– Черная Боль, – слегка удивленно проговорила девица, произнеся эти два слова так же, как в наше время звучат они на украинском языке. А именно – «чорна біль».

– Сильно, – в замешательстве пробормотал я, осознавая и сопоставляя услышанное, ибо что «чорна біль», что «Чорнобиль» на украинском звучат практически одинаково…

А на русском это будет «Чернобыль».

Город, неподалеку от которого 26 апреля 1986 года на Четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС произойдет взрыв, последствия которого будут поистине ужасными. Сейчас, в моем времени, на этом месте находится огороженная кордоном Зона отчуждения – территория, куда людям проход строго воспрещен, так как там, за рядами колючей проволоки, их ждет смерть… или богатство, так как за артефакты, которые можно найти в Зоне, по другую сторону кордона торговцы платят баснословные деньги. Эти артефакты могут подарить нескончаемый запас энергии, абсолютное здоровье, удачу в любых делах – да мало ли на что еще способны предметы из другой вселенной, которые словно на свалку выбрасывают «мусорщики» – существа из другого мира, для которых эти волшебные «самоцветы» не что иное, как отходы производства.

Так, может, то таинственное место, которое жители Древней Руси прозвали Черной Болью, через тысячу лет станет той самой Зоной отчуждения, которую я успел изучить как свои пять пальцев?

А разговорчивая Алена продолжала болтать, благо работы у нее больше не было, а свежие уши в этих местах, похоже, попадаются нечасто.

– Дружинники-то наши, здоровенные, как медведи, это тоже оттуда. Илья Иванович, богатырь наш несравненный по прозванию Муромец, помнится, принес как-то груду живиц, а еще камни-самоцветы. Люди говорили, что он аж до самого Алатырь-камня дошел, что желания исполняет, и попросил у него дружину непобедимую. И дал ему Алатырь-камень тридцать три самоцвета волшебных. Ежели к груди тот самоцвет приложить, то он в тело уйдет, прямо в сердце проникнет и силу даст воину непомерную. Вернулся Илья из Черной Боли, раздал каменья драгоценные верным друзьям своим и получил дружину непобедимую. Стало на Руси тридцать три сильномогучих богатыря, а Илья среди них самый сильный, так как не Алатырь-камень дал ему самоцвет особенный, а люди перехожие, что между мирами гуляют, как по деревенской улице, напоили его водою со всех рек да озер Руси-матушки, а еще росою, со всех известных миров собранной.

Алена говорила нараспев, уставившись в одну точку. Голос у нее был сильный, красивый. Даже раненые, вроде как заснувшие, поскольку глубокий вечер уже на дворе, приподнялись – и слушали, боясь проронить звук. Ну да, что еще делать в те времена, когда не было ни планшетов, ни телефонов, ни телевизоров, ни интернета? Только воображение качать, слушая былины, похожие на красивые песни без рифмы.

А Алена продолжала:

– Роса та, что Илья Муромец испил, помимо силы богатырской дала ему способность вражий меч да стрелу отводить, ночью видеть врагов, словно днем, скакать на коне своем Бурушке-косматушке так, что за единый поскок конь тот одним копытом бьет в Киеве, другим в Чернигове, третьим в Царьграде, а четвертым – на краю света…

«Хороший артефакт преподнесли перехожие Илье Муромцу, – подумал я, мысленно усмехнувшись. – Три в одном: защитное поле, тепловизор и телепорт. Позавидовать можно».

– А еще Святогор-богатырь Илье нашему, умирая, свой меч подарил. Рубит тот меч все – и головы вражьи, и доспехи любые, и камень-гранит, и двери в Ирий, куда навечно уходят мертвые.

«Ишь ты, прям как моя “Бритва”! – подумал я. – Пришла подарком умирающего воина, рубит все что угодно, в том числе и границы между мирами. Только у меня нож, а у Ильи – меч, который я сегодня видел в деле. По ходу, из одинаковых артефактов наше оружие ковали».

