– Аккумулятор мёртвый, – оправдывается водила, какой-то Лёнчевый знакомый юнец.

– Фигня, я сейчас подтолкну, – возбудился Ма́зут.

– Кирилл, тут в гору, – пытался урезонить его я.

– Говно вопрос, – отмахнулся он и встал в распор между задним бампером и разбитым асфальтом.

Ей-богу, он бы вмял этот несчастный ржавый бампер вглубь багажника, если бы юнец оперативно не снял автомобиль с передачи. Охнув и скрипнув рессорами, «Волга» пришла в движение. Кирка загнал её на пригорок, словно санки в солнечный морозный день. Юнец подоткнул вторую, бывшее такси дёрнулось в падучей, затряслось криворуко отрегулированным зажиганием, зачихало несгоревшей смесью и, о чудо, завелось, изрыгая клубы сизого дыма из-под изношенных маслосъёмных колец, обильно сдобренные отложениями в жиклёрах и нагаром клапанов. Юнец подгазовал, пытаясь выровнять обороты холостого хода, затем извлёк кочергу обратно в нейтраль, отжал сцепление, притормозил. Мы набились в просиженный и заплёванный салон из растрескавшегося кожзама, с торчащим тут и там изъеденным жизненной правдой поролоном, хлопнули дверьми с неисправными замками, помахали тёте Зое. Агрегат тронулся. До отправления поезда оставалось ровно сорок пять минут. То есть впритык. Особенно, если учесть склонность пенсионера глохнуть и слепнуть.

Баржа плыла по волнам проспекта Мира. Поросёнок мирно прихрюкивал во сне. Лёнч принялся рассказывать, как они вообще чудом завелись в гараже. Но, если б не заглохли, то приехали бы вовремя. Выяснилось, что юнец подрабатывал мойщиком в таксопарке. А там списывали «Волги». В основном, в довольно приличном состоянии, и разлетались они «по своим». Этот автомобиль с пробегом полтора миллиона километров был чуть ли не единственным, который списали действительно по делу. В итоге он с трудом обрёл нового владельца, ибо других желающих на эту утварь не нашлось. Ирония, по словам Лёнча, заключалась в том, что мойщик выкупил этот автомобиль в частную собственность по цене далеко не самой крутой стиральной машины.

– О, други! – привлёк я внимание пассажиров «Волги». – Вы присутствуете при рождении абсолютно нового явления в СССР.

– Опять что-то выдумал, – укоризненно буркнул Ма́зут.

– Вашему вниманию предлагается новейшая расшифровка аббревиатуры НЛО – Неликвидный Легковой Объект. Вдумайтесь, этот автомобиль оказался никому не нужен, и его предложили выкупить мойщику, мельчайшему винтику шофёрской индустрии.

– Да уж, – согласился Лёнч. – Обычно машина – это горячий пирожок. Только выкати её в Южный порт⁴³.

Народ призадумался. Свернули направо на Садовое. Перевалили по мосту Самотёку.

– Вон! – заорал я. – Вон там Вася Васильков.

– Ты чего орёшь? – пинает меня Ма́зут. – Свиноматку разбудишь.

– Так ведь, Вася… Вон он под часами театра Образцова…

– Ну и что?

– Я хотел расспросить его, обменял ли он свои разорванные стольники? В части тогда не выяснил этого, мы же стремительно сорвались…

– Что за стольники?

Я рассказал ребятам про то, как Вася нашёл кусочки сторублёвых банкнот. Народ впечатлился.

– Если у него их полная ладонь была, там, может, и целая тыща! – уважительно подытожил Лёнч.

На перекрёстке с Петровкой нас хлопнул гаишник. Привстали на островке. Движок не глушим. Документы в порядке, но нет техосмотра. Гаишник взялся проверять световые приборы. Отгнил контакт на правой фаре – пропал ближний, частит левый поворотник, не горят тормозные сигналы. Гаишник объявил, что эксплуатация данного автомобиля запрещена. Велел нам двигаться на выход. Юнец что-то вякнул. Гаишник парировал, что сейчас пригласит бригаду замерщиков «Ц-О»⁴⁴. Юнец окончательно завял.

