– Что я им должен был объяснить? – пожал плечами Фролов. – Что плеваться в прохожих нехорошо?

Владислав Петрович не нашелся с ответом. Было что-то странное в Сашином вопросе, но в то же время нечто откровенно правильное, лежащее на поверхности, но втоптанное в пыль обыденности несметной поступью поколений.

– Ну… – растерянно протянул следователь. – Все же принято сначала поговорить, разъяснить и, уж если не доходит, тогда в бубен. Вся система законности…

– Только не надо чушь пороть! – зло сверкнул глазами Фролов. – Система законности. Ты в ЭКО шел? Пойдем вместе, я хочу пулю поглядеть, заодно и поговорим по дороге.

– Ты что, от управы за мной шел?

– Ну! Заскочил к дежурному, он говорит, что ты минуту назад вышел в ЭКО. У меня к тебе пара дел есть, а тут эти ублюдки подвернулись…

Они вошли в густую тень тутовой аллеи и медленно двинулись в сторону моря, черные ягоды шелковицы расплющились на асфальте, собрав мух и пчел со всей округи.

– Видел я, как они тебе подвернулись, – скривился Владислав Петрович. – Эдак уж лучше под паровоз подвернуться, честное слово.

– Нет, ну ты отбрось заготовленные фразы, – перебил его Фролов. – Отбрось и попробуй сказать своими словами, что я им должен был объяснить.

– Ну… Я же говорю, хотя бы попробовал остановить словами!

– Да? И как это выглядело бы? Типа – мальчики, не надо плеваться в прохожих? Еще, блин, знаки развесьте в скверах. С перечеркнутым красной линией плевком на белом фоне. «Плеваться в прохожих запрещено»! Идиотизм… Плакаты развесьте, на троллейбусах напишите… Нельзя плеваться в людей, нельзя резать сиденья, бить фонари и кидаться яйцами с балконов. Думаешь, поможет? Напишешь «яйца», станут кидаться помидорами, напишешь и про помидоры, выдумают что-то еще, может, даже похуже.

– А ты в детстве не кидался яйцами с балкона?

– Кидался. И если бы не кидался, то не распинался бы сейчас перед тобой. Поверил бы старшему и более опытному. Но я кидался и помню, как дрожал от возможности разоблачения. И если бы мне тогда хорошо надрали задницу, то я это воспринял бы как должное наказание.

Владислав Петрович вспомнил, как задержанные подростки, бывшие такими крутыми на улицах, на допросах заливались слезами и соплями, бегали по школам, выклянчивая положительные характеристики, водили сердобольных родителей, чтоб замолвили слово. Лишь бы отмазаться… И куда с них девается спесь? До чего же легко у них разухабисто» «эй, старикан» превращается в «дяденька, я больше не буду».

– В чем-то ты прав, – усмехнулся следователь. – Я тоже выцарапывал в подъезде: «Владик + Света = Любовь» – и тоже боялся, что меня за этим застанут. Да, пожалуй, не нужны слова, чтоб уяснить – портить стены нехорошо. Но я бы тогда не понял, если бы меня избили. Не понял бы и озлобился на всю жизнь.

– Это немного разные вещи, – уверенно сказал Саша. – Ты никого не унижал этим выцарапыванием. Тебя нужно было поймать за шиворот, дать банку краски, кисть и заставить выкрасить весь подъезд. Это бы помогло. Веришь?

– Пожалуй…

– Вот видишь! Твои действия не преследовали своей целью конкретно испортить стену, не было в тебе злого умысла. Хотелось писать, а бумаги под руками не было. Ты знал, что плохо царапать гвоздем, но очень уж хотелось показать, как ты любишь эту Свету. Вот и наказание для тебя должно было быть адекватным.

– Наказание всегда должно быть адекватным!

– Ой ли? – недобро сощурился Фролов. – На мой взгляд, адекватность наказания – это самая большая ошибка современного правосудия. Такое положение вещей формирует в душах людей, особенно не очень стойких, целую систему ценностей. Вроде ценников на рынке. Это зло я могу себе позволить, а это мне не по карману. Сорвать трубку с телефонного аппарата могу, это всего пятьдесят гривен штрафа, родители отбашляются, а вот избить своего преподавателя в ПТУ не могу, потому что за это могут вкатить пятнадцать суток – сидеть неохота. Легче сделать домашнее задание.

– Ну ты сказал, – искренне рассмеялся Владислав Петрович, сорвав с клумбы длинную травинку. – По-твоему, за разбитую трубку надо сажать в тюрьму?

– Нет, – без тени иронии ответил Фролов. – За это надо расстреливать. А еще лучше вешать публично.

– Ты давно у «психа» обследовался? – покрутил у виска следователь.

