Оказавшись в самом центре борьбы с униатским миссионерством, Сильвестр Коссов неоднократно судился с местным униатским епископом Антонием Селявой за церковные маетности, отчужденные от православных монастырей униатской церковью, а также написал полемическое произведение в защиту православных школ – Exegesis to iest danie sprawy o szkolach kijowskich i winickich (Сказание или дело о школах киевских и винницких)⁷³.

К моменту смерти митрополита Петра Могилы (1 (11) января 1647) Сильвестр Коссов был архиереем, чей опыт администрирования собственной епархии, а также уровень образования, не вызывали сомнений у представителей высшего православного общества. По-видимому, именно поэтому Сильвестр Коссов оказался единственным кандидатом на вакантную митрополичью кафедру, которую и заполучил в феврале 1647 г. Однако «окормлять» свою паству в мирных условиях, новому митрополиту пришлось совсем недолго: вскоре вспыхнуло казацкое восстание.

Сразу отметим, что вплоть до зимы 1648/49 гг. Сильвестр Коссов, как мог, старался воздержаться от покровительства запорожского гетмана. Его позицию в это время можно охарактеризовать, пожалуй, как вполне объяснимую лояльность по отношению к Речи Посполитой⁷⁴.

То, что Сильвестр Коссов был расположен к диалогу с польскими властями и несколько раз за время Освободительной войны участвовал в официальных и тайных переговорах с королевскими комиссарами, дало стимул для возникновения разного рода слухов. Так, еще в 1648 г. папский нунций в Речи Посполитой, архиепископ адрианопольский Джованни Торрес сообщал в Рим, что митрополит был готов перейти в унию⁷⁵. Также у Торреса есть туманное свидетельство, что Сильвестр вместе с архимандритом Иосифом Тризной обсуждал с неким «старшим товарищем (college – sic) греческого вероисповедания» проект создания «княжества Русского»⁷⁶. Известия, которые посылались нунцием к Апостольскому престолу, как нам кажется, не имели под собой реальной основы. Торрес опирался в первую очередь на письмо Адама Киселя, в котором брацлавский воевода склонял митрополита к сотрудничеству с католической церковью по вопросу унии⁷⁷. Несмотря на то, что к версии о соглашательской позиции Сильвестра Коссова склоняется такой известный ученый-украинист, как С.Н. Плохий⁷⁸, необходимо отнестись к эту тезису критически, так как до нас не дошло ни одного сколько-нибудь достоверного сведения о том, что киевский митрополит в то время был готов заключить новое соглашение с католической церковью.

Также следует отметить, что сложные отношения сложились между митрополитом и гетманом. Несмотря на отдельные эпизоды, в которых Коссов выступал в качестве советчика и даже исполнителя воли гетмана, общий «фон» отношений между Сильвестром Коссовым и Богданом Хмельницким оставался напряженным. Пожалуй, главную причину этого, вслед за С. Плохием, можно увидеть в том, что гетман ограничил власть митрополита, который, следуя уже сложившейся могилянской традиции, считал себя (в общем, не без основания) лидером всех православных Речи Посполитой⁷⁹.

Сложность положения митрополита, с другой стороны, объясняется тем, что часть католического общества Речи Посполитой видела в представителях православного духовенства главных подстрекателей к казацким «бунтам»⁸⁰.

Неоднозначное отношение Сильвестра к происходящим событиям подтверждают следующие факты. В декабре 1648 г. во время въезда Б. Хмельницкого в Киев, Сильвестр Коссов вместе с киевским духовенством и иерусалимским патриархом Паисием с торжественной речью встречал гетмана. Однако после этого митрополит уехал на тайные переговоры с польскими комиссарами, которых возглавлял Адам Кисель⁸¹. Стоит отметить, что результатами переговоров зимой 1648/49 г. стало т.н. Переяславское перемирие, своеобразный «пролог» к Зборовскому договору. Тогда гетман с митрополитом добивались от польской стороны принять соглашение, по которому: 1) униатская церковь должна быть уничтожена на всей территории Речи Посполитой; 2) место киевского воеводы должен был занять человек, исповедовавший православие (в результате воеводой стал А. Кисель); 3) Речь Посполитая должна была согласиться на еще трех православных сенаторов – киевского митрополита, воеводу и кастеляна⁸². Указанные требования более чем отвечали интересам Сильвестра Коссова как главы Киевской митрополии и, видимо, именно этим, как нам кажется, объясняется его дипломатическая активность в это время.