Сказать, что я разволновался, – это ничего не сказать! Сам не заметил, как кулаки сжались так, что по руке снова побежала теплая струйка – не иначе, швы разошлись. Алена это заметила, прервалась, бросилась ко мне с белой тряпкой, стала вытирать кровь, приговаривая:

– Эх, нет у меня больше камней-живиц, все раздала, да и силы в них осталось чуть. Кто б сходил в Черную Боль, к Алатырь-камню, набрал новых, а то раненых лечить нечем. Тебе б такой камень к ранам приложить – завтра был бы как новенький.

Вместо ответа я протянул девушке мешочек, который дал мне Добрыня. Она взяла, развязала – и ахнула, достав оттуда четыре жирных «светляка», горящих ярко, словно маленькие светодиодные фонарики.

– Живицы, – разулыбалась Алена. – Свежие, полные. Откуда такое?

– Хороший человек дал, – усмехнулся я, отмечая про себя, что улыбка девушки мне очень даже нравится, даже про боль от раны забыл.

Да и все остальное тоже притягивало взгляд к ней. В наше время подобных валькирий нечасто встретишь. А если и пересекутся дорожки с такой вот девицей, то зачастую захочется пройти мимо, ибо понтов там будет километр и запросов вагон. Хотя, говорят, встречаются исключения, лишь подтверждающие общее правило, и найти такое исключение – это как разыскать ценнейший артефакт без темной обратной стороны. Бывалые сталкеры говорили, что таковые порой встречаются в Зоне, но мне пока что подобный арт не попадался.

Когда Алена примотала «живиц» тряпицей к моей руке, по ней сразу разлилось приятное тепло. И в сон потянуло – так, будто сто вагонов разгрузил и маленькую тележку в придачу. Едва с лавки не свалился, на которой сидел.

– Ложись, спи, воин, – ласково улыбнулась Алена. – Утро вечера мудренее.

Второго приглашения мне не потребовалось. И подушки, и одеяла – тоже. Бывают случаи, когда простая широкая деревянная лавка заменяет и кровать, и все прилагающиеся к ней удобства моего времени.

* * *

Проснулся я от ощущения в боку, что все-таки кровать или на худой конец подстеленная под тушку брезентовая плащ-накидка лучше, чем деревянная лавка.

Я приподнялся, потирая онемевший бок – и обнаружил, что делаю это раненой рукой совершенно безболезненно. Удивленный таким фактом, я размотал тряпку, и на пол с глухим стуком упали несколько камешков без малейших признаков свечения.

– Первый раз подобное вижу, – раздался сзади женский голос.

Я обернулся – и все вспомнил.

Надо же, а я, просыпаясь, думал, что все это мне приснилось. Получается, что нет. Я сейчас в глубоком средневековье, а эту девицу-красавицу зовут Алена. Она вчера зашивала мне располосованную руку, потом лечила светляками, которые дал мне богатырь по имени Добрыня. Только рука теперь как новая, из которой непонятно зачем торчат нитки швов. Даже шрама нет. А светляки больше не светятся, от слова совсем.

– Живиц обычно надолго хватает, – с грустью произнесла Алена. – Я б ими еще сотню таких ран залечила.

– Увы, не судьба, – произнес я, ощущая тепло в правой руке. Даже не тепло – жар, будто у меня резко от кисти до локтя поднялась температура градусов до пятидесяти. Понятно теперь, кто забрал энергию живиц…

Однако продолжить разговор нам не дали. Дверь распахнулась, и в лазарет вошел дружинник. И, войдя, зычно рявкнул:

– Эй, разбойник, на выход!

Понятно, это мне. Вчера, значит, был селянин, когда на стене махался, а сегодня уже разбойник. Ну ладно, на выход так на выход.

Снаружи солнце уже успело подняться довольно высоко. Мертвецов было не видать, луж крови тоже – по ходу, за ночь и за утро успели прибраться. На стене стучали топоры, то мужики поправляли тын. Плечистая тетка с коромыслом прошествовала к колодцу, со стороны кухни тянуло съестным, внутри склада кто-то ожесточенно молотил железом о железо. Ну да, атаку отбили, жизнь пошла своим чередом. Самое время порешать, что делать с разбойником.

Решать собрались с десяток воинов, на том же утоптанном месте, где мы с Васькой Долгополым вчера соревновались в искусстве набития лица ближнему. Видимо, это у местных из-за недостатка свободного места было что-то типа городской площади, где обсуждаются важные вопросы.

