© Д.А. Захаров, 2021

© Художественное оформление серии «Центрполиграф», 2021

© «Центрполиграф», 2021

Мертвенно-бледный экран ноутбука светился во тьме комнаты призрачным голубоватым пятном. Юноша склонился над ним, пальцы пробежали по клавиатуре, он немного помедлил и нажал клавишу Enter. Потекли томительные минуты ожидания, за окном шелестел унылый дождь, ночную тишину нарушал гул пролетающих вдалеке автомобилей. Молодой человек вздрогнул, оглянулся. В темном углу мерцали красные огоньки роутера. Из спальни слышался громкий храп; отец, как обычно, влил в себя за ужином приличную порцию бочкового виски марки Glen Scotia. По шестнадцать тысяч за бутылку. Юноша стиснул зубы. Когда он злился, становился похож на своего отца – так говорила ему мать, а быть похожим на этого человека он хотел меньше всего. Они жили вдвоем с матерью на ее зарплату школьной учительницы, от отца перепадали жалкие копейки: как говорил отец, все было вложено в растущий бизнес.

Мелодично пропели динамики ноутбука, возвещая о поступившем сообщении.

Дождь стих. Светящийся в правом углу экрана таймер показывал время. 03.24. Следующие пять минут молодой человек посвятил чистке истории процессора, затем подошел к окну. След от его дыхания испарялся на стекле, громко стучало сердце, кровь пульсировала в ушах. Он потянул задвижку, распахнул окно; свежий воздух ворвался в комнату, ветер принес прохладу с Финского залива. Высотный дом на Крестовском острове, стоящий на берегу Гребного канала, выходил на западный скоростной диаметр, опоясывающий город, как обручальное кольцо. Вдалеке светились огни рейсового парома, следующего курсом из Санкт-Петербурга в Хельсинки, а оттуда в Стокгольм и обратно. С высоты четырнадцатого этажа асфальт казался тусклым блестящим пятном. Молодой человек глубоко вздохнул, считая удары своего сердца. Досчитал до семидесяти шести и сбился, начал снова. Под его глазами темнели мешки – результат хронического недосыпания, кожу на лице покрывали мелкие розовые прыщики – следствие питания в «Макдоналдсе» и «Сабвее».

– Он видит… – прошептал молодой человек.

Руку, сжимающую оконную раму, свела судорога.

Мост, простирающий свои длинные руки над устьем Финского залива, напоминал какое-то гигантское насекомое, протянувшее щупальца к противоположному берегу. Таких чудовищ рисуют иллюстраторы на обложках романов в жанре фэнтези. Юноша внимательно смотрел вдаль, словно мог что-то разглядеть за пеленой густого мрака ненастной ночи. 03.45.

Мочевой пузырь после пятидесяти лет работает лучше будильника. Мужчина заворчал, надеясь урвать несколько драгоценных минут сна у ускользающей ночи. Бесполезно. Низ живота словно свинцом налился. Он поднял с кровати сто десять кило своего веса, боль резанула в тазобедренном суставе.

– Гребаный артроз! – проворчал мужчина хрипло. – Гребаные врачи!

Рассвет был хмурым и серым, свет вливался в комнату через неплотно опущенные жалюзи. Он направился в туалет, шаркая по полу босыми ступнями, припадая на больную ногу и недоумевая царящему в просторной квартире холоду. Проходя мимо комнаты сына, увидел распахнутое окно и не удивился. Эгоист и лоботряс. Он такой же неудачник, как его мамаша! Природа отдыхает на детях великих людей. Привыкли получать все на блюдечке с голубой каемочкой!

– Никита! – прокричал он в комнату. – Черт тебя раздери! Ты на кой черт окно оставил открытым?!