Также двузначная позиция киевского митрополита, по всей видимости, находит свое оправдание в его желании физически сохранить православную иерархию Речи Посполитой. Перед тем, как в июле 1651 г. войска Великого княжества Литовского заняли Киев, митрополит, по словам войскового писаря И. Выговского, хотел направить посланцев к гетману Я. Радзивиллу, «…чтобы он воинским людем в Киеве церквей Божиих разорять и православных христиан сечь не велел, потому, что они духовного и светцкого – всяких чинов людей в подданстве и во всей его королевской воле быти хотят, а что де козаки против короля стоят и войну ведут и Киевом владеют, и то де чинится не по их воле…»⁸³ В то же время, по сообщениям того же Выговского, митрополит собирался сам ехать в Москву, чтобы лично просить Алексея Михайловича о скорейшем решении вопроса о присоединении Украины к Русскому государству⁸⁴.

Скептическое отношение к московскому курсу Хмельницкого проявилось у Сильвестра Коссова, по-видимому, довольно рано. К 1650 г. на Украину прибыл Тимофей Акундинов, выдававший себя за сына царя Василия Шуйского. Самозванец вошел в доверие к гетману Хмельницкому и с его разрешения поселился в Лубнах⁸⁵. Для того, чтобы вывезти Анкудинова в Москву, к митрополиту были направлены возвращавшиеся из поездки в Варшаву полномочные послы Г.Г. и С.Г Пушкины. Царские представители, однако, потерпели «фиаско»: митрополит отказался с ними сотрудничать, мотивировав это тем, что «в нынешнее смутное время, того государева дела делать никакими мерами не умеет». После отъезда послов Сильвестр Коссов даже несколько дней принимал самозванца у себя, после чего, не препятствуя, отпустил⁸⁶.

После Переяславской рады, между митрополитом и царской администрацией произошел ряд конфликтов. Их перечисление стало уже несколько хрестоматийным для исследовательской литературы. В январе 1654 г. митрополит поначалу отказался прислать для присяги своих «служилых людей». Месяц спустя московские воеводы стали планировать строительство киевской крепости на земле, принадлежащей Софийскому собору. Сильвестр Коссов не только стал активно противодействовать представителям московской администрации, но и заявил воеводам, что будет «с ними биться»⁸⁷. В марте 1654 г., когда недалеко от Киева появились польские войска, митрополит Сильвестр фактически отказался сотрудничать с киевским воеводой⁸⁸.

На наш взгляд, значения этих конфликтов, по крайней мере, первого и второго в историографии несколько преувеличено. Митрополит отослал все-таки своих людей на «крестоцелование», а после столкновения с киевскими воеводами, Сильвестр написал царю пространное письмо, в котором не только извинялся, но и привел ряд вполне весомых аргументов, объясняющих его поведение⁸⁹. Так или иначе, результатом этих разногласий стала зависимость митрополита от Богдана Хмельницкого, выступившего посредником между Москвой и главой киевской епархии⁹⁰.

Эти «демарши» митрополита были, по всей видимости, неприятны для московского правительства, однако они еще не давали повода для преследования Сильвестра Коссова. Другое дело – государственная измена. В сентябре 1654 г. отношения между Москвой и митрополитом были близки к разрыву. Речь идет об обвинениях, озвученных гетманским посланником Иваном Тафляры. «…перед Светлым Христовым Воскресением присылали к королю на сойм киевской митрополит и иные духовного чину люди, – говорил Тафляры в Посольском приказе, – что им с московскими людми быти в соединении невозможно, и они того николи не хотели, а се де москва хотят их перекрещевать…»⁹¹ Далее, как утверждал посланник, сам польский король сообщил ему, что «духовенство под его королевскою рукою быти хотят по-прежнему, и присылал митрополит и иные духовенство к нему старцов, просячи к себе его королевские ласки…»⁹²

В исследовательской литературе показания Ивана Тафляры, служившего до этого и московским и гетманским агентом, в общем, не подвергались критике. В определенной степени правдивость слов посланника доказывает то, что в то время в Киеве знали о практике «перекрещивания» выходцев с украинских земель и болезненно реагировали на это⁹³. Более того, как уже было указанно выше, в 1654 г. митрополит был готов вернуться в королевское подданство. Однако «посольство», о котором свидетельствовал Тафляры, на наш взгляд, стало бы слишком рискованным шагом для осторожного митрополита, официально принявшего верховенство царской власти. Наличие непосредственных контактов Коссова с польским правительством в то время не подтверждается другими источниками и кажется несколько преувеличенным. Надо отметить, что в Москве слова Ивана Тафляры были приняты к сведению, однако реальные действия по отношению к митрополиту так и не были предприняты.

