Thirty years ago that kind of plaster busts of this great leader stood in the ceremonial halls of all country’s organizations. All these establishments – factories, laboratories, shops, and everything, – belonged to the government, and therefore the busts were everywhere. On frequent memorable days these halls and busts were decorated with flowers and with more flags; the passionate speeches were heard here, solemn oaths were given in front of these white busts. Those were official institutional sanctuaries. In the schools in front of the these busts of great Lenin young children were accepted to Lenin’s pioneers, and senior pupils were admitted to Lenin’s komsomol, the union of young builders of Communism. In research institutes and nuclear laboratories white busts silently sanctioned new progress in spread of Communist influence over the world. In front of these busts at the thousands of factories workers and engineers, that reached outstanding productivity, were triumphantly awarded with honorary titles and decorations as the winners of socialist competition. In the Lenin’s rooms of army and navy in front of these busts politruki, the Commissars, awarded the heroes with combat decorations.

Поэтому, проходя мимо этого бюста, я непроизвольно замедлил шаг, мой провожатый тоже, и мы остановились. Я не видал гипсового Ильича уже несколько десятилетий, поэтому смотрел на него действительно пораженный. Когда я отвел глаза от вождя и был готов следовать за ним дальше, он вполголоса, наконец, представился:

– Вы разговаривали по телефону со мной. Я – Фомин…

В ответ я только покивал головой. Он глубоко вздохнул и сказал «Пройдемте».

That’s why passing this bust I involuntarily slowed down; my guide did just the same, and we stopped. In fact, I haven’t seen any Lenin’s plaster bust several decades, that’s why I looked at it with kind of amazement.

After a polite pause the man said, “You talked over the phone to me. I am Fomin”.

I turned to him and nodded. He took a deep breath and said, "Come."

За следующей дверью я увидал сдвинутые столы и на них мертвое тело. Я обошел его медленно кругом и только потом посмотрел на его лицо.

Наверное, у меня было тогда оторопелое выражение лица, потому что сразу заметил, как Фомин метнул на меня быстрый проницательный взгляд. Я нагнулся над телом и рассмотрел его вытянутую шею и синюю полосу от петли.

Behind the next door I saw two closely shifted tables and a dead body lying on them. I walked slowly around man’s body and only then looked at his face. Perhaps, I had a dumbfounded look, because I noticed Fomin darted a fast sharp glance at me.

– Вы узнали его?

Я не ответил. Это человек был мертв, мертвее не бывает. Иначе, я бы принял все это за странную и нехорошую инсценировку, – из-за невероятно похожего лица, и всего, вплоть до провода, на котором он повесился, протянутого и теперь над его неподвижным телом. Как будто это было ожившая фотография почти вековой давности.

Передо мной лежало тело русского поэта Сергея Есенина, повесившегося более девяноста лет тому назад в петербургской гостинице.

“Did you recognize him?” he asked.

I didn't answer. This man was dead, and one couldn’t be mistaken about it. Otherwise, I would take it for a strange and shameless performance. Not only his face incredibly resembled a person well-known in this country, but even this cable on which he was apparently hung, now was loosely stretched over his motionless body. I felt as if I was looking at almost century-old revived photo. In front of me lay the body of the famous Russian poet Sergey Esenin, who hung himself almost hundred years ago in the Sankt-Petersburg’s hotel.

– Как звали этого человека? – спросил я, не оборачиваясь и продолжая рассматривать знакомые черты лица.

– Я понимаю ваше удивление. Его звали тоже Сергей. Он был нашим сотрудником, работал в аппарате партии.

– Поразительное сходство.

– И он тоже писал стихи. Внешне его можно было принять а близнеца. Он боготворил великого поэта.

– Похож… Но слишком вошел в образ. В петлю зачем же лезть!

“What’s his name?” I asked, continuing to examine the familiar features of the man’s face.

“Well, I quite anticipate your further surprise. His name was also Sergey. He was colleague of ours working in this office.”

“Striking resemblance.”

“By the looks he could be taken for a twin, you know, and he idolized the great poet, too. Of course, he also wrote verses.”

“He played this role too true. But why put the neck into the noose!”

Я вспомнил, что после самоубийства поэта Сергея Есенина девяносто лет назад, за ним в петлю полезли десятки его почитателей, – как бы их сегодня назвали, «фанатов». Возможно, и этот был из тех же, только очень запоздалый. И внешне неотличимый.

– Похоже на самоубийство, – сказал я, так и не повернувшись к Фомину.

– Следователь сказал то же самое.

– Вы думаете иначе?

– Я хотел бы услышать сначала ваше квалифицированное мнение.

– Когда его нашли?

– Утром. Нашли сотрудники. Висел на крюке от люстры. На этом кабеле. Следователь сказал, что по всем признакам, он провисел всю ночь.

– Тело сняли следователи?

– Да. Но я сделал утром несколько фотоснимков перед этим. Взгляните. – Он вынул из кармана маленькую цифровую камеру и протянул ее мне.