Сын жил у него вторую неделю и уже успел прилично надоесть. Днями сидел, уткнувшись в экран ноутбука, накинув капюшон синей толстовки, словно у него мерзла голова. Хлопот от такого соседства было предостаточно: первым делом ушла Машка – бывшая танцовщица не пожелала мириться с присутствием мрачного парня в квартире. Она так и сказала. Живи сам со своим «человеком дождя», если так хочется! Мужчина не ожидал от бывшей стриптизерши такой просвещенности, – герой упомянутого ею фильма был одаренным аутистом. Но если честно, Маша была недалека от истины. Парень был с приветом и не проявлял должного уважения к отцу, к его связам и деньгам. Разговаривал сквозь зубы, избегал смотреть в глаза, а однажды, глядя куда-то вбок, процедил сквозь зубы:

– Вас, тех, кто обогатился в девяностые годы, надо судить!

Отец задохнулся от ярости, но пацан накинул капюшон на голову, ушел в свою комнату, щелкнул замок. Встретился бы ему такой щегол в те самые девяностые годы!

– Никита!

Мужчина шел по комнате, ежась от ледяного ветра. Под компьютерным столом сиротливо лежали шлепанцы. Испытывая недобрые предчувствия, он приблизился к открытому окну. Кровь ударила в лицо, как умелый боксер, ноги тут же ослабли, огненный жгут опоясал грудь. Далеко внизу темнела крохотная фигурка в синей толстовке с жирной надписью Nice на спине. Человек прильнул к асфальту, словно намереваясь перед смертью обнять земной шар, капюшон заботливо прикрывал его затылок. Мужчина захотел крикнуть, но голос подвел его. Горячая струйка мочи оросила бедра.

– Никита… – хрипло прошептал он и осел на пол.

Он видит…

1

Чистые листы бумаги лежали ровной стопкой в углу стола. Перед ними в хаотичном беспорядке были раскиданы разноцветные фломастеры, стоял стаканчик с остро отточенными карандашами, пепельно-синие мелки были сложены в маленьком пластиковом ящичке. Снятый с красного фломастера колпачок прокатился по столешнице, некоторое время балансировал на краю и с тихим стуком упал на пол. Девочка не обратила на него внимания, увлеченная рисованием. В настоящий момент она закончила карандашный набросок и подушечкой безымянного пальца растирала изображение. Русая челка упала на лоб, на верхней губе выступили капли пота.

Хлопнула дверь, из столовой прилетел запах тушеных овощей.

– Ангелина, пора обедать!

Симпатичная женщина в белом халате тронула девочку за плечи. Она мельком взглянула на рисунок, улыбка спала, румянец на щеках поблек. К этому трудно было привыкнуть! На форматном листе нелинованной бумаги была нарисована моложавая шатенка, обнимающая за плечо худенькую девочку.

– Ты мне льстишь, Анечка! – улыбнулась воспитательница.

– Почему? – Девочка подняла на женщину свои удивительно синие глаза, цвета бездонного неба, каким оно бывает в северных широтах на исходе жаркого июля. – Почему, Надежда Петровна?

– На твоем рисунке мне лет тридцать!

– А вам сколько лет?

– Сорок два, Ангелина! – Воспитательница подавила невольный вздох, украдкой посмотрела в висящее не стене круглое зеркало. Там отразилась симпатичная женщина с мягкими чертами лица, полными губами, накрашенными розовой помадой. Она машинально поправила скрученные на затылке в тугой узел волосы.

– Сорок два – это столько? – Ангелина четырежды сомкнула и разомкнула маленькие ладошки, испачканные мелками и желтым фломастером.

– Чуть больше! – Воспитательница взяла девичью ладошку и смастерила из двух пальцев подобие знака «виктория».

Ангелина рассмеялась, обнажив темную прореху на месте левого клыка. В семь лет у нее начали выпадать молочные зубы, но хорошенькую синеглазую девочку, словно сошедшую с пасхальной открытки, это обстоятельство не портило.

– Под руками чернозем, Ангелина – агроном! – шутливо нахмурилась воспитательница. – А ну, шагом марш руки мыть, и пора обедать!

