В целом, как мы видим, в «либеральный» период правления Ивана Грозного была проделана большая работа по созданию предпосылок для перехода к современному европейскому государству. Как раз в это время, в XVI в., в ряде передовых стран Северной Европы начал формироваться такой же тип государственного устройства; в России, которая экономически относилась тогда, как мы видели, к передовым странам Европы, была несамодержавная монархия с Боярской думой и сословно-представительными учреждениями[138].
Так вот, все внешнеполитические достижения Ивана Грозного, которые у его поклонников принято записывать ему в актив, пришлись тоже на эти годы. В 1552 г. была завоевана Казань, в 1553–1557 гг. добровольно присоединились башкиры, в 1555 г. зависимость от Москвы тоже добровольно признало Сибирское ханство, в 1556 г. была взята Астрахань. Но всего этого было еще недостаточно.
А. Тюрин хвалит Ивана Грозного за то, что он «разрушил хищные рабовладельческие государства, мешавшие крестьянскому освоению огромных пространств. Он основал глубоко эшелонированную оборону южного пограничья, что позволило отнять у Дикого поля тысячи квадратных километров плодородной земли»[139]. Однако в том-то и дело, что до конца это благое начинание не было доведено, не была проведена ликвидация самого опасного из «хищных рабовладельческих государств, мешавших крестьянскому освоению» огромных пространств – Крымского ханства, и даже глубоко эшелонированную оборону против него первый царь создать не сумел…
А ведь перспектива в этом плане в середине 1550-х гг. была неплохая. Крымское ханство как раз в тот момент переживало тяжелый кризис: эпидемии, засухи, падеж скота следовали друг за другом несколько лет подряд; достаточно сказать, что на все ханство оставалось не более 10 000 лошадей (притом что крымское войско было почти полностью конным, а конному воину нужен как минимум один запасной конь). Так что совершенно не прав А. Бушков, когда обвиняет А. Адашева в измене на том основании, что тот «втравил царя в заведомо проигрышную войну с Крымом»[140].
То есть на первый взгляд с этим автором можно согласиться: за Крымом стояла могущественная Османская Империя, воевать с которой тогда было очень трудно. Однако отношения между турками и крымскими татарами, несмотря на вассалитет вторых по отношению к первым, были не такими уж дружественными. Мы в этом не раз еще убедимся, а пока вот пример из крымских походов Адашева: турки пропустили шедшее на Крым русское войско мимо Очакова[141].
Тем более что война с Крымом и после смещения и ликвидации Адашева никуда не делась: В. В. Пенской доказывает, что Ливонскую войну, в которой перевес долго был на стороне России, наша страна проиграла именно из-за того, что главной и после 1558 г. оставалась война с Крымом[142], если он преувеличивает, то в свете дальнейших событий очевидно: от крымской проблемы уходить было нельзя.
Что касается «виновника войны», то «втравил» нашу страну в нее не Адашев, а сам крымский хан: как раз накануне постигшей его владения череды стихийных бедствий, 3–4 июля 1555 г., крымчаки нанесли под г. Мценском, у Судьбищ, поражение русскому войску Ивана Большого Шереметева; этот последний, занимавший должность главного воеводы, был тяжело ранен, и от полного разгрома русских спас воевода Алексей Басманов, будущий видный опричник: по сигналу его труб 5–6 тысяч рассеявшихся было детей боярских, стрельцов и боевых холопов собрались и отразили хана, тот отступил[143]. Это означало войну между Россией и Крымским ханством. Впрочем, еще в 1552 г. крымский хан Девлет-Гирей пытался помочь Казани и напасть на Москву с юга, однако был отбит от Тулы[144].
Лето 1556 г. хан просидел в своем улусе, ожидая русского нападения и прося помощи у турок, но не получая ее. В итоге примерно в январе 1557 г. царь решил, что настало время поступить с Крымом так же, как с Казанью. На р. Псел (нынешняя Полтавская область Украины) был построен Псельский городок[145], который вполне можно сравнить с построенным в свое время напротив Казани Свияжском.
Нои это не все. Появилась возможность убить одним выстрелом двух зайцев: присоединить Крым и воссоединиться с западнорусскими землями в Литовском княжестве. Дело в том, что ко двору Ивана Грозного явился богатейший литовский православный пан, рассорившийся со своим государем, – Дмитрий Вишневецкий, представитель рода Гедиминовичей, – и предложил совместный поход на Крым; с учетом того, что в прямом и косвенном подчинении Вишневецкого находились большие силы украинских казаков[146], помощь его имела огромное значение.