Конфликтной, по-видимому, могла стать ситуация с назначением патриархом Никоном своих кандидатов на некоторые белорусские кафедры. Помимо хиротонии на смоленскую кафедру, которую, по понятным причинам Никон и не думал передавать в ведение киевской митрополии, владыки Филарета Суздальского, администраторами витебской и полоцкой епархии стали игумены местных монастырей – Калист Риторайский и Игнатий Иевлевич. Польский историк А. Миронович, считает, что эти назначения вызвали негативную реакцию со стороны Сильвестра Коссова, однако ссылки на источники при этом не приводит⁹⁴. Надо отметить, что оба игумена были выходцами из местного духовенства и, по-видимому, известны Коссову. Никон, провозгласивший себя «патриархом Всея Великия и Малыя и Белыя России», не обсуждал с Сильвестром Коссовым назначения на кафедры, находящиеся на канонической территории киевской митрополии, но в то же время, осуществлял задачу, которую Коссов ставил перед собой в течение 30-х – 40-х гг., а именно борьбу с униатской церковью.

На этом хотелось бы остановиться несколько подробнее. На территории Великого княжества Литовского, занятой московскими войсками в 1654–55 гг. уния была фактически ликвидирована, а имущество униатских церквей было передано прежним владельцам. Также наметился переход большого количества униатских священников в православие⁹⁵. Во время русско-польских переговоров в Немиже весной 1656 г., царские послы потребовали от польской стороны не только ликвидации унии, но и возвращения всех «святынь» и епархий, на которые «…владыки были назначены отцами нашими архиепископами константинопольскими и царегородскими патриархами…»⁹⁶ Религиозные требования эти были согласованы с гетманом Богданом Хмельницким и, по-видимому, известны и Сильвестру Коссову⁹⁷. Несмотря на то, что решение этого вопроса в Немиже было отложено до следующих переговоров, московские войска, а вслед за ними и дипломаты встали на путь реального воплощения религиозных требований, озвученных киевским духовенством и казачьей верхушкой в период Освободительной войны, что не могло не импонировать Сильвестру Коссову. В историографии сложилось мнение, согласно которому стержнем отношений между киевским митрополитом и Москвой был вопрос о переподчинении его епархии под власть патриарха Никона⁹⁸. Однако возможно и то, что это заведомое упрощение взглядов митрополита, который не мог не оценить масштаба положительных для киевской митрополии изменений, произошедших с православной церковью в восточных воеводствах Речи Посполитой после их занятия московскими войсками.

Видимо поэтому уже с 1656 г., митрополит, по крайней мере, в обращении с официальными лицами, изменил тон своего отношения к московскому правительству. В самом начале 1657 г. Сильвестр Коссов встретился с киевским воеводой Андреем Бутурлиным и высказал свое опасение о распространившихся в Малороссии слухах о передаче украинских земель полякам⁹⁹. Это стало поводом для возобновления контактов между митрополитом и Посольским приказом. В марте 1657 г. к Сильвестру Коссову приехал царский посланник В.П. Кикин с просьбой чтобы митрополит «…к гетману к Богдану Хмельницкому и к писарю ко Выговскому и к полковникам писал и их утверждал, чтоб они таким ляцким умышленным смутным письмам не верили»¹⁰⁰. Непосредственно перед приездом Кикина, Сильвестр Коссов переслал в Москву «прелестные письма» от Яна Казимира и Станислава Беневского. Сближение киевского митрополита с московской администрацией не могло не стать результатом изменения их позиций по отношению друг к другу. В.И. Эйнгорн, опираясь на письмо Коссова к могилевскому братству¹⁰¹, считал, что митрополит готовился к новому раунду переговоров с царскими представителями¹⁰². Планам митрополита, однако, не суждено было сбыться: в апреле 1657 г. он скончался.

Таким образом, мы склоняемся к точке зрения В.И. Эйнгорна, который утверждал, что в последние годы жизни митрополит Сильвестр несколько изменил свое отношение к царской власти, или, по крайней мере, не чуждался сотрудничества с ней. Причины такой перемены лежат на поверхности – после Переяславской рады, литовских походов Алексея Михайловича, совместной операции войск Бутурлина и казаков Хмельницкого на Украине, практически вся территория Киевской митрополии перешла под контроль Русского государства. Главное опасение, озвученное митрополитом еще в январе 1654 г. перед царскими посланниками о судьбе православного духовенства, оставшегося на территории Речи Посполитой, просто перестало иметь какое-либо основание. Так же об изменении позиции митрополита и его ближайшего окружения по отношению к царской власти, как уже было указано, косвенно свидетельствует написанный в 1656 г. «Патерик».

