Если бы Господь жил, он написал бы именно такие стихи.

Посвящается маме.

 
Мне у ног бы сидеть твоих, Господи,
Задыхаясь, слезами боля:
Мне у ног бы сидеть твоих, Господи,
Рану слов мне собой бередя.
 
 
И иных и не надо мне радостей,
Только видеть, Господь, мне тебя
И молитву звучную петь тебе,
Пред тобой на коленях моля.
 
 
Ты прости этот мир, и нас грешных в нём,
Все мы любим, мы любим тебя,
Вот о чём и хотел и просить тебя,
Пред тобой на коленях моля.
 
 
Быть с тобою, и видеть тебя,
Как ты рад, или сердцем моля,
И иных и не надо мне радостей,
И осанна, теперь мне твоя.
 
 
Не предавай значения этих слов,
Здесь каждый камень о бессмертье точит.
Здесь каждый вздох о гибели пророчит,
Не говоря о нём ненужных слов.
 

* * *

 
Я храню тебя, Нотр-Дамский собор,
И сплетенье коленей вплетаю в узор.
Но не криком, не словом, молчанье приму
И тебя не отдам, никому, никому.
А под шорох и шёпот заснеженных вех
Там, где судьбы вломились устами у всех,
Я тебя никогда не приму, не прощу,
Отойди, отойди, отойди в старину.
 

Германии

 
Бессмертья своего не заслужил,
А смертным нам не долго оставаться.
Кого же ты любил, кого простил?
А смерть придёт – и надо расставаться.
И не успел из чаши ты испить
Полынной, горькой, сладостной отравы,
И не успел познать, зачем ты жил,
В обманной сытости всегда мы пьяны.
В суровой чистоте вдоль Рейнских берегов
Твоей суровостью, Германия, утешен.
Но буду я когда-нибудь воскрешен
Иль прах мой отойдёт к наследию веков.
Прощения не просишь никогда,
Из глубины, Господь, к тебе взываю.
Здесь Рейн течёт, прозрачная вода,
И чистота небес, от края и до края.
 

Посвящается моему брату –

Соловьёву Михаилу

 
И прощает мне брат мой и Кёльн, и Париж.
И простил мне долги, от которых не спишь.
Ничего, ничего, не простил я себя,
Что не дал ничего, чего нет у меня.
Не простил я те ночи, что лежал я в бреду,
Не простил я людей, что не верят в мечту.
Но по глади воздушной, по небу скользя,
Не простил, не простил, не простил я себя.
И мгновенья пройдут, и ночи, века,
Только я не меняюсь нигде, никогда.
И зачем мне и Лондон, и Кёльн, и Париж.
Если в нашей квартире ты тихо не спишь.
В суровой скупости бессмысленных словес
Прости, мой друг, я не могу иначе,
Оплакиваю тех, кто ныне плачет
И кто страданьями сам в себе воскрес.
 

* * *

 
В суровом ребячестве Верлена
Остановись, мгновенье, ты прекрасно.
Французский выговор и шёпот лёгких струй
Поют о жизни ежечасно.
Но не дано тебе постичь слова
А только шёпот их, в движении, в звуке,
Французский выговор и шёпот лёгких струй,
И не в движении их, а в муке.
 

* * *

 
Прощаю юности ошибки,
Прощаю юности мечты.
И я зову тебя, как прежде,
Во славу дня и красоты.
Но тайный есть предел страданий,
Нам не дано его постичь,
В небрежном отзвуке мечтаний
Иди, в сомнении борись.
И вечность уж звала меня туда,
Пленила слепотой небесных кудрей,
Но дороги мне Рим и Кёльн, Москва,
И тишина прозрачных будней.
И чем прозрачней лес на берегу реки,
Но стерегу мгновенья эту вечность,
Не подходи – прохожая беспечность
Ты не готов к служению естества.
 

Автобиография

 
В пленительном узоре чистых крыл
Ты серафимом был, а ангелом остался,
Прощение своё ты заслужил
И ничего на свете не боялся.
И так прожита жизнь,
Как птицы у окна,
Как журавлиный крик в покорной стае.
Прощение своё ты заслужил,
А уж прощён,
То это лишь
Едва ли.
 