Дружинник втолкнул меня в круг и тут же шагнул назад. Это правильно, иначе б за толчок схлопотал в глаз, не посмотрел бы я, что он выше меня на голову. Но в строю рядом с ним стояли такие же громилы, положив ладони на рукояти мечей, и я сдержался. В мои планы сейчас совсем не входило быть зарубленным из-за страстного желания заехать хамоватому амбалу в рыло. Подождем, всему свое время.

Речь начал Илья Муромец.

– Ну что, братия, – произнес он, огладив бороду ладонью размером с лопату. – Вот перед нами разбойник, отловленный возле Толстого леса, где любят прятаться беглые холопы и лихие люди. Одежа на нем краденая, селянин Тит Сеятель признал, что снята она с Тришки Кривого, пропавшего на охоте месяц назад. То есть, вполне вероятно, снята с убитого. Однако вчера он лихо бился на стене с вражьей силой, наравне с нами. И, стало быть, надо решить, что с ним делать. Что скажете, братья?

– По Правде пусть виру заплатит за голову Тита, и все дела, – предложил Добрыня. – Воин он справный, одежу мог купить аль с найденного мертвеца снять. Но поскольку доказать это не получится, то пять гривен за смерда – справедливая вира. Хотя норды даже рабу, что рядом с ними бился, вольную дают и за общий стол с собой сажают.

– Не обессудь, есаул, но норд сегодня тебе друг – а завтра смотришь, уже твое село жжет, мужиков рубит, а баб и детей в полон забирает, – запальчиво выкрикнул Васька Долгополый. – У нас тут не Киев, где князь со своей гридью по Правде живут. Нам от печенегов спасу нет, а тут еще разбойный люд селян наших режет, в лес по грибы-ягоды не сходишь. По мне, так повесить татя на стене – самое правильное решение, чтоб другим неповадно было.

Разгорелся спор. Некоторые поддержали Добрыню, но большинство было за то, чтоб все-таки татя повесить – видать, и правда достали жителей крепости лесные разбойники. И, судя по ухмылке Долгополого, вопрос был практически решен, оставалось лишь поставить точку, которую вряд ли смог бы оспорить даже Илья Муромец. Я уж совсем было подумал, что придется врукопашную пробиваться к воротам, а дальше как кривая вывезет – хотя понятно, что попытка бегства практически со стопроцентной вероятностью закончится стрелой меж лопаток.

Но тут к Илье подошла Алена, поклонилась, и что-то прошептала на ухо. Богатырь кивнул и поднял руку.

– Послушайте, братья. Тут мне сказали, что помимо всего этот тать нашей общине знатный убыток причинил, Добрынин запас живиц извел. Так что ежели ранят кого из нас, лечить его нечем.

На мгновение над площадкой повисла тишина – дружинники переваривали инфу, после чего стали говорить наперебой. Видимо, ругать есаула, отдавшего неприкосновенный запас медикаментов не пойми кому, было не принято, потому даже те, кто был за виру, теперь переметнулись на сторону ратовавших за повешение.

Но тут Илья вновь поднял руку – и тут же все заткнулись как по команде. Знатный авторитет у батьки, ничего не скажешь.

– Вижу, о чем вы думаете, братья. Я мыслю о том же – разбойник должен висеть на тыне. Но, с другой стороны, оттого что он там повиснет, живиц у нас не прибавится. Потому предлагаю: нехай супостат в Черную Боль сходит. Принесет горсть живиц – будет ему прощение. Пожрет его нечисть лесная – значит, туда ему и дорога.

Дружинники задумались, зачесали в затылках. Забавно, конечно, что мне в этом судилище никто слова не дал, но я особо и не рвался – еще не хватало оправдываться за то, чего не совершал. Между тем голос подал Долгополый, что стоял рядом со мной, держась за меч, готовый в случае чего смахнуть мне голову с плеч. Сказал негромко:

– Не завидую я тебе, человече. Советую, как выбирать предложат судьбу свою, попросить веревку. Говорят, в Черной Боли смертушка недобрая, мучительная. А тут раз – и все.