Началась, как пишет А. Л. Янов, настоящая национальная война, подлинная Реконкиста[147]. Вишневецкий занял остров Хортицу, где позднее располагалась Запорожская Сечь, а потом он и присланный к нему на помощь дьяк Ржевский с отрядом взяли Ислам-Кермень, затем – Очаков, разбив при этом не только татар, но и помогавших им турок, союзные России черкесские князья заняли еще два крымских города, а попытка контрудара крымчаков на остров Хортицу была отбита с большим уроном[148].
Правда, поход 1558 г. был не очень удачен, так как союзники – ногаи и кабардинцы – не дали легкой конницы, а сам Иван Грозный, понадеявшись на последнюю, не отправил своей (она была задействована в Прибалтике, где как раз с 1558 г. началась Ливонская война), ограничившись стрельцами и казаками-пищальниками. Однако и при этих обстоятельствах крымское войско загнали за Перекоп[149]. А в 1559 г. наступил «звездный час» крымской кампании.
Весной 1559 г. брат А. Адашева Данила Адашев захватил в устье Днепра два турецких корабля и высадил десант в Крыму, опустошил западное побережье полуострова, освободил русских пленных. Н. М. Карамзин считал, что только поддержка Турции могла тогда спасти Крымское ханство, и хан в отчаянии писал султану, что «все погибло»[150]. Однако Турция с помощью явно не спешила…
Если бы это предприятие – уничтожить Крымское ханство – полностью удалось, как поднялся бы авторитет Москвы! Было бы реально избрание Ивана IV на литовский престол, с учетом хотя бы того, что 90% населения Великого княжества Литовского составляли западные русские – предки украинцев и белорусов, русский язык был государственным, многие члены княжеского дома были крещены в православие, а династические браки литовских и русских князей вообще были обычным делом. Вспомним, что ведь и мать Ивана Грозного была из Литвы! Соединив влияние Вишневецких и Глинских, добиться великокняжеского литовского трона для Ивана IV было вполне реально. «Либеральные» преобразования 1547–1560 гг. также не могли не способствовать росту авторитета молодого Московского государства у православных подданных Литвы, тем более что и на внешнеполитическом поприще Иван Грозный, как мы видели, в эти годы действовал успешно.
Помимо всего прочего, в 1558 г. началась Ливонская война в Прибалтике – за присоединение ее земель и выход к Балтийскому морю. Поводом к войне послужил отказ Ливонского ордена платить дань за Дерпт (древнерусский Юрьев, ныне Тарту в Эстонии). А каковы были реальные причины (помимо выхода на Балтику)?
Некая Наталья Пронина выпустила апологетическое по отношению к Ивану Грозному сочинение прямо-таки в сталинском духе. Так вот, по ее мнению, разгром Ливонии был прямо-таки необходим, чтобы остановить католический натиск на Восток, «лишив Запад польско-литовского форпоста»[151]. Хотя, если уж на то пошло, для последней цели гораздо важнее было соединение России с Литвой. Но с логикой г-жа Пронина, как и многие ее единомышленники, явно не в ладах. Да и главным объектом критики она избрала не А. Л. Янова или Р. Г. Скрынникова, а такого «серьезного» историка, как Э. Радзинский, явные ляпы которого критиковать куда легче!
Но посмотрим, исходила ли какая-либо опасность от самой Ливонии? После серии войн с Польшей и Литвой с 1409 по1466 г., когда некогда грозный Ливонский орден был наголову разбит, он вынужден был согласиться на уплату дани за Юрьев Псковской торговой республике, каковую и платил до присоединения последней к Московскому государству в 1510 г. Сама же Н. Пронина упоминает (со ссылкой на В. Похпебкина), что ливонцы, кроме малочисленных орденских войск, не могли оказывать сопротивления[152]. Признает она и то, что Ливонию разделяла борьба католиков с лютеранами (об этом речь впереди)[153], так что ни о каком «католическом форпосте» речи быть не может.
Но продолжим о дани за Юрьев. Теперь, в 1554 г., Ливония обязалась платить такую же дань Московии, однако не платила. Это – вкупе с заключенным в сентябре 1557 г. союзом Ливонии с Литвой – и вызвало войну[154]. Интересно, что при последнем приезде ливонских послов в Москву русские купцы хотели ссудить их деньгами для уплаты первого взноса дани, поскольку не хотели войны, которая подорвала бы балтийскую торговлю; однако царь запретил давать ссуду ливонцам под страхом смертной казни[155].
И вот тут необходимо сделать большое отступление. Еще не скоро, только в 1570 г., попрекнет Иван Грозный Елизавету Английскую тем, что у нее «не токмо люди, но даже торговые мужики» помимо «государевых прибытков, и своих прибытков смотрят». Но уже тогда мысль его начинала работать принципиально иначе, чем того требовали практические национальные интересы России. Как же она работала?