* * *

 
И церкви, Лаодикийской напиши.
Господь среди людей был безутешен
И был распят, и снова был воскрешен,
И в мир снова пришёл, чтобы спасти.
 

Из Хаяма

 
Путник, остановись на время,
Больше мы останавливаться не сможем.
 
 
Я опьянел от тяжести веков,
Которые давят мне на плечи,
Чужой язык других чужих наречий
Запомнил я. Прости меня.
 
 
Забудь.
Я к этой тяжести в сомненье не привык,
Но сомневаться буду непрестанно.
И совести взлохмаченный язык
Не только тяжело, но и порою странно.
Ну, а сомненье время победить
Даёшь мне ты, тобою я прощаю,
И вечности дарами обещаю,
Что краткий миг и сон
Не наяву.
 

* * *

 
Волна находит на волну
И отдаётся в берег дальний.
В час незабвенный, в час печальный
Непостижимо я живу.
И не дано понять слова,
А лишь движенья их и звуки.
Храни протянутые руки
И отдавай свой нищим кров.
Узнаешь свет, познаешь мир,
Кумир крылатый собеседник,
Ты не напрасен был наследник,
Душа нацелена в эфир.
 

* * *

 
Сии живые сны,
Сии живые воды.
Не правду говорил
Под каменем свободы,
Какую Бог нам дал,
А дал нам никакую.
Ни прямо не пойдёшь,
Ни косо, ни вкривую.
О западе ни речь,
А речь о покаянье
Молитвой вознесись
Не спрашивай в молчаньи.
 

* * *

 
Грустна осенняя природы благодать,
И воздух чист и свеж, и напоён прохладой.
Задумчиво стоит покорный лес,
И ничего мне на Земле не надо.
А в сумерках, когда нисходит тень,
Таинственная тень ночных видений,
О Господи! Услышь мои моленья,
И дай к ногам Христа покорно пасть.
Умираньем своим умираем, умрём, умерли,
Из забвения вечность пребудем, пребудем распяты,
Воскресимся, и вновь смерть идёт по пятам,
Подгоняя нас снова и снова работой солдатом.
Птицы звонко поют или плачет небесная синь,
Преходящи поля, города, страны эти.
Преходящее всё, даже тихая синь на паркете,
И молитвой своей вознесись, вознесись, вознесись.
 

* * *

 
На небесах, в неволе дальней
Я постигал значенья речи суши.
Но к языку другому я привык,
Напевным сладостным молитвам.
Они баюкали меня с детства,
Напевая мне о горах, долинах, царствах, реках, долах.
Лишь их напевы слушал я украдкой
И уносился мыслями к покою,
Гармонии, читатель, детской, ясной.
Я много требовал, давал ещё больше.
Поэзия будила беспрестанно,
И я мужал и вырос ей одною.
 
 
Не шум времён,
Не ветра жёлтый ток,
Ничто, ничто судьбы не перемножит,
И вечности забвенья не сотрёт,
Пока он царствует иль может.
 

* * *

Только Сыну Человеческому негде преклонить голову.

Новый Завет

 
И я, пустынный раб пустынной сей Земли,
Которому и время непричастно,
Быть может, это мне опасно,
Опять хочу приют себе найти.
И из окна мне даль моя видна,
Которая зовётся мне тюрьмою,
И я пишу свободною рукою,
Пишу в скрижалях эти письмена.
 

* * *

 
И ты, поместья мирного незримый посетитель,
Ты посетил меня в те роковые дни,
Когда во тьме веков валялся я в крови,
И тихая печаль моя обитель.
Неправдой пел мне голос в забытьи.
 
 
Египет пал, а Сирия жива.
Не познаётся вечность в скорбной муке.
Египет пал, а Сирия жива.
Седых страниц веков протянуты мне руки,
Где плодородный Нил течёт, ряд грозных пирамид
В былом величии оставленным потомствам.
Египет жив, а Сирия пала,
Насмешка над судьбой отравленного солнца.
 