– Я там на постоянном учете, – отшутился Саша. – Вот давай ты попробуешь выбросить из головы вдолбленные тебе с детства «истины», и мы попробуем разобраться во всем этом непредвзято.

– Ну, – заинтересованно глянул на друга Владислав Петрович.

– Система наказаний, – начал Фролов, – стоит у нас на адекватности. Мелкое нарушение – нестрогое наказание, страшное преступление – государство и кровью руки замарать не боится. Верно?

Следователь согласно кивнул.

– Казалось бы, все логично и правильно. Но только на первый взгляд! Законодательство, творя законы, прикрывается таким понятием, как общественная опасность деяния. Чем выше опасность преступления для общества и государства, тем строже должно быть наказание. Вот с этим я согласен на все сто! Но именно этот принцип не соблюдается при адекватности наказаний.

– Сам себе противоречишь.

– Нетушки! Никакого противоречия нет, просто преступление само по себе является общественно опасным деянием.

– Но степень опасности разная, – ввернул Владислав Петрович. – Поэтому разная строгость наказания. Все верно!

– Не перебивай, с мысли сбиваешь! Тогда скажем так, что общественно опасной является склонность к совершению преступлений.

– Это тоже учтено в законодательстве! – победно улыбнулся следователь. – Повторное совершение преступлений наказывается намного строже.

– Ты мне мысль не даешь выразить! – обиделся Фролов. – Можешь пять минут помолчать?

– Ну ладно, ладно, говори. А то лопнешь с натуги.

Они прошли по ступенькам и начали спускаться к морю по полого убегавшему вниз тротуару. Зелени вокруг становилось все больше и больше, а ласковый морской ветерок выгонял из парка засевшую в пятнах света жару.

Саша немного помолчал на ходу, собираясь с мыслями, и уже совсем спокойно сказал:

– Понимаешь, Владислав Петрович, преступления бывают очень разные. Ты это знаешь куда получше меня! И убийство убийству рознь, даже если не говорить о самообороне. Суд, конечно, учитывает все аспекты по мере возможности, но не учитывает важнейшего – зачем, собственно, человек вообще убивает.

– Мотив, что ли?

– Трудно мне с тобой говорить! – вздохнул Саша. – Я, как та собака – понимаю, а сказать не могу. Не хватает у меня юридического образования.

– Ничего, ты говори, говори, я тебе помогу. Понимаешь, я сегодня тоже над этим думал, интересно теперь узнать твои мысли.

– Ладно… Я не о мотиве говорю. Мотив – это то, что человек хочет получить после убийства. Деньги забрать, вернуть жену, отомстить конкуренту. Это уже после, понимаешь? А меня интересует момент, когда уже все просчитано и рассчитано и человек идет лишать другого человека жизни. Усекаешь?

Владислав Петрович кивнул, хотя пока понимал смутновато.

– А бывает иначе, – продолжил Фролов. – Никто ничего не рассчитывает. Залез к тебе кто-то в хату, ты хвать ствол из-под подушки – бац, бац… Готов. Унесите. Или наоборот, заходишь в кабак, а там твою дочку наркотой угощают. Ты затворчиком клац… И адью. Это ведь не самооборона, да?

– Ну, если в хату, то самооборона, а если в кабаке, то уж никак.

– Ага. Вот это мне и надо. Убийца в данном случае не отыскивал жертву, не думал об убийстве за три дня. Увидел и выстрелил.

– Нет, Саша, погоди… – остановил его следователь. – Я уже понял, к чему ты клонишь. На самом деле тут учитывается как раз мотив. Ничего нового ты не придумал. Мотив и обстоятельства. Жестоким было убийство или нет, в корыстных целях или нет. Суд все это учитывает и выносит приговор.

– Ага… Вот мы и дошли до нужного места. До того, когда человек задумывается о том, что ему нужно совершить преступление. Давай для понятности скажем так, что человек решил сделать зло. Так вот именно этот процесс осмысления цели и средства для ее достижения показывает, что человек отдает себе отчет в собственных действиях. Именно такого человека можно нормально судить по нынешним законам. Это обычный преступник.

– А есть необычные? – улыбнулся Владислав Петрович.

– Конечно. О них я и хотел поговорить. Есть преступники, а есть варвары. Те, кто совершает преступления просто так, вообще без всякой цели. Играючи. Сам процесс совершения доставляет им удовольствие.

– Маньяки, что ли? – не понял следователь.

– Нет, совершенно нормальные люди. Вроде этих пацанов, которых только что увезли, вроде тех, кто вспарывает сиденья в троллейбусах и разбивает дорожные знаки.

Да, да! Я говорю о тех, кто вообще не попадает под категорию преступников, поскольку те мелочи, которые они творят, государство даже преступлениями не называет. Правонарушения… Вешать кошек на заборах, стрелять голубей из рогатки, угонять машины, чтоб покататься, оплевать прохожего. Для них это игра с элементами риска, понимаешь? Если поймают, то надерут уши. Это и есть риск. Ну скажи мне, каким мотивом можно оправдать разбивание стекол в поездах или сожжение заживо собачонки во дворе?