А. Л. Янов считает само начало Ливонской войны (вместо доведения до конца уничтожения Крымского ханства) ошибкой[156]; Д. И. Иловайский полагает, что стоило ограничиться только Дерптом и Нарвой (взятыми русскими в первые же полгода войны), а не стремиться к завоеванию всей Ливонии[157]. Однако я считаю, что, доведи Россия до конца военную реформу, сил хватило бы и на то и на другое. Вспомним, что в 1556–1557 гг., например, Россия воевала с Астраханью, Крымом и Швецией (русско-шведская война 1554–1557 гг.) одновременно, что не помешало выйти изо всех трех войн победительницей, в том числе и со Швецией, несмотря на отсутствие территориальных приобретений: по мирному договору 1557 г. все русские пленные возвращались шведами безвозмездно, а все шведские пленники русскими – за выкуп[158]. А ведь Швеция-то посильнее Ливонии была! Кстати, инициатор походов на Крым А. Адашев, например, не был противником войны в Ливонии[159].
Но о военной реформе и причинах ее провала мы еще поговорим, а пока отметим, что в планах Ивана Грозного, по некоторым сведениям, было подчинение не только Прибалтики, но и всей Германии[160]. И вот это уже выглядит, мягко говоря, странным с точки зрения собственно российских интересов.
В чем же причина таких амбиций – «вся Германия»? А. Л. Янов видит в этом результат иосифлянской агитации. Иосифляне убедили Ивана в том, что он – потомок Августа Кесаря по прямой линии и соответственно «перший государь». Может быть, поэтому при венчании Ивана IV на царство была выдумана легенда о присылке царского венца Константином IX Мономахом внуку своему Владимиру Мономаху, на которого этот венец будто бы возложил эфесский митрополит и который, в свою очередь, завещал венец своему сыну Юрию Долгорукому и его наследникам. Теперь царя венчали на царство «шапкой Мономаха», а что касается происхождения, то Рюрика объявили потомком Пруса, не существовавшего на самом деле брата Октавиана Августа, переселившегося будто бы из Рима в Пруссию (об этом, как и о родословной «от сына Ноева Арфаксада», уже говорилось)[161].
Соответственно, Москва была объявлена «Третьим Римом». Стоит ли удивляться, что после такой идеологической обработки царь стал думать и говорить, что «нам государства равные никоторые нету»? Об этом тоже более подробная речь впереди. А раз так, то не обязан ли царь России возродить Римскую империю, принести истинно православную веру на все «еретическое» пространство Европы и спасти от вечных мук «заблудшие души европейских варваров»? А начать предстоит с покорения Германии. «Поворот на Германы» представлялся Ивану Грозному ключом к «Третьему Риму – Московскому»[162].
Интересно, что несколько позже, в 1570 г., царь сделает немца-опричника Генриха Штадена «фон Штаденом»[163], дав ему таким образом не русское боярство, но немецкий баронский титул. А это уже явно говорит о претензиях на власть над Германией.
Бред? Но после усвоения идеологии «Третьего Рима» всякие там низменные расчеты – «а хватит ли на реализацию / той или иной задачи / сил?» – перестали иметь для царя какое-либо значение. Ну какие, право, дипломатические, экономические, военные и прочие калькуляции надобны тому, кому предначертано стать «наместником Бога на Земле»? К тому же с учетом накопленного Россией в доопричные времена экономического потенциала могло показаться, что столь широкомасштабные планы – не такой уж и бред. Между прочим, в 1560 г. литовский король Сигизмунд-Август писал английской королеве, что, мол, если русским поставлять все необходимое оружие, «то они поработят все прочие народы»[164].
Впрочем, есть серьезные основания думать, что на тот момент можно было обойтись и без заграничных поставок (понятное дело, не для «порабощения всех прочих народов», а для реализации на самом деле важных национальных задач). Например, русская артиллерия была исключительно мощной. При осаде русскими Полоцка в 1563 г. (о ней речь впереди) польские и немецкие артиллеристы отмечали, что «ни в одном государстве не видели таких больших орудий, как у царя». Они пишут в своих воспоминаниях, что у русских было 150 пушек, из них 36 стреляли не ядрами, а зажигательной смесью. Самую большую пушку тащило будто бы 1040 посошных людей. Это – явное преувеличение, однако документально зафиксировано, что самая большая пушка – так называемая «Кашпирова» (возможно, по имени мастера, судя по всему – немца) – весила 1200 пудов (19,2 тонны) и стреляла двадцатипудовыми (320-килограммовыми) ядрами. Зафиксирован и факт ничтожных потерь русских при взятии Полоцка – 85 человек (четыре сына боярских, 15 вооруженных слуг и 66 стрельцов), что стало именно результатом мощи русской артиллерии, огонь которой и заставил защитников города сложить оружие[165]. И в дальнейшем Россия, несмотря на опричное разорение, продолжала удивлять Европу мощью своей артиллерии. Например, имеются свидетельства иностранцев от 1576 и 1588 гг. о том, что «ни один христианский государь не имеет столько /артиллерийских орудий/» и что в наличие такого их числа «кто не видел, тот не поверит»[166]. И даже после разгрома России начала 1580-х гг., о котором впереди большой и подробный разговор, в 1582 г. поляки, по свидетельству аббата Пиотровского, «были поражены, найдя в каждой ливонской крепости столько пушек, пороха и пуль, сколько во всей стране (Польше? – Д. В.) не могли найти»[167], хотя это свидетельство лично мне представляется преувеличением.
