Цитаты из книг автора «Дмитрий Волкогонов»

выдвинули предложение: создать так называемое однородное социалистическое правительство, куда, кроме большевиков, вошли бы эсеры и меньшевики. Ногин и Луначарский полагали, что нужна коалиция социалистических партий. Учитывая это, меньшевики и правые эсеры надеялись получить в ней большинство. Ленин был решительно против. Его горячо поддержал Троцкий, что было высоко оценено Владимиром Ильичем. Ни та, ни другая сторона не проявили склонности к компромиссу. Вероятно, здесь был упущен еще один исторический шанс. «Безгрешный» Ленин и его ближайший единомышленник в революций допустили роковую ошибку. Оставшись в одиночестве с середины 1918 года, большевики обрекли себя на историческую изоляцию. Отныне они могли удержаться у власти лишь в союзе с насилием. В книге Троцкого «Сталинская школа фальсификаций» есть любопытная вклейка: фотокопия второго экземпляра протокола упомянутого заседания Петроградского Комитета РСДРП(б){81}. На нем выступали Фанигштейн-Далецкий, Луначарский, Глебов, Ногин, Слуцкий, Бокий, несколько раз Троцкий. Вопрос о соглашении (привлечении в правительство) с эсерами и меньшевиками не нашел поддержки ни Ленина, ни Троцкого. В копии протокола есть знаменательные и красноречивые слова Ленина, которые не вошли в сборники «Протоколов Центрального Комитета РСДРП(б)», изданных в 1929 и 1958 годах. Почему их там нет – понятно. Фраза Ленина такова: «Я не могу даже говорить об этом серьезно. Троцкий давно сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял и с тех пор не было лучшего большевика»{82}. Однако теперь мы знаем, что историческая оправданность этой позиции в отношении объединения оказалась глубоко порочной. Социалистическому плюрализму было сказано большевистское «нет».

меньшевики. Ногин и Луначарский полагали, что нужна коалиция социалистических партий. Учитывая это, меньшевики и правые эсеры надеялись получить в ней большинство. Ленин был решительно против. Его горячо поддержал Троцкий, что было высоко оценено Владимиром Ильичем. Ни та, ни другая сторона не проявили склонности к компромиссу. Вероятно, здесь был упущен еще один исторический шанс. «Безгрешный» Ленин и его ближайший единомышленник в революций допустили роковую ошибку. Оставшись в одиночестве с середины 1918 года, большевики обрекли себя на историческую изоляцию. Отныне они могли удержаться у власти лишь в союзе с насилием.

и просчетами в анализе конкретной ситуации. Ознакомившись с фондом Г.Е. Зиновьева, особенно с его последними письмами Сталину незадолго до своей гибели, смею утверждать: у этого человека (а Каменев почти всю жизнь шел за ним) «духовный стержень» всегда был слабым, его оригинальному мышлению не хватало мужества. Свое октябрьское заявление Зиновьев и не пытался защищать… Он только каялся. Таким Зиновьев был всю жизнь. И в пору своей наивысшей известности, и в последние месяцы своей трагической жизни. «Мускулы» воли у него всегда были дряблыми. Например, за год с небольшим до своего расстрела Зиновьев писал Сталину: «…в моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение…»{63} Так мог говорить и писать только человек, которого сталинский застенок сделал духовно полностью беспомощным. Троцкий был замешен совсем из другого теста на дрожжах революционной воли.

Не выполнив задач буржуазно-демократической революции, большевики провозгласили переход к ее социалистическому этапу.

древнеримским «Законом об осуждении памяти», в соответствии с которым предписывалось предавать забвению какое-то неугодное нынешним правителям лицо, событие, факт.

взгляда на войну». Троцкий все еще верил, что войну можно искоренить войной. Тогда еще, пожалуй, никто не мог знать, что это и есть страшная Утопия.

«Балканские письма» Троцкого – письма политика и журналиста, заглянувшего в «ящик Пандоры». Он, конечно, не знает, что менее чем через десять лет будет еще на одной войне, но в качестве не летописца, а одного из главных действующих лиц долгой и кровавой драмы. Повторюсь: Антид Ото своими писательскими миниатюрами срывал покровы со страшного лика войны, но, осуждая ее, в своих теоретических рассуждениях он продолжал говорить о «безжизненности гуманистического, моралистического

Конкретное видение событий часто ломает абстракции и логические конструкции и схемы, особенно если видишь, как «война всасывает в себя все новые и новые свежие силы и выбрасывает к нам сюда отработанный человеческий материал: раненых и пленных»{121}.

проникновение в социалистическое движение в Европе. Пожалуй, ни один российский революционер того времени не был боґльшим «европейцем», чем Троцкий. Блестяще владея немецким и французским языками, слабее английским, «любовник революции» был своим у социал-демократов Германии, Франции, Швейцарии, Англии. Везде у него были близкие знакомые, журналистские интересы, планы на издание своих работ.

а. Нет! Не способность массы убивать других, а ее великая готовность умирать – вот что, господа судьи, с нашей точки зрения, определяет победу народного восстания…{91}