Владислав Петрович шел молча, он уже все понял.

– Я могу оправдать убийство, – снова начал заводиться Фролов. – Я могу оправдать кражу, обман, я придумаю тысячу адвокатских отмазок в оправдание неплательщика алиментов, но беспричинное зло, зло ради зла я оправдать не могу. Ничем! Понимаешь? Ну как можно назвать зло мелким, когда оно совершается только для игры в приключения? Игра с элементами риска… Разве это игра, когда бессловесных животных убивают совсем не для еды, вспарывают сиденья не потому, что нужен кусок дерматина…

– Я понял, Саша. Успокойся, на тебя люди оборачиваются. И что ты предлагаешь?

– Просто отменить эту игру. Зачем она нужна?

– В смысле? – Владислав Петрович даже остановился от неожиданности.

– Пойдем, пойдем, – Саша потянул его за локоть. – Отменить ее проще простого. Убрать из нее элемент риска – и никому даже в голову не придет играть в такие игры. Заменить риск надирания ушей на опасность для жизни, понимаешь? Объявить, что за эти правонарушения наказанием будет виселица на главной площади города. По воскресеньям. Скажи мне, найдется тогда хоть один идиот, который рискнет пырнуть ножом по сиденью? Да, скорее всего не поймают. А вдруг? В девятнадцать лет рисковать жизнью ни за что?

– Лихо ты завернул, – серьезно кивнул следователь. – Помнишь, как в девяносто первом ввели новую инструкцию по применению оружия? Нет? А, точно… Ты ведь тогда еще служил срочную. Короче, ситуация была такова – у граждан появились мощные автомобили иностранных марок, с которыми милицейским патрульным машинам нечего было и тягаться. Многократно участились случаи «неостановки инспекторам ГАИ», многократно увеличилось число преступлений, совершаемых с использованием автотранспорта. Почему бы и нет? Ведь за неостановку штраф был не очень велик, что-то около пятидесяти советских рублей. Что это для владельца «БМВ» или «мерса»? И вот с первого января девяносто первого года ввели новый закон «О милиции Украины», где шестым пунктом инструкции по применению оружия разрешалось «использовать оружие для остановки транспортных средств путем их повреждения, если водитель своими действиями создает угрозу жизни или здоровью граждан либо работника милиции».

– И? – поднял брови Фролов.

– Как действия, создающие угрозу жизни граждан, можно расценить и попытку уйти от преследования патрульной машиной на большой скорости. Вот и понеслось. В течение месяца водители поняли, что лучше останавливаться, чем выколупывать машины из кюветов, оврагов и столбов, чем рисковать получить в задницу пулю, пущенную не очень метким инспектором.

– Что, стреляли?

– Еще как! – усмехнулся Владислав Петрович. – Еле успевали проводить служебные расследования. Но поскольку такая пальба каждый раз признавалась в рамках нового закона, водители быстро пришли в норму.

– Вот видишь! – довольно кивнул Саша. – Государство применило неадекватную меру против правонарушения. Ведь «неостановку инспектору» тоже ничем нельзя оправдать, кроме попытки скрыть более тяжкое нарушение или преступление. А это уже игра с элементами риска – «поймают – не поймают». Помогло! Опять же вспомни, как уменьшилось число квартирных краж после того, как в домах разрешили держать гладкоствольные ружья и применять их для обороны жилища! Неадекватность, понимаешь! Ты хочешь украсть штуку баксов, а тебе жакан в лоб. Каково? Захочется лезть? Если бы ружья вообще всем раздали бесплатно, то количество квартирных краж быстро бы стало стремиться к нулю. Преступления порождает только безнаказанность. Для преступника овчинка не должна стоить выделки. А сейчас ему просто предлагают ценник – сделаешь то-то, получишь такое-то наказание. Как бы заранее предлагают ему совершить преступление, если он считает возможным для себя понести указанное наказание. А отчего же не отсидеть семь лет, даже в нашей тюрьме, если есть возможность украсть миллион? Только покажи, где он лежит! Стадо ломанется, от желающих отбоя не будет. А надо сделать такую систему наказаний, чтоб на машине, перевозящей деньги, можно было плакат вывешивать: «Тут лежит миллион». И чтоб ни одна зараза не позарилась!

– Ну это ты уже хватил через край! – выходя на набережную, улыбнулся Владислав Петрович. – Желающие все равно найдутся. Некоторых не сильно останавливает и высшая мера наказания.

– Вот их и вешать… Очень даже удобно. Хорошо, когда найдутся желающие повеситься при большом скоплении народа и под музыку. Другим неповадно будет. Веришь?