Цитаты из книг автора «Дмитрий Воденников»

Отлично даже не то, что нам всем невыносима чужая настоящая жизнь (хотя мы и говорим: «Мне главное, чтоб ты был просто честным со мной, я смогу все пережить», а не можем пережить даже молчания), а то, что даже такую жизнь – при всей ее для нас невыносимости – мы хотим у другого отобрать, узурпировать, присвоить. Загнать в наши общие разговоры, обмусолить, исплакать, убить, сделать затхлой (его виной, нашей якобы великодушной, терпеливой мукой). Спрятать в баночку, поставить в подвал, налепить резиновым клеем этикетку «Его честнос

Хотя любое безжалостное, но точное самоназвание делает тебя неуязвимым. Не перед другими (они тебя всегда сумеют уязвить), а перед самим собой. Назови все своими именами, и тебе станет легче. «Я стар», «я глуповат», «я отжил свое». И все. Ты уже не проиграл. Может, и не выиграл, но и поражением это не назвать.

А потому что смех – это признак того, что вы влюблены.

Я это вспомнил, потому что стал очень много смеяться с тобой. Любая твоя глупость вызывает у меня приступ нездорового смеха. «Я же ничего смешного не говорю?» – удивляешься ты. И то правда. Но мне все равно смешно. Я как тот мужик из примера. Складываюсь пополам и закидываюсь назад. «Гы-гы-гы». Прям как среднестатистический гусь. Которому уже давно пора улетать в теплые края. А он все медлит.

Над тобой – мерзлая Россия, по левую руку – просроченная Америка, по правую – тухлый Китай. И везде – война, война. Да идите вы на хер. Скоро весна.

Мир сжимается до рта, воротника, твоей руки на чужом затылке и незнакомого подбородка (или циклопический глаз: когда смотришь так близко – два глаза сливаются в один: мохнатый и жуткий). За окном подчирикивают преувеличенные птицы: цвирк, цвирк, машины проезжают прямо у тебя в голове – и этот звук становится металлическим: шум в ушах. Кровоток пошел. Заново. Кто-то запускает его в тебе, и ты запускаешь. И вы уже под водой. Первый (не тот бабушкин, сухой, по детсадовской коже, а первый, настоящий, рот в рот) поцелуй не похож на ощупывание. Любовь не признает прав человека: кто-то ощупывает, кто-то дает гладить. А первый поцелуй лишен обладанья. А стало быть, своеволья. Ведь при насилии нет поцелуев. Первого поцелуя насильного не бывает. При нем все равны. Даже разлука.

А только и остались у нас «мужчина» и «женщина», по половому признаку, как в собачьем питомнике. Ну и вечная «девушка». До гроба.

поэтому русский мат давал народу иллюзию хоть какой-то свободы.

И подумал я тогда с грустью, что, когда мы все вышли из Африки и стали заселять Землю, каждое племя выбирало место получше. Самые древние греки поселились в благословенной Элладе. Предтечи итальянцев вышли к берегам Тибра. Мы же уходили от Африки все дальше и дальше и, чтобы ни с кем не разговаривать, ни с кем не общаться, в конце концов мрачно осели в стеклянном от холода воронежском лесу, хотя и Воронежа никакого еще не было. Мы просто не туда вышли. Не в ту сторону, не в те края. Мы ошиблись широтой. И от этого мы еще более угрюмы, недоверчивы и пугливы.

Если верить ученому Татьяне Черниговской, то нашему мозгу все равно: происходят ли реальные события, или человек фантазирует, или вспоминает, или читает книгу, или смотрит фильм, – переработка этой информации произойдет типичным для нейронов образом.