Туда, на дно печального жерла,

Спускаются ли с первой той ступени,

Где лишь надежда в душах умерла?

Данте Алигьери. Божественная комедия. Ад. Песнь девятая

© Д.А. Захаров, 2022

© «Центрполиграф», 2022

Часть первая

1

Пляж Куршской косы раскинулся на десятки километров. Этим летом к середине июня установилась настоящая жара, температура достигала тридцати градусов к двум часам пополудни, а вода в Балтийском море держалась на отметке двадцать один градус. Для длительных заплывов прохладно, но окунуться после душного дня самое то! Дул теплый и сильный ветер, разноцветные полотнища парусов виндсерфингистов рассекали бирюзовую гладь моря.

Филипп громко чихнул и проснулся. Воскресное утро застало его лежащим на песке, приливная волна окатила ступни, обутые в старенькие кроссовки с эмблемой «Пума». Он застонал и открыл глаза.

– Мать моя женщина! – прохрипел он и осторожно сел. Простое движение вызвало взрыв боли в голове. Некоторое время он сидел на песке, щурясь от яркого утреннего солнца, слепящего глаза, решая архисложную задачу: выблевать выпитое накануне ночью или стерпеть.

Филипп Потехин, безработный житель приморского города Калининграда, запустил пятерню в густые с проседью волосы. Он совершенно не мог вспомнить, как закончилась вчерашняя пьянка и почему утро застало его лежащим на пляже. Он потрогал череп, надеясь обнаружить заветную кнопку, выключающую дикую головную боль. Лечить подобное подобным! Так гласил девиз средневековых алхимиков. Что-то должно было остаться после вчерашнего. Яростная дрожь в руках усилилась, когда он извлекал из сумки бутылку. На дне плескалась темно-бордовая жидкость. Немного. Граммов сто пятьдесят. В два глотка ему удалось прикончить содержимое бутылки, судорожно дернулся кадык, глаза заслезились, на лбу выступила испарина.

– Мать моя женщина! – с шумным вздохом воскликнул Филипп.

Пляж постепенно наполнялся людьми. Мимо прошла грузная женщина в синем лифчике и белых шортах, сладко запахло цветочными духами.

– Мама, посмотри какая штучка! – запищала белокурая девочка, в таких же, как у матери, белых шортиках. Кожа у нее на лбу облупилась, волосы выгорели до белизны.

Девочка смотрела куда-то под ноги Филу. Повинуясь древнему инстинкту коллективного бессознательного, мужчина проследил за взглядом ребенка. В полуметре от его ноги лежало что-то серое и округлое, облепленное высохшими на солнце водорослями.

– Пойдем отсюда, Леночка!

Женщина боязливо покосилась на заросшего седой щетиной бродягу.

– Это амфора! – уверенно заявила девочка. – Ее выкинуло море!

– Ага! – сказал Филипп, нагло посмотрел женщине в лицо. – Там клад! Продается за пять штук!

Он взял предмет, удивившись его литой тяжести. Женщина поспешно увлекла дочку за руку.

– Три штуки! – прокричал Филипп, отчего немедленно пробудилась утихшая после опохмела головная боль. – Штука…

Мать с дочкой шли по залитому солнцем побережью, на золотом песке змеились две тени, маленькая и большая.

– К черту! – бессмысленно выругался Филипп. Теперь его мучила жажда, мысль о холодном пиве казалась волшебной и недостижимой. Он достал сигарету из мятой пачки, чиркнул колесиком зажигалки, синий огонек заплясал после третьей попытки.

Прямо на песок выехал черный внедорожник, распахнулась дверца, музыкальные басовые ноты сотрясли горячий воздух.

«Ты со мной, ты моя козочк-а-а!» – гнусаво читал монотонный речитатив мужской голос.

«Я твоя козочка-а-а!!! А-а-а…» – с придыханием заныла девица.

Из салона внедорожника выгружалась компания молодежи. Худенькая блондинка с синими от татуировок голыми плечами фальшиво подпевала в такт музыке:

– Ты – мой клевый босс! Ты – мой лучший босс, а-а-а!

Филипп подошел к машине, обнажил в искательной улыбке черную прореху на месте бокового резца.

– Слышь, земляк! Подкинь сотню!

– Чё?!

У водителя была густая черная борода, ломаные уши и могучие плечи. Он с брезгливой усмешкой посмотрел на бродягу.

– Помолюсь за тебя! – искренне соврал Филипп.

– Тогда иди в мечеть, старик! – со смехом ответил парень.

– Или в синагогу! – хихикнула блондинка. – Он прикольный, правда, Самир? Дай ему денег!

– С чего бы вдруг?

Чернобородый Самир презрительно смотрел на бродягу.

– Он нам станцует!

Блондинка обняла Самира за талию, подмигнула Филиппу:

– Ну, что, отец, покажешь класс?

Из джипа вышел высокий русоволосый парень, он нес на плече убранную в ярко-синий мешок походную палатку. Он опустил поклажу на песок, протянул Филиппу бумажную купюру.

– Шел бы ты отсюда, батя!

Парень вернулся к машине, выгружая упаковку с пивом, отделил одну банку, кинул ее бродяге.

– Держи!

Филипп проявил завидную реакцию и ухитрился поймать на лету банку «Амстела».