– Благодарю, добрый молодец, за участие, но я уж как-нибудь без чужих советов обойдусь, – усмехнулся я.

А Илья и правда выбор предложил – повешение или поход в страшный лес, которого, по ходу, даже дружинники побаивались. И тоже предупредил насчет мучительной смерти.

– Предпочитаю помучиться, – лаконично ответил я.

Муромец кивнул.

– Вот и славно. Для воина лучше почетная смерть в бою, чем позорная от веревки. Но по нашей богатырской правде идти на испытание придется в том, в чем сейчас стоишь, и оружия тебе никто не даст.

– Да похрен, – сказал я. – Хватит трепаться, люди добрые. Пойду я, пожалуй.

Дружинники расступились, освобождая путь к воротам. При этом я краем глаза заметил, как Илья кивнул двоим, которые пошли за мной. Ясное дело, кто ж разбойника на волю без конвоя отпустит. Да и показать дорогу к тому лесу заповедному не вредно. В Зоне своего мира я ориентировался как у себя дома, но тут, понятное дело, все было по-другому – хотя чуйка моя подсказывала, что застава богатырская находится примерно в районе современного села Ораное. То есть совсем неподалеку от аномальной Зоны моего мира.

Интересно… Сдается мне, что заставу с крутыми богатырями здесь поставили не случайно, а примерно с теми же целями, что кордон в нашей вселенной. Чтоб те, кому не положено, за артефактами в Черную Боль не лазили. И чтоб отлавливать на обратной дороге тех, кто все-таки пролез на аномальную территорию и теперь идет с добычей обратно.

Чем дальше мы отходили от заставы, тем я все больше укреплялся в своих предположениях. Лес, к которому мы направлялись, был реально черным, непроходимым с виду. И все подходы к нему прекрасно видны из заставы. Решит местный сталкер пробраться в заповедную чащу, тут его и настигнет стрела, пущенная метким лучником, или же конный разъезд здоровенных бронированных амбалов, с которыми махаться себе дороже.

Кстати, в меткости местных лучников я убедился еще раз. Один из моих конвоиров внезапно вскинул лук, выстрелил – и прямо к его ногам упала оглушенная утка, в перьях которой застряла тупая стрела с рогулькой на конце вместо наконечника. Лучник добычу подобрал, стрелу отправил обратно в колчан, деловито свернул вяло трепыхавшейся утке шею, быстро и профессионально ощипал добычу на ходу, после чего сунул тушку в кожаную суму, висящую на боку. Будет привал, выпотрошит, поджарит, схомячит. И ни к каким торговцам за жратвой ходить не надо.

От заставы к лесу вела одна протоптанная дорога через поле, в дальнем конце которого я разглядел камень существенных размеров. Вряд ли его могли приволочь сюда люди – думаю, это работа ледника, который в незапамятные доисторические времена таскал за собой эдакие глыбы в рост человека.

Подойдя поближе, я разглядел, что камень грубо обтесан с одной стороны в плоскость, на которой красовалась надпись, выполненная буквами, похожими на наши, но хрен поймешь, что написано. И разделения на слова и предложения нет, накарябано все в одну строчку.

– Что за таблоид? – поинтересовался я.

Дружинники скривили презрительные рожи.

– Для тебя, басурманин, поясню, – процедил один сквозь зубы. – То камень подорожный, и начертано на нем: «Налево пойдешь – убиту быть, направо пойдешь – убиту быть, прямо пойдешь – лютой смертью погибнешь».

– Доступно, – кивнул я. – Помнится, в русских былинах все было менее радикально и более вариативно. По ходу, что-то подобное я уже видел, типа: «Стой, опасная зона, ведется огонь на поражение».

Воины переглянулись. Понятно, что они ничего не поняли из моего стеба. Ну и пофиг, в общем-то.

– Поясняю, дурень иноземный, – сочувственно произнес мастер стрельбы по летящим уткам. – Налево болота гиблые, направо – степь печенежская, а прямо – Боль Черная, страшная, место проклятое. Только скажи, мы тебя здесь на мечи насадим, Илья Иванович нам такой наказ дал, если ты устрашишься.

– Сам на свою зубочистку насадись, чурбан железноголовый, – посоветовал я. И, видя, как наливается кровью лицо дружинника, добавил, направляясь в сторону черного леса. – Всего хорошего, добры молодцы, смотрите, чтоб утка в горле не застряла или еще где-нибудь.

Думаю, если б не приказ Ильи, они б меня догнали и реально мечами закололи. Но дальше камня не пошли, остались, пыхтя от ярости, как два паровоза.

– Мы тебя здесь подождем до вечера, – мстительно сказал мне в спину один из дружинников. – Хотя, думаю, ты и до полудня не протянешь в Черной Боли.

– Надо же, оно еще и думает, – входя в лес, пробормотал я, на всякий случай вполголоса. Парней я довел знатно, еще не хватало, чтоб мне в затылок стрела прилетела. Пусть даже тупая, на дичь, по-любому мало не покажется. А мне это сейчас совершенно ни к чему, так как любой поход в аномальную Зону требует максимальной сосредоточенности.

Тем более – в средневековую Зону, когда не знаешь, чего ожидать впереди.

И тем более – без оружия…

* * *

Конечно, оружие у меня было: «Бритва» моя, что пекла мне сейчас предплечье изнутри. Но она – на крайний случай. Выхватить всегда успею, достаточно мысленного приказа. А без повода ее доставать совершенно не хочется, ибо больно, блин, когда у тебя из руки на скорости вылетает увесистая железяка. Пусть уж лучше пока внутри меня посидит.

Тем более что в отличие от разбойничьего Толстого леса с живыми корнями Черная Боль пока выглядела не особо опасной. Правда, многовековые деревья с гигантскими кронами не пропускали солнечный свет, оттого лес казался довольно жутким. При этом все же можно было рассмотреть, куда ногу ставить, так как возле древесных корней слабо светилась какая-то гниль. И наросты на самих деревьях, похожие на большие нарывы, тоже фосфоресцировали, добавляя света – и заодно жути к и без того мрачной картине леса.

Но мрачно не всегда значит опасно, и пока что я шел вперед без особых проблем. Ну да, стволы деревьев в три обхвата стояли довольно близко друг к другу, но это помеха невеликая – обошел и дальше иди себе…

Стоп!

Впереди между двумя толстенными стволами кто-то замер. Похоже, человек. Разбойничья засада?

Я тоже встал как вкопанный и с минуту вглядывался в странную фигуру, раскинувшую руки. Поза человека казалась неестественной. Разглядеть бы получше, но поди рассмотри что-то, когда солнечный свет почти не пробивается сквозь густую листву.

В общем, надоело мне торчать на одном месте, и я, аккуратно переставляя ноги, чтобы не хрустнуть сухой веткой, попавшей под лапоть, двинулся вперед.

И через десяток шагов рассмотрел…

Это был дружинник. В полном боевом снаряжении, при кольчуге и шлеме. Правда, щит и меч валялись у него под ногами, а сам он запутался в паутине, практически невидимой в полумраке глухой чащи.

Я подошел ближе – и невольно поморщился.

Лицо дружинника было съедено. Мясо все обгрызено до черепа, лицевые кости сломаны. По ходу, неведомая тварь разгрызла их, пытаясь добраться до мозга…

Плохая смерть. Воин наверняка умирал долго и мучительно, судя по скрюченным остаткам пальцев, сломанных в нескольких местах. Такое случается, когда человек испытывает невыносимую, адскую боль, не обращая внимания, как его хрупкие кости трескаются от давления на нити паутины, которые, похоже, были тверже железа.

И тут я почувствовал взгляд.

Спиной.

Шеей.

Затылком…

Такое бывает, когда в меня кто-то целится из огнестрела…

Я отшатнулся, и в шею мертвого дружинника ударила стрела – так мне показалось вначале. Правда, через долю секунды мозг прогрузил информацию и выдал, что это, скорее, похоже на арбалетный болт, от удара которого по останкам мертвеца разлетелись зеленые брызги.

Но это было уже неважно – какая, на хрен, разница, чем в тебя стреляют? Главное, что стреляют!

Я резко пригнулся, подхватил с земли оброненный дружинником меч и, отпрыгнув в сторону, обернулся.

Ну и пакость!