Инициативу перехватил Лёнч.

– Нам нельзя не ехать. Мы на Киевский вокзал опаздываем. Сорвём социалистическое соревнование.

– Какое ещё социалистическое соревнование? – не втыкает гаишник, но напрягся.

– Передовики производства из павильона «Свиноводство» на ВДНХ передали передовикам производства колхоза «Перемога» Конотопского района Сумской области свиноматку-рекордсменшу миргородской погоды. Она должна быть срочно доставлена на Киевский вокзал к поезду Москва – Сумы.

– Свиноматку-рекордсменшу? – присвистнул гаишник.

– Да, её нельзя оттормозить. У неё режим. Всё рассчитано. График кормлений, прививок, сна и бодрствования, приём витаминов, измерение пульса и электрокардиограмма.

Лёнча понесло. Мы следили за ним, раскрыв рот.

– Где ваша свиноматка? – не верит гаишник. – В багажнике, что ли? Перевозка скотины в багажнике запрещена.

– Вот, в корзинке, – любезно подорвался Кирилл и приподнял одеяло.

Взору гаишника предстала мордаха мирно дремлющего розового поросёнка.

– Это свиноматка?

– Да. Будущая. Редкой миргородской породы. Народное достояние Союза ССР, – Лёнч готов был повесить на хрюшку генеральские погоны, а на её рульки – генеральские лампасы, если потребуется. – Советские учёные: генетики, животноводы, свиноводы, повсеместно борются за разведение свиней данной породы, позволяющие резко увеличить свиное поголовье и насытить прилавки мясных магазинов марочной молочной свининой. Вовлечённый в планы партии и правительства нашей страны, коллектив колхоза «Перемога» борется за переходящее красное знамя. Свиноматка поможет резко нарастить поросяторождаемость на предприятии.

Лёнч перевёл дух и тихо добавил:

– Нельзя подводить товарищей.

Гаишник тупил на Лёнча, тупил на корзинку с поросёнком, тупил на нас…

– Вот вы, товарищ младший лейтенант, хотите видеть на прилавках молочную поросятину? В достатке. Без очередей? – подхватил эстафету Ма́зут.

– Ну, хочу, – проронил он.

– И мы хотим. Вот и помогаем ответственным товарищам воплотить в жизнь продовольственную программу партии.

– Программу?

– Ну, по обеспечению трудящихся продуктами питания.

– Понятно. А сами-то кто будете?

– Динамовцы мы, – вступаю в беседу я. – Легкоатлеты. Про эстафету на Садовом кольце слышали?

– Не только слышал, но и в оцеплении стоял.

– Ну вот, мы там бежали.

– Продули.

– Ещё бы не продули. За Профсоюзы теперь полстраны выступает. Все клубы слили в один мощный спортивный кооператив. Поди не продуй, – обиделся я.

– Да ладно… Не дуйся. Сейчас решу ваш вопрос.

Гаишник направился к патрульному автомобилю. В нём просматривался силуэт начальства. Опустилось державное стекло. Наш офицер пригнулся. Неторопливо переговорили. Не знаю, о чём там шла речь, но так сложилось, что в голове колонны выдвинулась официальная машина советской государственной автоинспекции с пыхающими вращающимися мигалками на крыше. Оба союзных по́пами матюгальника, правда, безмолвствовали. А завершала колонну, собственно, наша крашеная-перекрашеная развалюха, таксомотор на пенсии.

Две «Волги» по-барски оккупировали левый ряд Садового кольца и без особой помпы поплыли в сторону тоннеля под площадью Маяковского.

– Воистину, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, – пробормотал поражённый юнец, когда отваливали с «островка».

– Господь, ой, что я говорю, верховный Партком Парткомыч, соломки-то на самом деле не нам, а ефрейтору Чевапчичу подстелил, чтобы его параноидальная идейка с пороснёй как по маслу проскочила, – говорю я, чтобы замазать банальность водилы.

– Благоволит Парткомыч Чевапчичу, ой благоволит! – подтвердил Лёнч.

– Ну и мы заодно в шоколаде, – возбуждается Ма́зут. – Интересно, а можно гаишника с мигалкой заказать на свадьбу? Возглавить свадебный кортеж?

