Потому версия о культовом предназначении монетных кладов отставляется по причине ее недоказанности и явной надуманности. С первой версией, что часть кладов была оставлена ввиду военной опасности, стоит согласиться, хотя нужно сразу сказать, что местонахождение находки иногда может указать на характер военной опасности, то есть дать сведения исторической важности.

В литературе вроде бы не оспаривается представление об арабских дирхемах как о платежном средстве, а иногда даже прямо утверждается^[20]. Монет очень много, клады и находки – это лишь небольшая часть монет, находившихся в обороте. По современным оценкам, годовая выручка купцов-русов на пике торговли достигала 1,25 млн дирхемов^[21]. В обороте могли находится десятки, если не сотни миллионов дирхемов. К тому же есть такие свидетельства обращения дирхемов в качестве платежного средства, как находки частей монет или резан^[22], карманные весы и гирьки для взвешивания серебра. Это веские и бесспорные аргументы.

Однако, исследователи почему-то избегают делать вывод, что огромное количество монет и их чрезвычайно широкое распространение определенно говорит о товарно-денежной экономике. Причем эта товарно-денежная экономика возникла именно в варяжскую эпоху и была создана именно скандинавами. На территории будущей Руси, первые признаки товарно-денежной экономики возникают вместе с появлением здесь скандинавов, а после их ухода экономика претерпевает сильную деградацию с резким сокращением монетного оборота^[23] и натурализации всего хозяйства.

На мой взгляд, это не ошибка, а умышленное игнорирование одной из важнейших характеристик варяжской эпохи, то есть умышленное искажение исторической действительности. Не сделать вывода о товарно-денежном характере экономики варяжской эпохи можно было лишь очень желая его избежать^[24]. Мотив этого желания вполне понятен. Перед появлением скандинавов на территории будущей Руси арабских монет практически нет, да и вообще следы внешней торговли в славянских памятниках VII–VIII веков почти неразличимы. Потому пришлось бы признать, что денежный оборот и товарно-денежную экономику здесь устроили именно скандинавы.

Если исследователи не признают товарно-денежного характера экономики варяжской эпохи, то они не могут прочитать «монетную летопись». Монеты связаны в первую очередь с экономической деятельностью и выражают ее наиболее ярко, а экономическая деятельность тесно взаимосвязана с политическими и военными событями. Но если экономический фактор отрицается или недооценивается, то эти взаимосвязи исследовать оказывается невозможно.

Экономический фактор отрицался не только по политическим мотивам. Исследователи, как историки, так и археологи, не могут проникнуть в тайны древней экономики просто потому, что не имеют для этого необходимой подготовки и методологии. Это не ученый предрассудок, культивируемый вполне сознательно, а неосознаваемая методологическая лакуна.

Методологическая некомпетентность историков и археологов в вопросах экономики древних обществ в значительной мере имеет объективный характер. Во-первых, основа профессиональной подготовки и тех, и других состоит в поиске и интерпретации источников, письменных или археологических. Когда в источниках есть сведения экономического характера, то историки могут их изучить и проанализировать. Но ни варяги, ни составители первых летописей не были настолько любезны, чтобы оставить нам статистические отчеты о состоянии хозяйства; историки же не могут выявить то, чего в источниках нет. Археологические материалы в этом отношении еще сложнее. Хотя находки прямо и непосредственно связаны с древним хозяйством, эти следы крайне скудны, разрушены и перемешаны при археологизации изучаемых комплексов. В основном, в литературе состояние хозяйства: хлебопашества, ремесла, добычи пушнины характеризуется на констатирующем уровне, то есть отмечается, со ссылкой на те или иные находки, существование определенной отрасли хозяйства, ремесла или определенной ремесленной технологии.

Во-вторых, методика изучения хозяйства при острой нехватке статистических данных, или методика выборочных оценок, сложилась и развивалась совсем в другой сфере – в экономической статистике и народнохозяйственном планировании. Исследователи, специализирующиеся на Древней Руси или эпохе викингов, с этой сферой практически никогда не сталкиваются и даже не имеют к ней интереса.

Я же пришел к варяжскому вопросу о специфическим опытом. Поскольку меня интересовала в первую очередь экономическая история, то я изучал весьма многое, что обычно не входит в сферу интересов медиевистов. Среди них история военной экономики, экономическая история мировых войн ХХ века и межвоенного периода, важной частью чего была история народнохозяйственного планирования.

СССР в то время был страной с большим аграрным сектором, многие части которого сохранили, так сказать, первозданный характер крестьянского хозяйства. Достаточно сказать, что сохой в СССР пахали еще в конце 1920-х годов, а производительность вспашки сохой была даже учтена в нормативах трудозатрат при сельхозработах, выработанных Наркомтрудом РСФСР и ВЦСПС в 1920 году. Сельское хозяйство многих уездов, удаленных от городов и дорог, со слабым развитием товарного хозяйства, было весьма близко к сельскому хозяйству крестьян варяжской эпохи. Это хозяйство изучалось и было описано статистически.