Девочка посмотрела на незаконченный рисунок, шумно вздохнула, как иногда делают избалованные дети, демонстрируя непонятливым взрослым важность своих дел, и выбежала в коридор. Хлопнула оконная створка, сквозняк смел на пол бумажные листы. В комнату ворвался гомон улицы, щемяще-сладкий аромат цветущей черемухи. Весна пришла в этом году крадучись, осторожно, как начинающий воришка проникает в пустую квартиру. На прошлой неделе шел мокрый снег с дождем, а по ночам завывал ледяной ветер, словно оголодавший за долгую зиму волк, а с понедельника температура выросла до восемнадцати градусов. Восточное крыло здания детского дома купалось в солнечных лучах до полудня, к обеду подкрадывалась тень, черная и безмолвная. Двадцать лет назад мрачноватое строение тридцатых годов двадцатого века, впитавшее элементы стиля конструктивизм, было отреставрировано. Квадратный фасад покрасили в нейтральный синий цвет, в окнах поставили стеклопакеты, но общая картина угрюмого, приземистого строения поменялась мало. Кировский район Петербурга в области Нарвских ворот – место малопривлекательное: узкие улочки, черные ленты домов, изогнувшиеся, как старая змея, теряющая кожу; депрессивную картину скрашивало обилие зелени и парк, простирающийся вдоль проспекта Газа.

Воспитательница подошла к окну, прикрыла створку, повернула ручку, шум улицы стих. Она подобрала упавшие листы. Стыдно признаться, но дарования девочки пробуждали у нее тревогу. Рисовала Ангелина старательно, с каллиграфической точностью воспроизводя детали обстановки. Обычно рисунки отражали обыденные события детского дома. Занятия на уроках, завтрак, обед, полдник. Игры с подругами. Один лист лежал лицевой стороной. Поверх безупречно белой поверхности проходил извилистый ярко-красный зигзаг, в левом нижнем углу неуверенные детские пальцы вывели предложение: «Он видит вас…» И кривая запятая над верхней перекладиной схематично начертанного креста. Абстракция. Авангард. Дети так не рисуют. Но смутило воспитательницу другое обстоятельство: красная молния-зигзаг пронизывала лежащую ничком фигуру человека.

В коридоре что-то упало, послышался звон разбитого стекла. Солнце скрылось за тучей, в комнате потемнело. Воспитательница аккуратно сложила листок, спрятала его в папку. Она сегодня же покажет рисунок детскому психологу! Притворив дверь, она вышла в коридор, обнаружив лежащий на полу плакат и треснувшее по диагонали стекло. Девочки оживленно обсуждали происшествия.

– Надежда Петровна! Оно само упало! – выступила вперед смуглая девочка. Она смущенно опустила черноволосую голову, но в темных глазах играли искорки озорства.

– Конечно! И мусор исчезнет сам по себе, так ведь, Фарида?

– Мы уберем… – легко согласилась девочка.

– Обязательно уберете, но после обеда! И сегодня же останетесь помогать дежурным с уборкой! Все четверо! А сейчас живо в столовую!

Девочки убежали по коридору, Фарида звучно шлепнула подружку по спине. Зазвонил смартфон, воспитательница достала гаджет из кармана халата.

– Да, мама…

Следующие десять минут она выслушивала жалобы на погоду, высокое давление, правительство страны и такую отвратительную штуку, как старость.

– Ты тоже скоро состаришься, Надюша! – с каким-то затаенным торжеством сообщила пожилая женщина. – И останешься одна на всем белом свете, без мужа, без детей…

Это повторялось с удручающей однообразностью в ежедневных монологах, смысл речей сводился к обвинениям и предсказанием грядущих страданий, которые ее дочь заслужила своей неправильной жизнью. В чем именно заключалась эта самая «неправильность», не объяснялось. Сама поймешь! А не поймешь – тебе же хуже! Надежда молча слушала, не перебивая, чем еще больше распаляла свою мать.

– Трудно стариться одной, дочка! – Когда мать начинала обличать свою неправильную дочь, звук ее голоса становился тревожно-шипящим. Словно змея, готовящаяся укусить. – У тебя климакс уже наступил?

Надежда Петровна до боли закусила губу. На необходимости прервать беременность настояла мать. Она заставила ее отправиться на УЗИ, услышать сердцебиение плода, как музыкальный молоточек, стучащий часто и суетливо, а после всего мать привела десяток аргументов, почему нельзя рожать от наркомана.