After poet’s suicide almost hundred years ago dozens of his admirers did the just same, in the same manner – his fans, as they could be called today. Perhaps this case was of this kind, very belated, but outwardly indistinguishable.

“It looks like suicide,” I said, with my back to Fomin.

“Police investigator said the same thing.”

“Do you think otherwise?”

“I would like to hear your expert opinion.”

“When was he found?”

“Early in the morning. Colleagues found him hanging on a hook from a ceiling chandelier with his neck in this cable-noose. The police said he probably hung there all night.”

“Who removed the body? Police?”

“Yes. I managed to take some photos before that, though. Take a look.” He got out from his pocket a small digital camera and handed to me.

Один за другим я просмотрел внимательно все пять снимков, сделанных с разных сторон. Висящее на крюке худое тело, шея неестественно вытянута, глаза полуоткрыты. Я попробовал на этих снимках увеличить зумом изображение шеи. Затяжка петли могла что-нибудь прояснить. Чужая рука затягивает петлю резко и сильно, со злобой. Своя – всегда робко, страшась петли и боясь причинить лишнюю боль. Но все эти изображения были слишком мелкими, и зум только размазывал шею на мутные и бледные квадраты.

Но на одном из снимков был виден край окна. Стекло было темным, и был заметен отблеск от вспышки фотокамеры. В сентябре такое темное стекло могло быть не позднее семи утра. «Ранехонько они начинают трудиться в этой партии» – подумал тогда я.

One by one I carefully examined five images taken from different angles. Thin body hanging on the hook; the neck unnaturally stretched; half-opened eyes. I tried to enlarge the image of a neck with the zoom. The way of tightening the noose knot could clarify something. Cruel killer’s hands tighten the noose sharply and strongly, maliciously. One’s own hands always do it timidly, fearing to cause unnecessary pain. But all these images were too small, and the zoom only smeared a neck into cloudy squares. One picture showed a part of a window. Glass at the edges was black, with the bright glare sweeping up from the camera’s flash in the middle. “How early they start working in this party!” I silently reflected, because in September, in Moscow, such a dark window could be no later than at seven in the morning.

– Хорошие фото. – сказал я и вернул камеру. – Что-нибудь еще?

– Вот нашли на его столе…

Фомин протянул мне лист бумаги. Это была обыкновенная принтерная распечатка. Но шрифт был выбран не стандартный, а наклонный, как бы рукописный. И всего две строчки:

Я ухожу из сентября

Лечу к Тебе, встречай меня.

Стишок, конечно, был в самую тему. Только было странно, что поэт последние в своей жизни строчки написал не своей рукой, а набрал на компьютере, да еще выбрал особый витиеватый шрифт. Но кто поймет этих поэтов…

“Good photos,” I said and returned him the camera. “Anything else?”

“They found it on his table.” Fomin handed me a sheet of paper. It was an ordinary computer printout, but the chosen font was not standard, it was slanted as if handwritten. There were only two lines.

Jumping out of September,

God is closer, meet me there.

The rhyme was, of course, right to the point. However, it was odd that these last words in his life the poet did not write with his hand, but typed with computer and picked such a flowery font. But who can understand these poets.

– Анализ крови у него взяли?

– Зачем?

– На алкоголь, наркотики, сильно действующие снотворные.

– Не знаю… Я не видел.

Ничего больше на поверхности не было, поэтому я начал закругляться:

– Похоже на суицид.

– Я тоже так думаю. Он был неуравновешенный молодой человек. Очень хороший и очень неуравновешенный. Мы все скорбим.

– Родственников оповестили?

– У него нет родственников.

– Что ж, очень жаль… Очень жаль этого Сережу. Мы с вами закончили?

“Did they take his blood for analysis?” I asked.

“No, I did not notice. Why?”

“Alcohol, drugs, harsh hypnotics. It can reveal something.” I said. As there was nothing else on the surface I was close to wind up. “Looks like a suicide.”

“I think so too. He was a nervous young man. Very good one but very unbalanced. We grieve so much, all of us.”

“Relatives notified?”

“He had no relatives. At least we heard nothing of them. He arrived from India”

"An Indian writing verses in Russian? A bottomless bag of surprises. Not a bad rhyme he left, though. Wonderful India.” I said, and I felt pity for this poor foreigner. “Are we done?”

– Еще нет… Я хотел бы просить вас поработать у нас пару недель. Как вы знаете, в разгаре предвыборная кампания. Нашу партию ждет успех на этих выборах, несомненный успех, но у нас много недоброжелателей…

– Я не выполняю охранных функций.

– Нет, нет, не нужно охранных… У нас есть дружинники, и наш спонсор предоставляет нам, когда это требуется, свою службу безопасности. Этого всего достаточно, нам не нужен еще один охранник.

“Not yet. I would like you to work with us a couple of weeks. As you possibly know, we’re in the midst of the election campaign. Our party will be a success on this election, undisputed success, but we have a lot of ill-wishers.”

