VI

Князь усмехнулся скорее не шутке, а акцентированному грассированию.

– Кстати, а почему гостиница называется «Masha»? Это ведь русский вариант имени Мария. Имя супруги хозяина?

Консьерж двинул плечами.

– Дефорж холост. Он приехал сюда лет пять назад, купил гостиницу у вдовы бывшего хозяина и сменил вывеску. Прежнее название – «Каюта шкипера» – лично мне нравилось больше. Но раз вы, ваша светлость, останавливаетесь у нас, я готов с этим мириться.

Француз улыбнулся, надеясь, что его шутку оценят. Но постоялец не принял игры:

– Да, придётся пожить здесь. В центре города что-то слишком шумно, да и не хочется пропустить момент, когда туман сойдёт. Планируем отправиться в Дувр с первой же оказией. Можете сделать так, чтобы нас известили о ней? Город ваш – не самое худшее место на Земле, но не для того, чтобы отпраздновать именины праздности.

VII

Консьерж понимающе кивнул и заверил, что сделает всё так, что лучше и не бывает. А насчёт городской суматохи объяснил, что их угораздило приехать во время ярмарки. Пока тут два века заправляли англичане, Оружейная площадь называлась Рыночной. И когда герцог Гиз в 1558 году вернул Кале в лоно Франции, то даровал жителям право дважды в год проводить на Place d’Armes ярмарки. Так что этой традиции уже больше двухсот лет.

– Вы действительно патриот своего города и знаете очень многое о его истории. Хочу отблагодарить вас за это.

Гость выложил сверх цены за номер целый луидор – золотая монета с лихвой покрыла бы даже оплату номера и ужина.

– О, ваша светлость, мою осведомлённость ещё никто так ценил! – не смог сдержать чувств консьерж. – Меня зовут Поль. Поль Вотье. К вашим услугам!

– Не уверен, Поль, но, по-моему, вы могли бы зарабатывать на том, чтобы рассказывать гостям Кале о городе. Подумайте об этом.

– О, спасибо, ваша светлость.

– Не за что. И вот ещё что… Позаботьтесь, чтобы на ужин дали что-нибудь съедобное. Ну, вы понимаете. Да, и вот – передайте Дефоржу мою визитку.

– Непременно… – уже с полупоклоном Вотье взял небольшую картонку золотистого цвета, глянул на неё и добавил, с трудом лопоча незнакомые слова: – Ва-сы-лый Мы-ха-ло-вы-ч…

VIII

Номера располагались на втором этаже. Верейские успели немного отдохнуть, пока им готовили ужин. Пригласить гостей к столу Вотье гарсону не доверил. Поднялся сам. Втроём они спустились в обеденный зал. Консьерж, он же и метрдотель, отвёл Верейских в дальний угол зала к столу. Он стоял на особицу, рядом уютно – так ещё лопаются каштаны в жаровне – потрескивали дрова в камине.

– Хоть лето нынче и прохладное, но хозяин запрещает разжигать огонь, экономит на дровах, – комментировал Вотье, пока отец с сыном усаживались. – А как узнал, что за гости заселились, тут же приказал растопить камин и усадить рядом. И, я так думаю, подальше от любопытных глаз и ушей.

С этими словами всезнайка заговорщицки подмигнул Кириллу и отбыл в сторону кухни. Мальчик вопросительно смотрел на родителя, но тот не замечал этого.

Сын лишь однажды застал отца в таком состоянии. Они тогда ехали по мосту через Неман и увидели, как опрокинулась лодка, в которой плыли мужик и баба с ребёнком. Движение тут же замерло, люди повыскакивали из телег и колясок – всех интересовало, чем дело закончится.

Василий Михайлович разом оказался у перил, вот-вот – и кинулся бы спасать бедолаг. Но тут он обернулся, увидел Кирилла и остановился. Когда сын подошёл к отцу, тот обнял его, продолжая вглядываться в речную гладь.

