дорогах и под. Чтобы остановить таковые похождения, мертвеца перекладывают в другую могилу, или же, вырыв, подрезывают пятки и натискивают туда мелко нарезанной щетины, а иногда просто вбивают в могилу осиновый кол» (Саратовский уезд)^[163].

Белорусы рассказывают, что умерший чаровник после смерти является в виде нечистых животных – кошки, простой и летучей мыши и проч.^[164].

В Роменском у. Полтавской губ. «встают из могилы химородки, вовкулаки и видьмачи. Такими они бывают от рождения или же выучиваются»^[165].

В Новоград-Волынском у. мертвецы, выходящие из могилы, называются домовиками. «Ими бувають тилько видьмаки, котори знають». Один покойный колдун ходил так целый год: пугал людей, воровал хлеб «и на дерево наверх выносив» (т. е. хлеб?). В могиле его не оказалось. Ходил он немой, ничего не говоря, черный, в той одежде, в которой его похоронили^[166].

§ 11. Во многих местах Европейской России существует обычай кидать на могилы некоторых заложных покойников (б. ч. самоубийц) разные вещи: ветки древесные, клочки сена или соломы, щепки, землю, камни. Обычай этот известен у многих народов земного шара, напр. у литовцев, у евреев, у киргизов и др. Мы совершенно условно называем его, в заголовке, «жертвами на могилах»: жертвенное значение этого обычая у русских весьма сомнительно. Но здесь наша цель не объяснение данного обычая, который может быть понят только в связи с обычаями при погребении заложных (гл. 3). Пока мы намерены уяснить исключительно только природу и распространение данного обычая в русском народе. Делаем это именно теперь, когда идет вопрос о разрядах заложных покойников, так как в этих «жертвах на могилах» особенно выпукло сказалось народное разграничение заложных покойников на разряды.

Один саратовский наблюдатель замечает: «Самая могила, где похоронен самоубийца, есть опасное место, от присутствия в ней нечистой силы, могущей всегда, а особенно ночью, наделать человеку какой-либо вред; а потому крестьяне, проходя или проезжая мимо такой могилы, бросают на нее древесные ветви или солому, что, по их понятию, парализует действие нечистой силы»^[167].

В Олонецкой губернии самоубийц хоронят вдали, верст за пять, от церкви; проходящие мимо этих могил кладут тут камни или палки, а когда этих последних наберется много – их сжигают^[168].

У малорусов Переяславского уезда «всякий проезжающий и проходящий считает непременным долгом бросить на могилу самоубийцы хотя что-нибудь, что попадется под руку: клок сена, ветку дерева, горсть земли и т. п.; для чего это так делается, народ не знает и отвечает только: «Так треба»^[169]