В те времена, когда статистический учет был еще далеко не налажен, плановые органы выработали интересную методику оценки общего уровня развития хозяйства и его экономических результатов по выборочным данным. Типичный пример этой методики представляет собой оценка урожая зерновых по выборочным измерениям урожайности с последующей экстраполяцией данных на всю засеянную площадь. При некоторых погрешностях, такая оценка давала вполне удовлетворительный результат, использовавшийся при составлении хлебофуражных балансов и в хлебозаготовительных кампаниях.

Поскольку мы можем получить лишь выборочные данные о состоянии хозяйства варяжской эпохи, то вполне целесообразно применять эту методику из арсенала народнохозяйственного планирования.

Конечно, мне вполне понятно, что применение методов народнохозяйственного планирования к изучению истории варягов вызовет у многих взрыв мозга и острое негодование. Однако, хочу заметить, что подлинный исследователь не только вправе, но и обязан воспользоваться любой возможностью, чтобы получить более детальные и подробные сведения о прошлом. Мы же пользуемся радиоуглеродными и дендрохронологическими датировками, палинологическим анализом, металлографическим анализом, статистическими корреляциями, то есть методами, выработанными в научных сферах, весьма далеких от истории с археологией. Они дают интересные и важные сведения. Почему бы не использовать также планово-статистические методы для изучения экономики отдаленного прошлого?

С точки зрения своего опыта изучения истории экономики и планирования, я смотрю на историю варяжской эпохи прежде всего как на экономическую систему, которая развивалась сама и на основе которой разврачивались определенные военно-политические процессы. Воссоздав и изучив экономику территорий, на которых шла бурная деятельность скандинавских викингов, мы получим возможность понять, какие тут происходили события, как и почему. Также мы сможем, имея экономическую историю варяжской эпохи в качестве своего рода матрицы, расположить известные нам письменные сведения в правильном порядке, а не как захотел летописец, и тем самым их проверить и истолковать.

Выводы, которые я сделаю ниже на основе столь своеобразного подхода, могут показаться экстравагантными и спорными. Можем и поспорить, но в плен обещаю не брать.

Главные товары и методы оценки их производства

Деньги неразрывно связаны с товарами. Когда есть деньги, значит, на них что-то продается и покупается. Денег в виде дирхемов и резан из них было много. Поскольку серебра в этом регионе не добывалось и дирхемов не чеканили, то поступление монет шло через внешний рынок, через торговлю, из чего непреложно следует, что были товары эквивалентной стоимости, продававшиеся за дирхемы, так сказать, на экспорт.

Таким образом, встает вопрос об экспортных товарах, бывших неотъемлемой частью товарно-денежного оборота, существование которого засвидетельствовано кладами и находками монет. Что бы это могло быть?

Подходящих вариантов очень мало. Это должен быть товар, весьма ценный и способный породить столь грандиозный денежный поток. Из арабских сообщений известно, что на рынок в Булгаре вывозилась пушнина. Даже если бы не было этого сообщения, все равно это единственный подходящий вариант, поскольку Древняя Русь до варяжской эпохи и в ее начале была очень бедна, на что указывает почти полное отсутствие инвентаря в погребениях и скудость находок на поселениях. Ни славяне, ни финно-угры, ни балты ничего такого не производили, чтобы можно было выручить миллионы дирхемов от продажи. Природные ресурсы всего региона тоже весьма скудны, и только пушнина являлась естественным богатством этой территории. Так что пушнина – это тот самый экспортный товар, который и создавал весь денежный поток и всю товарно-денежную экономику варяжской эпохи.

Деньги обращались и в Скандинавии, и на территории будущей Руси, что также засвидетельствовано кладами. Значит, был товар и для внутренней товарно-денежной экономики. Внутренний товарно-денежный оборот очевидно был связан преимущественно с хлебом. Крестьянское хозяйство, как хорошо известно по экономико-статистическим материалам конца XIX – начала ХХ века, порождает хлебную торговлю, поскольку зерно является главной ценностью, производимой крестьянами. Даже в районах с полунатуральным хозяйством все равно присутствует хлеботорговля.

Итак, пушнина и хлеб. Но и сами эти товары до нас не дошли, и хозяйство, их производившее, давно разрушено. Распад и тление в процессе археологизации почти стерли его, оставив нам только отдельные фрагменты. Кое-что мы имеем, но можем ли мы это прочитать?

На этот вопрос я отвечу – можно. Для этого нам нужен ключ, с которым мы будем сравнивать имеющиеся в нашем распоряжении жалкие остатки хозяйства варяжской эпохи. Ключ в данном случае, это хозяйство, известное нам в полной, живой форме, детально описанное в письменных источниках и статистических материалах. На наше счастье есть такие ключи. Первый из них – пушной промысел в Сибири в XVII веке, который нашел весьма детальное отражение в разнообразных документах и был неплохо изучен.

Второй из них – русское крестьянское хозяйство образца конца XIX – начала ХХ века. Вообще, у нас есть также материалы и о крестьянском хозяйстве более ранней эпохи, XVI–XVII веков, по той же самой территории. Таким образом, есть возможность выбора. Однако, я предпочитаю образец крестьянского хозяйства и экономики более поздней эпохи. Причины выбора таковы. Во-первых, материалов значительно больше. Во-вторых, в них крестьянское хозяйство отображено со всеми приложениями: животноводство, промыслы, ремесла, торговля. В-третьих, в материалах отображены хозяйства разных типов, от почти натуральных до высокотоварных, и можно проследить основные факторы развития товарности крестьянского хозяйства. В-четвертых, оно было детально изучено А.В. Чаяновым, который построил теорию русского крестьянского хозяйства.

Почему мы можем принять русское крестьянское хозяйство конца XIX – начала ХХ века в качестве образца для сравнения с материалами по хозяйству варяжской эпохи, известного нам в мертвой и разрушенной форме? Потому что русское крестьянское хозяйство велось на той же самой территории. Потому что оно велось примерно теми же методами, пахотными орудиями и приемами обработки земли. Природно-климатические условия также были примерно одинаковы, как и почвы, что в сочетании со схожими приемами землепашества дает примерно одинаковую урожайность – ключевой фактор крестьянской экономики.

Это уже немало. Зная среднюю урожайность крестьянского хозяйства и среднюю площадь крестьянского надела земли при определенном методе обработки земли, а также количество крестьянских хозяйств на поселении или группе поселений, тогда как площадь поселения коррелирует с количеством хозяйств, которые в нем существовали, можно примерно рассчитать валовый урожай.

Из экономико-статистических материалов известны также нормы потребления зерна внутри крестьянских хозяйств, которое складывалось из семенного фонда, продовольственного потребления и фуража для лошадей и скота, а также нормы потребления неземледельческого населения. Имея эти сведения, можно составить хлебо-фуражный баланс отдельного поселения, группы поселений, целого района. К сожалению, археологические исследования пока не предоставляют полных данных по всем поселениям интересующей нас эпохи на территории будущей Руси, хотя по части их площади, но такие расчеты можно сделать позднее.

Вот в этом и состоит особенность плановых методов, позволяющих получить различные оценки из довольно скудных отправных данных. Хотя эти оценки будут грубы и приблизительны, кроме того, в археологических материалах как бы спрессованы результаты хозяйственной деятельности за десятилетия и века, тем не менее, полученные данные позволяют нам судить об экономической базе происходивших в то время военно-политических событий и даже проникнуть в их суть.

У этих событий явно была мощная экономическая подоплека, поскольку для того, чтобы выручить колоссальное количество серебра, скандинавам требовался большой объем товаров, в первую очередь пушнины и зерна. Их интерес к обширным лесным и малообжитым в то время территориям будущей Руси, по моему убеждению, определялся именно тем, что здесь можно было получить нужные товары в потребном количестве.

Уже из этого можно сделать первый и весьма важный вывод исторического характера. Скандинавы, как известно, весьма мало воевали в восточной Прибалтике и в простирающихся к востоку лесных пространствах, если сравнить с их военной активностью в Западной Европе. Почему? Это был вопрос без ответа. Это обстоятельство смущало еще ученых немцев в XVIII веке, в частности Теофила Байера и Герхарда Миллера. Объяснение же таково: эти районы представляли для них интерес не в качестве мест, которые можно разграбить, а в качестве своего рода тыловой базы для организации их морских походов на запад.

Армия без тыла не воююет

Поразительнейший предрассудок длинного ряда историков состоит в том, что они совершенно игнорируют эту элементарную мысль: армия без тыла не воююет. В литературе немало всевозможных примеров того, как историки «отправляли» крупные отряды и армии за сотни и тысячи километров, совершенно не обращая внимания ни на снабжение войск, ни на транспортные возможности. Историки обычно ссылаются на некоторые хроники, где упоминались случаи, когда викинги грабили продовольственные склады монастырей.

Безусловно, викинги захватывали и использовали трофейное продовольствие, если представлялась возможность. Но акцент на этом представляет собой вполне сознательно культивируемый предрассудок^[25]. Можно сказать даже сильнее: это вполне сознательное научное «закрытие», поскольку оно препятствует обдумыванию вопроса по существу.

Элементарный здравый смысл говорит о том, что для многомесячных морских походов, а в ряде случаев викинги осуществляли походы в Англию с зимовкой, требовался запас продовольствия, который брали с собой. Питание должно быть хорошим вне зависимости от военных успехов. Если понадеяться на трофеи и не суметь их захватить, то это голод. Ослабленные от голода воины станут легкой жертвой врагов. Потому можно выразить уверенность, что викинги без запаса продовольствия на кораблях в походы не ходили.

Помимо воинов, викинги кормили довольно многочисленных ремесленников: металлургов, угольщиков, кузнецов, оружейников, кожевенников, шорников, портных, сапожников, плотников, корабельщиков, канатчиков, ткачей и прочих, которые обслуживали их повседневные нужды и подготовку к походам. Этих людей было гораздо больше, чем воинов, и все вместе они потребляли значительный объем продовольствия, в первую очередь хлеба.