IX

Сейчас был момент, очень похожий на тот. Неясно лишь, кого сегодня ожидал увидеть князь. Тогда, на мосту, все ждали одного – появится чья-то голова из воды или нет. В конце концов вынырнула лишь одна – бородатая, с глазами – чайными блюдцами от испуга и линялой мочалкой волос.

Через какое-то время в дверях появился и хозяин «Masha». Он вошёл с улицы, его спутник – рослый малый со щекастой ряхой – присел в кресло у дверей. Пока Дефорж не спеша шёл к их столу, князь имел возможность хорошо рассмотреть его.

За те девять лет, что минули с их единственной встречи, он довольно сильно изменился. На первый взгляд – отпустил длинные волосы и мало ухаживал за ними, погрузнел. Его шаг утратил пружинистую лёгкость. Такой бывший гвардии корнет уже не вскочил бы стремглав в карету. Вдобавок левую руку на груди удерживал синий шарф, повязанный на манер орденской ленты.

Зрелище не самое приятное, но Верейский не хотел выдавать истинных чувств и улыбнулся одними краешками губ. Подошедший вопросительно и недобро глянул в ответ, заподозрив насмешку.

X

– Я просто вспомнил ваши приметы. Те, что были разосланы всем исправникам и урядникам Могилёвской и прилегающим к ней губерниям, – успокоил его князь. – «Роста среднего, лицом чист, бороду бреет, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось». Мало что изменилось из этого. Разве что особая примета появилась.

– Вы про это? – хозяин гостиницы отвёл от туловища руку на перевязи. – Так вашими стараниями, Василий Михайлович. От той пули, что вы мне всадили в день вашей свадьбы. Рана толком сразу не зажила, да и какой в лесу уход? Долго гноилась, потом вот рука болеть стала. К каким только докторам, европейским светилам, не обращался. Всё без толку. Сохнет медленно, но верно.

– Вы должны мне быть благодарны, Владимир Андреевич. Вместо унции пороха, как должно, я зарядил тогда в стволы вдвое меньше. Иначе бы руку вам пришлось ампутировать. Удар пули двенадцатого калибра в предплечье с двух шагов – очень серьёзная рана. Да вы и сами это знаете.

XI

Мужчина ушёл от ответа. Но это была не растерянность. Он тут же по-хозяйски сдвинул стул и уселся так, чтобы держать в поле зрения входную дверь. Теперь настала очередь откровенно рассматривать своего визави.

– А вот вы, мне кажется, даже помолодели, князь, – не удержался Дефорж от ухмылки. – Что стало с вашей подагрой, где мягкие бархатные сапоги?

– Не один вы умели рядиться в чужую личину.

– Да, не углядел я тогда в вас охотника… Оплошал.

– Что теперь-то вспоминать, – миролюбиво парировал Верейский. – Вы ведь тогда тоже не поздравить нас с Марьей Кириловной явились.

– А где же она? В России осталась?

– Да. Навсегда.

– Что так?

– Она умерла.

Услышав это, Дефорж разом обмяк всей фигурой, словно караульный после смены на часах. Потянулся к бутылке. Её тёмное стекло, показалось, обрело какой-то траурный отблеск. Он налил себе и князю и, не дожидаясь, когда тот возьмёт свой бокал, осушил свой до дна. И только потом заговорил.

– Извините. Мои соболезнования.

– Ничего. Уже восемь лет прошло. Сразу после родов.

Сказав это, Василий Михайлович едва кивнул на сына и представил:

– Кирилл.

Мальчик встал и склонил голову в знак приветствия.

– Дефорж… – начал было в ответ мужчина на французском, но затем, понизив голос, перешёл на русский: – Да ладно… Когда ещё доведётся побыть самим собой… Владимир Андреевич… Дубровский.

XII

Хозяин гостиницы замолчал. Появился Вотье в сопровождении повара и гарсона. Главным блюдом ужина стал фазан.