“I do not perform security functions.”

“No, no, we don’t need more security! We have our volunteer druzhinniki, and besides our sponsor-bank provides us with his security service when it’s required. We don't need any more guards.”

– А кто вам нужен?

– Скажем так, аналитик опасных для нас ситуаций. Для работы лично со мной.

– Позвольте узнать вашу должность.

– Я генеральный секретарь Коммунистической партии ленинцев. Единственной по-настоящему ленинской партии.

“Then what do you need?”

“Let’s say, we need an expert for analyzing the hazardous situations in our election campaign.”

“Sounds very sophisticated, though I have no experience in politics.”

“Can I make an objection? Everybody in this country got this kind of experience already. You would work personally with me.”

“May I ask your position in this party?”

“I am the Secretary General of the Communist Party of Leninists, the only proper Leninist party left in this country.”

«Генеральный…Привелось же мне!» – подумал я. Но теперь не очень удивился: лимит на это сегодня весь вышел. Фомин продолжал:

– … Наша партия на этих выборах не только войдет в Думу, она станет законной партией власти, весь наш народ встанет за нас, вся страна, – вы убедитесь в этом через неделю! Нынешняя оккупационная власть рухнет, как гнилое дерево…

«Ничего себе, – подумал я, – вот убежденность! Позавидовать можно. Неужели и этот Сережа был таким? Что же он повесился?». Но я прервал его пафосную речевку.

The words Secretary General still have an electrifying effect on all Russians born and raised in former Soviet Union, just the same as the title czar had for our ancestors. That’s why I mused, “Secretary General, hell, what a mess I’m getting into again!”

The Secretary General continued, “Very soon our party will not only enter the Duma, but it’ll become a party in full power it deserves. All our people will rise, all the country will demand justice and punishment for traitors and Capitalist collaborators – you'll witness it in pair of weeks! The present occupational regime will collapse as a rotten tree!”

“Wow,” I thought “what a conviction! Was this poor Sergey of that sort? Why then he hanged himself?” Though I interrupted this pathos chant.

– Извините… Но я должен вас предупредить. Я не коммунист, и даже, скорее, наоборот.

– Мне это известно. Но для вашей работы это неважно. Да и через пару недель, быть может, вы им станете. Не думайте, я бы вас никогда не пригласил, если бы не знал о вас от своего друга, пламенного коммуниста, к сожалению, уже покойного.

“Excuse me, I must warn you. I am not a Communist. I have rather contrary views.”

“I know that. But in your work it won’t be important. Maybe it’s even an advantage. And in a couple of weeks you may well become true and convinced Communist. And I can tell you sincerely, I would never have invited you for this job if I didn't hear of you from my friend, an ardent Communist, unfortunately departed.”

Я вопросительно смотрел на него.

– Вы должны его помнить. Он был членом нашей партии. Коммунист Глотов.

«Господи! – подумал я, – так вот кто меня ему рекомендовал…». Действительно, год тому назад я спас один крупный завод, где тот был директором, от захвата рейдерами. И даже описал все, как было, в таких же записках, как эти. Но этот генсек, наверное, не знает последнего часа жизни своего друга. Не знает, что мне тогда пришлось, – чтобы остановить этого члена их партии, – стрелять в него с двух метров, и попасть куда целился.

I looked at him questioningly.

“I’m sure you remember him. He was the member of our party. Communist Glotov.”

“My God,” I thought, “who recommended me!” Indeed, a year ago I rescued a large factory, where he was a chief, from the capture by the raiders – a plague in post-Communist reality. But the Secretary General did not probably know about the last hours of his friend. They were tragic, he committed suicide. And what he didn’t know for sure, I thought, that to stop him and save the life of hostage girl taken by this Glotov, I had to use a shotgun and wounded this member of his party. I described all that in published notes just like these here.

– Хорошо, – сказал я громко, – я поработаю с вами.

И назвал ему свои немалые расценки, посуточно, и заметил по глазам, что они совершенно его не смутили. «Похоже, – подумал я, – спонсор, которого он упомянул, денег на них не жалеет. А если тот умеет их зарабатывать, то должен и знать на какую лошадку ставить на этих выборах. Деньги – не слова, их возвращать надо».

“Okay,” I said aloud, “I'll work with you.”

I told him my rather high rates, and saw by his eyes it did not bother him at all. “"It seems,” I thought, “a sponsor-bank, which he mentioned, showers money on them. If that bank’s able to earn its money it should also know what the horse to bet on in this election. Money is not the words, it must be returned.”

Фомин проводил меня до дверей. Очень вежливый был этот генеральный секретарь. Завидев нас, двое с повязками, отступили от дверей и почтительно вытянулись. Не доходя них, я остановился и негромко сказал:

– Не знаю, как поведут это дело следователи… но я бы на вашем месте настоял, чтобы сделали Сереже все анализы, включая содержимого его желудка.

Тот только кивнул и громко сказал, сразу изменившемся при посторонних тоном: