Земной мир переживается им, как и Жуковским, как нечто непрочное, скоротечное: «В здешнем мире все так переменчиво, так нетвердо, так неуловимо-минутно…»
Земная жизнь погружена в поток, в котором настоящее отсутствует, а прошедшее и будущее сливаются в какую-то мечту, – и все это сочетается с острым ощущением бренности. А. П. Киреевская эту черту мироощущения Жуковского называет «непривязанностью к настоящему»
Только эти более могучие, чем он сам, силы, конечно, не были для Жуковского силами социальными или политическими. Его трагедия – это не трагедия «сына века», но трагедия человека вообще. И более всего она выявляется в одной из главнейших категорий поэтики и мироощущения Жуковского – меланхолии.
лютному, предельная заинтересованность, но суть его никто не выразил лучше, чем блаженный Августин: «Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе» – «fecisti nos ad te et inquietum est cor nostrum donee requiescat in te» [Августин 1997, 5, 388]. В этой фразе дана формула всякого религиозного искания. Человек ищет Бога, он может придавать религиозный смысл самым разным объектам, но сердце не успокоится, пока не найдет Бога.
Романтизм поставил в центр своего внимания принципиально религиозную тему – стремление человека к бесконечному. Это стремление – основа всякого религиозного чувства. Его можно назвать по-разному: фундаментальное стремление, реляция к Абсо
Жуковский ясно различал пасхальный смысл христианства, оно было для него победой над бессмыслицей бренного существования. Но характерная черта – Жуковский пришел к этому лишь в 1840-е годы, а верующим он был всегда.
Но характерная черта – Жуковский пришел к этому лишь в 1840-е годы, а верующим он был всегда. Однако христианство для него долгое время оставалось лишь «религией сердца», и только в последнее десятилетие своей жизни Жуковский стремится «войти в разум истины» и основывать свое мировоззрение на вере Церкви.