Теперь обратимся к двум письмам, написанным митрополитом Сильвестром Коссовым в марте 1654 г. царю Алексею Михайловичу по случаю рождения первенца. Эти письма – еще один из примеров красноречия, свойственного интеллектуальному кружку, сформировавшегося вокруг Киево-Могилянской коллегии. Выражая свой восторг по поводу рождения царевича Алексея Алексеевича, «смиренный богомолец» писал: «…неизглаголанно общею насладившеся радостию, должное Царю царем и Господеви господем соборне возсыхает благодарение, яко Он пресветлейшему вашему царскому величеству многовожделенный всему яфетороссийскому племени нашему, наипаче пресветлейшаго вашего царского величества свойственнаго православного царствия наследника…»¹⁰³ Далее митрополит продолжал: «…тако и богодарованному и новорожденному вашего царского величества сынови богоспешного возраста и благополезного в царских добродетелех воспитания в наследие православного скипетра яфеторосийского и во ужас всем христоненавистным варваром и прегордым иноплеменником…»¹⁰⁴

Также рассмотрим грамоту Сильвестра Коссова самому царевичу Алексею. Митрополит обращался в этом послании к младенцу как к «превожделенному православно яфетороссийскаго царствия наследнику, и яко преславного имени его царского величества, сице и превысоких царских и отеческих добродетелей причаснику вся многоименная Великая и Малая Росия неисповедимою наслаждается радостию…»¹⁰⁵

Эти два письма интересны для нас в связи со следующим. Вопервых, в них в косвенной форме упоминается имя легендарного библейского прародителя славянских народов Иафета. Во-вторых, сама форма «яфеторосийское племя» характерна для такого исторического трактата как «Палинодия» Захарьи Копыстенского. В-третьих, здесь мы можем, по всей видимости, разглядеть не столько этническую, сколько этнополитическую конструкцию, связанную с представлением о «своей» царской власти – «яфеторосийское царствие». Также отметим такой пассаж: для Сильвестра Коссова царевич Алексей принадлежал к тому же «народу яфетороссийскому», частью которого осознавал себя сам митрополит. В-четвертых, термин «многоименная Великая и Малая Росия», по-видимому, говорит о таком представлении митрополита, выраженном в данном письме (и подчеркнем, для данного адресата), согласно которому Россия – это нечто двуединое, состоящее из «двух Россий».

Безусловно, оба послания – это, как уже было отмечено, чисто панегирические произведения. Однако в этих источниках мы встречаем отражение структурно однородной традиции, сложившейся в кружке киевских книжников, согласно которой московский царь – «природный монарх», имеющий право на Малороссию поскольку: был наследником «князей российских», происходящих от потомков Иафета и правил «Всей Россией», включающую в себя «Великую» и «Малую».

Взгляды Сильвестра Коссова, как нам кажется, являются прекрасной иллюстрацией тезиса, высказанного польским исследователем истории киевской митрополии в XVII в. Анджеем Гилем: «Православные круги Речи Посполитой не были монолитом, но представляли целую гамму взглядов и установок, которые были обусловлены внутренними сословными или территориальными различиями, совершенно понятными в социально-политическим калейдоскопе страны»¹⁰⁶.

Однако, в различных речах, произнесенных перед царскими или королевскими дипломатами, письмах, оставшихся в наследии митрополита, нет противоречий. Говоря первым о том, что Алексей Михайлович – наследник князя Владимира, и убеждая вторых в том, что его отчизной была Речь Посполитая, Коссов, как кажется, не сильно лукавил. В литературе, посвященной биографии митрополита не раз подчеркивалось его близость к польской (а, стало быть, европейской) культуре. Речь Посполитая – страна, обывателем которой Коссов был по рождению, и с которой была связана его церковная карьера. Шляхетское происхождение, европейское образование, по-видимому, способствовали формированию в нем представления о политической Родине. В то же время, такое внутреннее убеждение не входило в конфликт с чувством собственной принадлежности к «российскому племени» даже смутным представлением о «Двуединой Руси», включающей в себя московскую и киевскую части.