– Статистику не обманешь, Надя! – говорила она тогда, а в ее некогда удивительно красивых и выразительных глазах, поблекших с возрастом, змеилось торжество. – В девяноста процентах случаев порочная зависимость наследуется. От осины не родятся апельсины, слышала такую поговорку?

Ей было страшно и одиноко в то время. Любовь не выбирает, сказал кто-то из великих. Она влюбилась в красивого парня. Все в нем было безупречно: смоляные волосы с налетом ранней седины, карие мечтательные глаза, белозубая улыбка. Два месяца летнего романа были похожи на красивый музыкальный клип. Даже погода хмурого Питера благоприятствовала любви. Все испортилось внезапно. Он исчез на неделю, телефон молчал, как остановившееся сердце, она дважды приезжала в квартиру на Искровском проспекте и смотрела в затравленные глаза его матери. «Паша болеет…» – все, что удалось от нее узнать. Он пришел к ней ночью, искрящиеся карие глаза покрывала пелена безумия, смуглые мускулистые руки покрывали синяки от инъекций. В ту же ночь произошло лунное затмение, последовавшие за ними события вспоминать она себе запретила. Раз и навсегда.

– Нет. У меня нет климакса, мама! – сказала Надежда, чувствуя поднимающуюся со дна души волну негодования.

Мать разозлилась. Неправильная дочь играла не по сценарию.

– Ты очень похожа на своего отца, Надежда! Надеюсь, ты не выпиваешь больше?

Отец дослужился до майора воздушно-десантных войск. Веселый, сильный человек. Пять лет отслужил по контракту в Афганистане. Трагедия случилась в конце девяностых годов, когда офицеры оказались лишними людьми. «Если ты живешь в России, запой становится логичным решением, принцесса!» – любил повторять он, глядя воспаленными глазами на дочь, но даже за пологом водочного дурмана Надя чувствовала токи исходящей от него любви.

– Я не пью, мама… – сказала Надежда. – И никогда не пила раньше.

Неправильный ответ неправильной дочери!

– У тебя слишком много морщин, Надя! – начала закипать женщина. – Это потому, что ты все время хмуришься или проводишь много времени на солнце. Солнечный свет старит!

– Я почти не бываю на солнце, мама! – устало и зло возразила Надежда Петровна, однако мать игнорировала ответ. Ей важно было говорить, а не слушать. Так было всегда, с той поры, когда отец ушел из семьи.

– Моя приятельница удивилась, узнав, что тебе всего сорок четыре года!

– Мне сорок два, мама…

– Правда? – Мать искусно изобразила изумление. – Я все забываю! Ты старо выглядишь, доченька! А все потому, что занималась со своим наркоманом всякими гадостями, о которых, прости господи, и подумать-то стыдно!

Мать обладала поистине животной интуицией, когда дело касалось чего-то порочного и запретного. Надежда никогда не делилась с ней подробностями своей личной жизни, но женщина безошибочно угадала о том тайном, что случилось в ночь лунного затмения.

– Мы станем ближе, если ты попробуешь… – шептал он, его карие глаза горели каким-то неистовым, дьявольским огнем. Лунный диск на четверть скрыл идеально ровный полукруг, в исчезновении с небесного полотна вечной спутницы Земли чудилась какая-то сакральная тайна. Символ. На его широкой ладони лежали две крохотные синие таблетки, разделенные глубокой риской посередине. Они выпили на двоих две бутылки шампанского, она млела в его больших ладонях, обнаженная и покорная. А потом в комнату вплыла иллюзия, такая же нереальная и жуткая, как исчезающий лунный диск.

– Как там твой братец?

Разговор шел к завершению. Мать спрашивала про Даниила.

– Ты же знаешь, мама, мы с ним почти не общаемся, – соврала Надежда.

– Твой брат тоже пошел в отцовскую породу! – вздохнула мать. – Такой же эгоистичный и бессердечный человек. Он занимается этими своими компьютерами?

– Даня ремонтирует оргтехнику.

– Бесовское дело – этот ваш Интернет! – вздохнула мать.