* * *

 
Ах, это ты, пленительный Восток.
Приветствую тебя, ты мало изменился.
Всё так же куришь, пьёшь, Корана почитатель,
Аллах во всём, разлит, как солнце по земле.
Кого ты познаёшь, живёшь только собой,
И шаг, а кровь течёт уж по пескам.
Песок, он вечен, значит, кровь вечна.
Когда же отдохнёшь в кровавой бойне,
Иль кровь то не песок, а просто так, вода.
Прошли века, постигнуть не сумел ты,
Что значит жить, любить и просто верить счастью.
От крови запаха уже ты пьяный,
А хочется ещё, ещё, ещё.
Не напоён ты будешь, остановлен.
Гармонии не дал ты никому,
А кровь не новость там, мы все солдаты,
Мы все солдаты армии Христа.
 
 
Сорвал ли розы лепесток,
Ты спрячь его украдкой.
Хоть путь и долог, и далёк,
Трепещет розы сладкой.
И в память нам с тобой о нём
В разлуке – не разлучима,
Как лес стоит во тьме ночной,
И видятся изгибы.
 

* * *

 
Роза цветёт,
Роза цветёт.
Пахнет ли ландышем или левкоем,
Мирра, очерчена нежной рукою,
Роза цветёт,
Роза цветёт.
Роза цветёт,
Роза цветёт.
Миг – и сон краткий.
Нежный ребёнок,
Добрый и ласковый, как поросёнок.
Роза цветёт,
Роза цветёт.
 
 
В царстве розы и сомненья
Ты приди, приди, приди!
Соловей поёт о розе, я пою же о любви.
В дрёме царственных фонтанов, или движении небесных струй
Я сорву (иль нет?) украдкой
Нежный, робкий поцелуй
Не кичися громкой славой, ты, безумец, поспеши,
В неге сладостных фонтанов утешения ищи.
И пьянящим ароматом напои себя до дна,
Чтобы сладостных фонтанов в них гармония жила.
 

* * *

 
Поёт ли в роще соловей
В ночи тенистой и прекрасной,
Всё тот же он – его судьбы
Не тронет бурь порыв напрасный.
 

* * *

 
Соловей поёт украдкой,
Он любовникам не мил.
Я сжигаю без остатка
Ту, которую любил.
Ты гори, ты вздуйся, пламя
Опалённое ресниц,
Пред тобой, как пред Аллахом,
Падаю покорно ниц.
 
 
Руку к сердцу прижимаю,
Ты гори, гори сердца.
Пьянства аромат вкушаю,
Полн тобою до конца.
И небрежность тонких талий
Спьяну я в тебе узрел.
Аромат души миндалий,
Аромат души поспел.
 

* * *

 
Жасминный куст расцвёл,
И роза расцвела,
И время передо мной свивает свиток.
Забвение, любовный сей напиток,
К твоею горечи я ли не привык?
 

* * *

 
Никогда это не будет,
Чаша выпита до дна,
И дворцов небесных струи
Наполняют допьяна.
А в пьянящем аромате
Не встречали вы зарю?
Розе сладостной внимаю,
Языком сердца говорю.
Небосклон покрыли звёзды,
Нет, веселью не конец.
Здесь и в каждом муэдзине
Просыпается мудрец.
 
 
Долго я внимал Корану
И читал Гафиза о любви
В пылу сладостных фонтанов
И волнения зари.
А прощения наследство
Мною выпито давно.
И вино – прекрасно средство,
Если милой всё равно.
Отойдёт и отвернётся.
Нет прощения любви.
Но одно я знаю средство,
Тишиною покори.
 

* * *

 
В час ли утренний молитвы
Слово ласково скажи:
Ветры, ветры, мои ветры,
Унеси ты, унеси.
Час намаза уготован,
И не каждому сполна.
Лишь одной только молитвой
Я решу свои дела.
Ты не тронь мою влюблённость,
Щеки ярче, чем ланит.
Про тебя, моя влюблённость,
Везде каждый говорит.
И небрежною чадрою
Покрывай глаза, мой друг,
Чтобы тайные желанья выдавались за испуг.
 
 
Не видала ль ты ту розу,
Чтоб к губам коснулась ты.
Не жалею я ту розу,
Я ломаю, рву цветы.
Лучше пьяным ароматом
Мне забыться навсегда,
Чем смотреть в глаза украдкой,
Что вчера сказали «да».
И сомнения некстати,
Ты вся выпита до дна.
Здесь, в пленительном молчанье,
Зарождается гроза.