– Дай Бог здоровья тебе, сынок!

– Ты чё, отец, в уши долбишься?! – мускулистый Самир шагнул вперед. – Сказали тебе, вали отсюда!

Бродяги с плохой интуицией долго не живут! А Филипп Потехин недавно отметил пятидесятилетний юбилей. Банка пива исчезла в недрах его объемистой сумки, туда же он бросил найденную на пляже амфору и, прихрамывая на левую ногу, устремился в сторону тенистой рощи. Столь печально начавшееся утро преобразилось в прекрасный полдень!

2

Пиво оказалось холодным, пузырьки ласково покалывали нёбо. Филипп сидел на узловатой коряге под покровом густой листвы. Ствол мертвого дерева был утыкан пустыми шприцами, в пластиковых колбах темнели рыжие пятна засохшей крови. Место облюбовали наркоманы, которых сейчас, по счастью, не было в роще. Филипп ненавидел наркоманов и боялся их до дрожи в коленях. Благодетель одарил его пятисотрублевой купюрой, будущее рисовалось радужными красками. Он подобрал острый кусок каменной щебенки и очистил амфору (мысленно он решил называть странную находку именно так, как окрестила ее белокурая девочка). Видимо, вследствие длительного нахождения в морской воде амфора утратила свой первоначальный цвет, на дне проступили какие-то знаки. Все алкоголики – немного мечтатели и философы! Обанкротившиеся идеалисты. А утренний опохмел настраивал на медитативный лад. Наслоения постепенно отпадали под натиском щебенки, явственно проступили очертания орла, держащего в когтях свастику.

– Мать моя…

Филипп вытер испарину со лба. Амфору венчала наглухо запаянная пробка. Потребовалось полчаса титанических усилий, прежде чем поддалась тугая резьба. У него всегда были сильные пальцы, мог на спор сорвать пробку с бутылки. Поднажал. Раздался тихий писк, словно пойманная в ловушку крыса испустила предсмертный вздох. Стал ощущаться едкий запах, будто из аккумулятора вытекла щелочь. Пробка неохотно поддалась, Филипп выругался, пальцы покрылись чем-то липким. Обезглавив амфору, он заглянул вовнутрь. Там было черно, внутренние края облипли серой массой, проход был узким, не толще трех миллиметров. Шевельнулись заросли дикого клевера, на поляну вышла большая собака, со свалявшейся на боках шерстью.

– Пошла прочь! – Филипп замахнулся, задел амфору, которая покатилась по земле, издавая глухой стук.

Собака припала брюхом к земле, оскалила желтые клыки, карие глаза уставились на упавшую амфору с непостижимой человеческому разуму звериной тоской. Филипп швырнул в пса пустую пивную банку, попал в спину. Собака перевела взгляд на человека, внутри у него похолодело.

– Пошла вон отсюда!

Собака помотала головой, чихнула и скрылась в кустах. Рядом с амфорой, на черной земле, лежали крохотные красные шарики. Они были похожи на отшлифованные в форме кабошона рубины или на крупицы человеческой крови, по прихоти создателя увековеченные в форме идеально ровных шаров. Запах щелочи усилился, Филипп громко чихнул, в точности как недавно это сделала собака. Повинуясь древней человеческой привычке нюхать новые предметы, а затем трогать их руками, он прикоснулся к шарикам указательным пальцем. Шарик неожиданно лопнул, как наполненный жидкостью пузырь, окрасив кожу алым цветом, невесомый пар растекался в жарком воздухе. Филипп икнул. Захотелось свалить отсюда подобру-поздорову. Он вдавил подошвой шарики, клубы красного тумана застилали поляну, подхваченная легким порывом ветра струйка устремилась в направлении пляжа. Филипп торопливо закрутил пробку, сунул амфору в сумку и, привычно припадая на левую ногу, устремился прочь от этого нехорошего тумана цвета разбавленного водой клюквенного сока. Он с трудом удерживался от порыва выбросить амфору, смутно чувствуя что-то опасное, что несла в себе морская находка, и вместе с тем не желая расставаться с ней без особой нужды.

Поляна опустела. Бесшумно появилась собака, ее влек сюда непреодолимый инстинкт и какая-то странная тоска. Только что пес увидел на пляже необычного человека. Мужчина. Он шел по береговой линии, с мечтательной улыбкой на бледных губах, обходя плещущихся на мелководье детей. Обоняние у собак в двадцать раз тоньше, чем у людей. Пес протянул к человеку нос и не обнаружил никакого запаха. Вначале он удивился, повторил попытку. Ничего. И тогда он кинулся бежать не выбирая дороги. Его гнали страх и отчаяние, каких он не знал прежде. Спустя время пес вернулся на свою поляну, откуда его только что прогнал бродяга. Он особо не боялся бродяги, максимум неприятностей, которые тот мог причинить, был пинок по ребрам, от которого легко можно увернуться, если вовремя угадать намерения человека. К тому же бездомные, как правило, были неуклюжими людьми. Пес боялся человека без запаха. Он внимательно обнюхал вдавленные в глину следы протектора, черная губа поднялась, он предупредительно зарычал, словно ожидая какого-то подвоха, дважды лизнул землю, поднял нос к небу и громко завыл.