В ее понимании вина Даниила заключалась в том, что во время бесконечных обвинительных монологов в адрес отца он неизменно вставал на его сторону. В завершение разговора мать пожелала ей счастья и здоровья и распрощалась в прекрасном настроении. Надежда Петровна положила смартфон в карман вторично за это утро, посмотрела в большое зеркало.

– Что ты надеешься там увидеть? – спросила она себя вслух.

Женщина с глазами цвета морской волны в точности повторила движения ее губ. Материнское наследство, как она любила шутить, пребывая в хорошем настроении. Паша называл ее Мадонной за эти удивительные глаза. Сейчас под ними проступили темные мешки, пять минут телефонного разговора состарили ее на пять лет. Она сохранила отличную осанку и спортивную фигуру благодаря многолетним занятиям спортивной гимнастикой. Иногда отражение в зеркале радовало ее, чаще пугало. Сегодня оно вызвало чувство легкого отвращения. Вновь выглянуло солнце, темные пятна теней скользили по стенам пустынного коридора. Мелодичная трель смартфона вывела ее из состояния оцепенения. Каждый раз, видя незнакомый номер абонента, Надежда Петровна внутренне сжималась. Высокий уровень тревожности, как повторяла штатный психолог Мария Самуиловна. Просто Маша. Их связывала крепкая дружба, которая нечасто случается у незамужних женщин, перешагнувших сорокалетний рубеж. Звонили из полиции. Два дня назад одна из воспитанниц старшей группы сбежала из детского дома, беглянку обнаружили в семидесяти километрах от города.

– Поселок Рощино! – сообщил инспектор. – Электрички ходят от Финляндского вокзала.

– Я знаю, где находится Рощино…

По окончании разговора Надежда Петровна позабыла про жуткий рисунок, лежащий в ее папке, и вспомнила о нем лишь на следующей неделе, когда вереница чудовищных событий захлестнула большой город, как приливная волна с Ладоги, с неотвратимостью стихийного бедствия.

2

Ярость взорвалась, как шаровая молния, и опалила небо. Сгустились тучи, черные, клубящиеся, с огненно-рыжим подпалом в сердцевине, предгрозовая тишь сковала землю. Стало трудно дышать, будто к груди приложили раскаленные ладони. Дожди в пустыне бывают редко, нынешняя гроза имела сакральное значение; это хорошо понимал высокий и худой мужчина. Его лицо было загорелым до черноты, неопрятная клочковатая борода, иссеченная серебряными нитями, покрывала высокие скулы. Он чувствовал приближение грозы, как животные угадывают надвигающиеся стихийные бедствия. За пологом разбушевавшейся стихии таилось нечто большее, чем электрические разряды и потоки льющейся с небес дождевой воды.

– Близко-о-о… – пропел он сложенными в трубочку губами. – Близко-о-о…

Он испытывал экстатический восторг, его ощущения трудно было описать словами. Жажда, свирепая радость, боль и наслаждение. И все воедино. Близко-о-о…

Слепяще-белый зигзаг разорвал громаду кучевых облаков. Потекли томительные секунды ожидания, во время которых человек сильно сжал себя за промежность и застыл на полусогнутых ногах, обратив темное лицо на север. Трескучий грохот прокатился по земле, будто проехала груженная камнями телега, человек издал сдавленный крик, похожий на вой шакала, какие в великом множестве бродили по безлюдным землям пустыни Негев. Раскаленный воздух быстро остывал, стало темно, как ночью, серебристую белизну Мертвого моря окутал мрак. Сверкнула молния, последовала звенящая тишина, ударил гром.

Человек сорвал с себя одежду, лег на землю, чувствуя голой спиной сухую жесткость камня. Он раскинул крестообразно руки, широко открытые глаза жадно поглощали черноту туч. Холодные капли дождя ударили по лицу, инстинктивно сомкнулись ресницы. Мощь стихии нарастала. Алые молнии метались по черному небосклону, трескучий рокот грома оглушал. Дождь хлестал во всю силу, человек лежал неподвижно, вбирая каждой клеточкой нагого тела летящую с небес влагу.