Мы снисходительно посмотрели на героя-любовника.

– А что? Мне с Лизкой скоро свадьбу играть. Так пусть нас гаишная «Волга» сопровождает. Это и круто, и оригинально.

– А ещё пожарные и скорая помощь, – ржу я.

– Пожарка на фиг не нужна, а скорая не помешает, – жжёт Кирилл. – Знаю одну персону, которая на нашей свадьбе так нажрётся, что лучше бы её вывезли в официальном направлении.

– Подполкан?

– Он самый.

– А Лизка не дуется на тебя, что ты про него так пренебрежительно отзываешься? Всё-таки родственник!

– Она его терпеть не может.

– Ну-ну. Это ты уж, скорее всего, загнул, – вмешался Равиль, как всегда, думая о чём-то своём.

Ближе к Смоленке поросёнок принялся просыпаться. В корзинке началась возня. Ма́зут приподнял плетёную крышку и на него уставился невинный глазище. На наше счастье животное пока ленилось выбраться наружу, видно, действие димедрола ещё не закончилось. В бумажном пакете оказались бутылочки с молоком. Мерные деления, на горлышках – соски. Как из раннего детства! Поросёнок присосался не на шутку.

– Ты там полегче добро разбазаривать, – одёргиваю я Кирилла. – Он и так пока не буйный. Молоко пригодится, когда мы вспотеем от его проделок. Тем более что еду наверняка сначала в водяной бане подогреть надо. Не ровен час, свинина простудится по дороге!

– Ты прав, – согласился Ма́зут и с трудом выдернул соску из-под пятачка. – Ого! Вот это силища!

– Словно он весь – одна большая мышца, – подтвердил я. – Свиной моллюск!

Поросёнок икнул, булькнул. Надулась пена. В его глазище читалось блаженство.

Кирилл подоткнул клетчатое одеяльце и накрыл корзинку крышкой. Возня возобновилась не скоро. Мы уже сворачивали на Дорогомиловскую. Раздолбанное шасси промотыляло рессорами над Москвой-рекой и аккуратно завернуло налево, к Киевскому вокзалу. На красный. Гаишная «Волга» впервые за всю дорогу скрипнула из матюгальников, и покорный встречный поток встал, как вкопанный. Пришлось держать марку – не отстать. Подвалили к памятнику железнодорожной архитектуры. Юнец не стал глушить двигатель. Обещал ждать нас здесь. Мы побросали свои спортивные сумки, вылезли из машины и попёрлись искать поезд.

Часы на Киевском вокзале показывали пять минут восьмого. Лёнч воспользовался преимуществом своих длинных шагов и существенно опередил нас.

– От тюрьмы и поезда на Сумы не зарекайся, – подковырнул я.

– Типун тебе… – отмахнулся Ма́зут.

Мы приблизились к тупикам за ажурной аркой старинного остеклённого перрона.

– Вон, Леонид машет, что ли, – привлёк наше внимание глазастый Равиль.

Зелёный состав буднично готовился в рейс. Последний вагон оказался четырнадцатым. До третьего ещё надо добежать. Дикторша издевается, что до отправления пассажирского поезда номер 185 Москва – Сумы осталось пять минут.

Что было делать? Понеслись. Огибая тележки вокзальных грузчиков. Перескакивая через котомки и чемоданы. Прошмыгнув под носом у провожающих граждан. Виртуозно миновали брошенную взмокшую авоську с безнадёжно разбитым пивным изобилием. В одном из плацкартных вагонов кому-то сейчас обидно до слёз.

Кирилл плотно прижал к себе корзинку. Другой ручищей зафиксировал плетёную крышку, чтобы не слетела. Я размахивал картонной папкой. Равиль зажал под мышкой пакет с молочными бутылочками. Картина была бы вполне респектабельной: в самом деле, бегут ребята по платформе, вдоль вагонов – это ли не русская удаль? Национальный вид спорта… (Пять минут, пять мину-ут… Ну, это про Новый год было, но и тут ведь в самую тему!) Если бы не одно деликатное обстоятельство: нещадно встряхиваемый поросёнок принялся визжать на всю ивановскую, то есть в данном конкретном случае – на весь Киевский вокзал.