– Ничего нет лучше дичи, приправленной щепоткой шафрана, на вертеле, да ещё со спаржей! – священнодействовал Вотье. – Остаётся лишь оттенить всё это ярким букетом любимого вина Наполеона! Я поначалу сомневался – вдруг, это затронет ваши патриотические чувства. А потом решил, что вы, ваша светлость, человек просвещённый и лишены условностей и предубеждений.

Дефорж-Дубровский с нескрываемым удивлением слушал Вотье.

– Вы, Поль, очевидно, имеете в виду бургундское «Жевре Шамбертен», что изготавливают в департаменте Кот-д'Ор из винограда сорта Пино-Нуар? – отозвался с улыбкой князь.

Маска довольства сползла с лица всезнайки. У него опустились руки, и златобокий фазан едва не вынырнул из гнезда, обустроенного из спаржи на блюде Нимфенбургской фарфоровой мануфактуры.

Верейский тут же не преминул, по русскому обыкновению, подбодрить малого, терпящего фиаско:

– Полноте… На самом деле про любимое вино французского императора в России не осведомлены разве что помещики в забытых богом деревнях. В 1812 году казаки генерала Платова отбили целый обоз с бутылками «Жевре Шамбертен» с печатью Наполеона. Свой трофей Матвей Иванович направил не в казну, а пустил в коммерцию, так что в Российской империи оно стало весьма известно. Говорят, что вино это востребовано в среде новомодных наших литераторов.

XIII

Но слова князя не могли утешить Вотье. Он откланялся и с прямой спиной направился к бару. Там уже исходила слюной по ямайскому рому компания морских офицеров.

– Вы упомянули про новомодных литераторов. Кто в России на слуху? – вернулся к разговору Дубровский.

Верейский поначалу развёл руками, но затем нашёлся, что ответить:

– Ну, так сразу и не знаю, что ответить… А, вот среди молодых в силу входит Пушкин. Александр, кажется… Стихи действительно встречаются толковые. Кирилл, будь добр, прочти то, что недавно мне декламировал.

Мальчик отодвинул тарелку с фазаном, которого терзал хоть и с соблюдением этикета, с повадками голодного волчонка. Вытер губы салфеткой и хотел было встать, но отец остановил его жестом руки. Промочив горло сельтерской, Кирилл принялся читать наизусть:

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,

Где льётся дней моих невидимый поток

На лоне счастья и забвенья.

Я твой: я променял порочный двор цирцей,

Роскошные пиры, забавы, заблужденья

На мирный шум дубрав, на тишину полей,

На праздность вольную, подругу размышленья.

Я твой: люблю сей тёмный сад

С его прохладой и цветами,

Сей луг, уставленный душистыми скирдами,

Где светлые ручьи в кустарниках шумят…

– Это же словно про Кистенёвку мою, – прервал, не дослушав, Дубровский и тут же осёкся. – Извините, юноша. Спасибо вам.

XIV

Хозяин «Masha» сделал знак Вотье и распорядился подать шампанского. После хлопка пробки какое-то время лишь серебряные вилки и ножи гостей чиркали о фарфор. Фазан же перед Дубровским так и остался нетронутым.

– Я хочу увидеть, – наконец прервал молчание Дубровский.

Князь сперва вопросительно поднял брови, но затем отозвался, на свой лад истолковав просьбу:

– Вы о портрете Марьи Кирилловны? Да, у нас с собой. В номере. Кирилл может принести.

Сын в ожидании просьбы отца отложил приборы, но теперь уже Дубровский остановил его.

– В моей памяти образ Марьи Кириловны запечатлён навсегда, и вряд ли работа какого-то губернского богомаза превзойдёт его.

– Тогда не понимаю, – отстранил свой бокал Василий Михайлович.

Хозяин гостиницы выдохнул, как если бы решился осушить не легкомысленный фужер с Veuve Clicgot, а невозмутимый стакан хлебной водки, и произнёс:

– Саженье.

Слово щёлкнуло неожиданно резко и глухо, как удар курка армейского пистолета об огниво при осечке, и заставило князя двинуть бровью.