Но вернемся к «третьеримским» планам царя. Мы еще обсудим вопрос, зачем ему это было надо, равно как и то, почему, особенно после введения Опричнины, подобное предприятие не могло не кончиться крахом, а пока отметим, что до 1563–1564 гг. Ливонская война тоже шла как нельзя более успешно.
Если бы воссоединение России, Литвы, казахских степей (казахи в 1550-х гг., как мы далее увидим, тоже начали проситься «под государеву руку»), Крыма состоялось, то фактически Россия уже в то время достигла бы тех естественных евразийских границ (о евразийстве и евразийских границах – подробнее дальше), которых она реально достигла к концу правления Екатерины II. Тогда Россия-Евразия, и именно в своих естественных границах, прочно вошла бы в Европу уже в середине XVI в., а проведенные «либеральные» преобразования закрепились бы под влиянием Литвы с ее «вольностями». По крайней мере, такой – определяемый национальными интересами страны – вариант развития событий имел куда больше шансов на успех, чем химерические идеи «нового Рима».
Таким образом, выбор был – не «Крым или Ливония», а – реализация национальных интересов страны в виде собирания восточнославянских (и не только восточнославянских – об этом ниже) земель или химера в виде «Нового Рима».
Справедливости ради стоит отметить, что были и помимо поиска выходов к морю более практические причины для «поворота на Германы». Так, в 1546–1547 гг. царь послал к императору Карлу V немца на русской службе Ганса Шлитте, которому было поручено набрать в Германии сведущих мастеров, каковых он и набрал аж 123 человека. Однако по пути в Россию, в Любеке, Шлитте был задержан, а его спутники разогнаны[168].
Однако не забудем: как раз в это время, в 1546–1548 гг., в Германии шла религиозная война между императором Карлом V и немецкими лютеранскими князьями («Первая Шмалькальденская война»), причем ганзейские города германского Севера, как города лютеранские, конечно, поддерживали противников императора. Как, спрашивается, должны были поступить власти Любека с людьми, ехавшими хотя бы и в нейтральную в той войне Россию, но из враждебных им земель? Как бы поступил, скажем, СССР, если бы через его территорию в годы Великой Отечественной войны поехали приглашенные в нейтральную (по отношению к СССР) Японию немецкие специалисты? Как поступила бы в 1940 г. Германия, если бы британские специалисты поехали через ее территорию в не воевавший еще к тому времени с Германией СССР? Как поступила бы Великобритания, если бы из Германии в еще не воевавшую с ней Японию проследовали бы немецкие специалисты, скажем, через Сингапур? Примеры можно продолжать..
Еще одна практическая причина, упоминаемая Дм. Володихиным, – необходимость дать помещикам земли, поскольку, мол, на Крымском направлении их еще надо было осваивать, даже если бы и довели войну с Крымским ханством до полной победы. А в Ливонии имелись уже готовые, столетиями ухоженные и обустроенные поместья[169].
Однако это – уже из области анекдотов: в огромной России не хватает поместий, и приходится отправляться за ними в маленькую Ливонию! Да отберите вы хотя бы часть имения у «ленивых богатинов»-иосифлян, вот вам и поместья! Но если и исходить из того, что церковные земли трогать нельзя, а Крымское ханство еще не разбито, то что из того? Зато разбиты ханства Казанское и Астраханское, и поволжские «подрайские» почвы дают урожаи в два-три раза больше, чем супеси и суглинки Центральной России![170]
Короче говоря, если более прагматические, продиктованные реальными интересами страны причины «поворота на Германы» и были, то, во-первых, можно было обойтись и без их реализации, а во-вторых, и это главное, если бы без их реализации обойтись было и нельзя, то основную роль играли не они.
О проекте
О подписке