Тётя Маруся, как и полагается хозяйке передвижных чертогов, встречала нас на платформе. То, что именно мы тащили поросёнка, не вызывало никаких сомнений. Глотка поросёнка разрывалась от напряжения. Сердца граждан разрывались от сочувствия. Сотрудники линейного отдела внутренних дел разрывались между проходами и платформами, пытаясь определить источник истошных воплей.

– Я вже боялася, запізнитеся… – запричитала тётя Маруся. – Я ж потім вихідна, не скоро знову в рейс піду.

– Всё по плану, – заверил её Лёнч, обуздывая сердцебиение.

Поросёнок исчез в недрах вагона и замолк. Мы размеренно дышали, насыщаясь кислородом и обретая способность соображать дальше.

Тётя Маруся выглянула вновь. На этот раз она не вышла на платформу, а загородила собой тамбур. Дали зелёный. Поезд медленно тронулся.

– Счастливого пути! – крикнул Равиль.

Остальные лишь закивали головами. Мямлить что-то было не с руки. У Равиля с дыхалкой всё в порядке, для него спурт – дело привычное. А мы всё ещё дышали тяжело.

– Не встигла розпитати⁴⁵ вас про Стёпку… – заголосила тётя Маруся. Мы лишь помахали ей вслед.

– Уехала наша свинина, – посетовал Ма́зут, когда спустились с платформы на площадь.

– Кому что, а Чурило про жрачку, – подтрунивает Лёнч.

– А в армии сейчас ужин! – поддакиваю я. – Вероятно, жареный минтай с пюрешкой. Рыбный день же!

– Молчите, гады. А то я беляш себе куплю! – заводится Кира.

– Есть более изящные способы уйти из жизни, – пожимаю плечами я.

Равиль ржёт (ну-ну). Опять ему о чём-то своём напомнилось.

Возвращаемся на площадь перед вокзалом. Рыдван на месте. Гаишников нет.

– Слиняли? – расспрашивает юнца Лёнч, когда заваливаемся в списанное такси.

– Стояли-стояли, потом включили мигалку. Выскочил лейтенант, стремительно сунул мне документы в окошко. Махнул рукой, мол, не до тебя. Запрыгнул обратно. Завыла сирена. Рванули с места во всю прыть форсированного мотора.

– Кончилось действие парткомычевской соломки, – заключил я.

– Вернее, оно, в смысле, это соломенное действие, теперь переключилось на тётю Марусю, – уточнил Лёнч, – Ну, кому куда?

– Я на метро, – Кирилл захлопывает за мной дверь и отправляется в подземный переход.

– Одним меньше. Так, с Равилем понятно. А ты домой? – Лёнч засверлил меня голубыми глазами.

– Я в Сербор.

– Тогда мы тебя на Маяковке высадим. На троллейбус пересядешь.

– Спасибо, друг!

Полупустая двадцатка бодро пронеслась по Ленинградке, расчертив своими рогами параллельные прямые электрических проводов. Аккуратно вывернула на Беговую, а оттуда на проспект Маршала Жукова. От «Полежаевской» народу поднабилось, но через три-пять остановок все куда-то рассосались. Мы с командиром электротранспортной единицы остались вдвоём. Троллейбус бодро освоил мост через рукотворную протоку реки и подрулил к кругу на Таманской улице. Краски, звуки, сладость серебрянноборского воздуха подняли настроение. А ещё было предвкушение вечерней прогулки с Ритой. В спортивной сумке лежала шоколадка «Сказки Пушкина» с тиснёной зо́лотом жар-птицей на ярко-красной обёртке. Для неё. Или для нас. Как пойдёт…

На динамовской даче меня ждал сюрприз: Серёга Рубцов сидел за нашим столом, листал учебник анатомии, и по совместительству охранял от посягательств тёти Паши мою тарелку с четырьмя порциями творожной запеканки.

– Ужин уже закончился, а ты где-то бродишь, – прокомментировал он.

– Спасибо, друг! – только и ответил я. Ибо на самом деле был чертовски голоден.